11 октября 2012Медиа
111

День котика. Котик и небытие

Елена Костылева встретилась за чашкой чая с петербургскими антропологами Марией Пироговской и Ильей Утехиным, чтобы осудить легкомыслие редакции COLTA.RU и нанести по котикам академический удар, от которого они уже никогда не смогут оправиться

текст: Елена Костылева
Detailed_picture 

Илья Утехин: Честно говоря, о «котиках» я впервые узнал от вас, за день до нашего чаепития. Я подумал, что это какая-то мода, которая действует в небольшом сегменте русского интернета, что-то вроде «фольклора парашютистов». Спросил нескольких студентов, и одна студентка отозвалась, а другая, которая поумнее, ничего об этом не знала. У людей с тонкой душевной организацией в новостной ленте Фейсбука нет котиков в принципе.

Елена Костылева: Итак, внимание, уже на первой минуте матча Илья Утехин выдвигает тезис, что котики — только для глупых!

Утехин: Не для глупых. Но умные студентки не видят этого, потому что есть filter bubble... Это название книжки, вышедшей в прошлом году, о том, что поисковые системы персонализируют поиск и выдают результаты в соответствии с предпочтениями твоими и твоих друзей. Человек, которому есть чем заняться, стремится к экономии. В сутках только 24 часа. А смотреть котиков можно либо по служебной надобности, либо по какой-то особенной душевной склонности к этому.

Костылева: Тебе есть чем заняться, но в твоей ленте все равно появляются котики — мы говорим, скорее, об этом.

Утехин: Я не видел ни разу!

Костылева: Это сенсация. Даже Сапрыкин постит котиков.

Утехин: Слушайте, у меня есть один запощенный котик, но это не котик, а просто фотография кошки, которая несет рыбу в зубах. Я не думал, что это кто-то будет рассматривать в контексте...

Мария Пироговская: Мне вообще кажется, что не всякий котик — котик. К примеру, котик, у которого в зубах рыба, агрессивен. А сущностная штука — чтобы с котиком можно было отождествиться.

Утехин: Ну да, можно собирать вкладыши из жвачек «Love is...» Но когда этим увлекаются взрослые, это свидетельствует об их эмоциональной незрелости. Мне кажется, человек, который постит котиков…

Костылева: …Но человек, который радуется, видя их, — это ведь любой человек?

Утехин: Нет, я не могу представить себе человека, который радуется, видя такую пошлятину.

Костылева: Итак, котики — это глупость, эмоциональная незрелость, пошлятина. Но если это Сапрыкин делает, мы же вряд ли можем его подозревать в эмоциональной незрелости.

Утехин: Он играет в это. Это имитация стиля. Он не просто постит котиков, а играет в то, что он постит котиков. Потому что каждое действие превращается в свой собственный знак. Вот сейчас мы потребляем шарлотку, а можем сфотографироваться, повесить это в Фейсбуке, и это будет уже знак того, что мы потребляем тут вместе шарлотку и поэтому мы крутые…

Пироговская: В этом смысле как раз инстаграм, когда ты способен весь свой поток жизни так, «чик-чик», нарезать и немедленно отправить туда такими красивыми квадратными формочками, — это и есть бесконечные «знаки знаков». Но таким образом можно упаковать не все, а очень определенные вещи.

Костылева: Так, попробуем еще раз сначала. Сперва у меня есть кот, я очень его люблю, поэтому выкладываю его в Фейсбук. Котик, который смешно выглядит, становится мемом…

Пироговская: Но не любой… Я бы котиковый мем сформулировала так: «Вот котик, который нам нравится, нам смешон, потому что он как человек». Популярные вирусные ролики, картинки, мультики эксплуатируют эту схему: вот животное, которое как я и как ты. С жирафом или с лошадью современному человеку самоотождествиться не так просто. Или со свиньей, которая по интеллекту легко сделает котика. А здесь есть дополнительные условия: личные отношения, то, что это животное включено в семью. Оно обставлено как человек. У котика есть своя еда, свои подушки, свои игрушки. С ним не надо гулять, он независимый, сам по себе. Он ленивый, он красивый, он не хочет ходить на работу.

Утехин: Мы с вами уже начали играть по тем правилам, которые нам навязывают, а именно — мы начали рассматривать обмен кошачьими изображениями как цельный феномен. Как будто и те котики, которых вешают себе девочки, одноклассницы моей дочери, на стенку «ВКонтакте», и те коты прикольные в Ютьюбе — одного поля ягоды. Я утверждаю, что это абсолютно разные вещи, которые только больное воображение редактора, желающего сделать из этого сюжет, ставит рядом. Все это связано с культурным контекстом анималистических игрушек и, может быть, с отношениями человека с животными. Тут целая вселенная.

Пироговская: Да, девочки-младшеклассницы совершенно иначе обмениваются котиками, чем взрослые дяденьки в Фейсбуке, — это вне всякого сомнения.

Костылева: Вот по поводу взрослых дядечек… Не кажется ли вам, что люди, которые ведутся на этих котиков, как бы легитимизируют их в своей среде. Мне видится акт конформности уже в том, что мы сидим здесь сейчас и обсуждаем гребаных котиков. И целая редакция, и не самая глупая на свете, подверглась тому же заражению.

Пироговская: Я думаю, котик для нашей референтной группы — это возможность какого-то риска. В этом есть, конечно, пошлость, и они это, я думаю, осознают.

Утехин: Это значит: «Да, я этого не боюсь». Это такая разновидность домашнего панка, за это никому ничего не будет. Понятно, что я пренебрегаю стилистическими канонами и «не боюсь этого». Вы не чувствуете некоей панковости в котиках?

Пироговская: Ну, это такой плюшевый риск, игра, как бы нонконформистская, но безопасная. Все, кому это может показаться пошлостью, — не моя референтная группа. А моя это считывает как абсолютно понятное послание. Но, как всякая игра, эта требует следования определенным правилам, которые могут быть достаточно тонкими. Если ты не попадаешь в эти правила, фальшивишь, это вызовет отвращение или не вызовет реакции вообще.

Костылева: То есть ты можешь какого-то не такого котика повесить?

Пироговская: Запросто.

Костылева: Как страшно жить…

Пироговская: Я хотела еще чуть-чуть вернуться назад: почему вообще животные, котики, панды? Ведь котики и панды — это как бы звенья одной цепи.

Утехин: Ну, так мишки — это большая культура…

Пироговская: Да, teddy bear, XIX век…

Костылева: А в чем разница между котиками и плюшевыми медведями?

Утехин: Котики — это современные медведи.

Костылева: Розовое — это новое черное.

Пироговская: И ревень — новая клубника.

Утехин: Мишка связан с памятью, мишка — это тот объект, который напоминает тебе о доме. Вообще, в терминологии психоаналитика Винникотта, это переходный объект. Это один из тех предметов, к которым ребенок привязан и через которые он потенциально осознает себя. Это то, с чем человек сам себя ассоциирует.

Мне видится акт конформности уже в том, что мы сидим здесь сейчас и обсуждаем гребаных котиков. И целая редакция, и не самая глупая на свете, подверглась тому же заражению.

Костылева: Если ставить диагноз человечеству в контексте мишек и котиков, значит ли это, что человечество вступило в эру отсутствия памяти? Интернет же что-то делает с памятью.

Утехин: Интернет — это действительно распараллеленное внимание. Вполне возможно, что значительная часть людей, которые потребляют котиков, одновременно слушает музыку и делает уроки. И чем тогда они отличаются от котиков, которые жрут, спят... А с памятью интернет делает интересную вещь. Интенсифицируются синхронные связи, «здесь и сейчас». Но поскольку у человека конечное количество времени, у него меньше времени уходит на обращение к старому, чем на обращение к тому актуальному, которое вокруг него.

Пироговская: Это должно укорачивать объем оперативки. Объем цепочек. То есть цепочек может быть много — как открытых окон на экране, но они все короткие.

Утехин: Нет углубленности в прошлое. То, что было три года назад, люди уже совсем не помнят.

Пироговская: Но это общая проблема с историей как с глобальным проектом. В модерне история жила идеей будущего. Однако с Первой мировой с этой идеей стало плохо. У нас как бы нет будущего, ради которого мы живем. Мы как бы уже в нем, в этом будущем, и оно нам не нравится.

Утехин: Оно подменено идеей технического прогресса.

Пироговская: Но идея технического прогресса не удовлетворяет, в ней нет эмоций, которые питали бы эту надежду на будущее. Невозможно испытать счастье от веры в технический прогресс.

Утехин: Это правда. Но если что и остается, так это вера в то, что мы завтра будем счастливы, потому что будем бессмертны... А людям, которые бессмертны, котики не нужны.

Костылева: Докажите, профессор.

Утехин: А на хера им котики?

Костылева: Есть в этом что-то диагностическое. Мишка — это игрушка, которую можно потрогать. Котик — виртуальный, и он нигде не складируется, он существует здесь и сейчас, имеет своим ответом лайк, и он мимолетный... Если ты берешь медвежонка, у тебя возникают воспоминания о матери, о довоенном времени, о твоем парне, о каком-то времени, о том, кто тебе его подарил...

Утехин: Мишка — это подарок, который опосредует социальные связи. А котик не требует опосредования, он — просто содержание коммуникации.

Пироговская: Он — ссылка, он — лайк. Мне кажется еще, что медведь синтагматичен, в нем есть свернутый сюжет, хотя бы самый примитивный. А котик — это такая распыленная парадигма. Здесь картинка, здесь ролик, здесь дорожка звуковая, здесь шутка. «Я не пойду на митинг, потому что я кот». Или «Я пойду на митинг, потому что я кот» — нет никакой разницы, да? Кстати, фейсбучная лента устроена по тому же принципу короткой цепочки. К ней нельзя вернуться, очень трудно, и никто этого не делает.

Костылева: И эти котики проваливаются в небытие, получая свои лайки.

Утехин: Вот запишите, что в Фейсбуке наша жизнь уходит в трубу.

Костылева: То есть человек мог бы выложить фотографию своего плюшевого медведя, но для этого его пришлось бы сфотографировать, рассказать какую-то историю, связанную с ним. А тут, хотя это как бы его дневник, он абсолютно ничего о себе не рассказывает, кроме того, что он хочет лайк.

Утехин: Это любопытная штука. Потому что в ЖЖ для того, чтобы быть интересным окружающим, человеку нужно было что-то написать. А когда это Твиттер, ты можешь просто расшерить какую-то вещь, которая тебе понравилась. То есть ты сам не порождаешь контент, ты порождаешь только лайки. И в этом смысле котики — идеальный объект для такого абсолютно не творческого творчества. То есть ты просто на себя навешиваешь цветные картинки.

Пироговская: Это такой ready-made

Утехин: Да, вырезаешь из газет и навешиваешь...

Костылева: То есть это деиндивидуализация.

Утехин: Даже не то чтобы деиндивидуализация...

Костылева: Но ты шеришь чужого котика.

Пироговская: Но это же ты шеришь, то есть твоя репутация с этим работает.

Утехин: Да, ты строишь себя из чужих элементов, отбирая. Когда человек приходит в магазин и выбирает себе одежду, он же не сам ее шьет, а выбирает из готовой. Его эстетический выбор заключается не в том, что он строит себе дом, сам себе делает платье. Он это творчество, так сказать, по доверенности отдает профессионалам. А в обществе потребления он проявляет себя через свой акт выбора.

Пироговская: Вот как кэмперы, которые собирают невероятные наряды. Пользователи собирают себе ленту, какую-то виртуальную оболочку из того, что у всех под рукой: ролики на Ютьюбе, смешные картинки, новостные заголовки. Просто в зависимости от личного вкуса и умения их поставить получается Анна Пьяджи в каких-то шляпках или Юрий Сапрыкин с фотографией смешного котика, который собирает лайки. А у кого-то то же самое не получается, выходит фуфло.

Костылева: Хотелось бы совершить какой-то поворот в разговоре и вернуться от соцсетей к котикам как к домашним животным.

Пироговская: Есть книжка Эдриана Франклина A Sociology of Human-Animal Relations in Modernity. Он перебирает там разные факторы, которые приводят к сдвигу отношений между людьми и животными в конце XX века. Тут действуют факторы разной длины и разного веса. От вегетарианства и зова назад к природе — эта сентиментальная философия прослеживается от Руссо, и это будет одна линия. Отсюда, соответственно, права животных, зооэтика и так далее. А с другой стороны, в конце XIX века возникает большая проблема с тем, чтобы всех накормить. И это, соответственно, индустриальное производство пищи и отношение к животному как к источнику белков. Мы выращиваем корову не на ферме, а на откормочной площадке: корма столько-то, привес такой-то. Как машина. Механический подход и чувствительный входят друг с другом в противоречие.

Котик — это же лакановский «объект а»!

Утехин: Понятно, что они абсолютно ортогональны. С одной стороны, надо жрать, а с другой, культура становится настолько чувствительной, что традиционное отношение к животному... Знаете, как мне рассказывала девушка, выросшая в деревне, про свою бабку? Был кот Васька, мышей ловил, а потом забрался на шкаф, где белье лежало, и там заснул и белье запачкал. Так она сначала долго ему объясняла, за что она это делает, а потом повесила его в сарае. И собак тоже вешали — экономили патроны. Старая собака уже не может охотиться, можно отпустить ее в лес, если она не совсем старая, она найдет себе пропитание. Но если совсем старая, то это жестоко, а проще повесить. Вот таков гуманизм в традиционном обществе, симбиоз с животными. А когда мы придумываем, что вот это животное мы кастрировали, у этого вырезали яичники… Они живут у нас на правах домашних растений. Ту часть инстинктов, которая нам нужна для декорации и для нашей эмоциональной взаимосвязи, мы оставляем. А остальные инстинкты мы хирургическим путем урезаем. И при этом думаем: ах, какие они милые...

Пироговская: Мы производим над животными апгрейд, затачивая их под свои нужды. Есть животные, которые превратятся в консервы, а есть животные, в которых мы инвестируем свои чувства. И эту разницу мы пытаемся не замечать. А когда это распределение нарушается — например, мы узнаем, что в Северном Китае едят кошек, — мы переживаем.

Костылева: То есть если бы история отношений человека с животными пошла по другому пути, то мы бы не держали дома котиков, не постили их, не инвестировали в них свои чувства и не разговаривали про них. Но мы сидим и разговариваем про котиков, хотя могли бы заниматься чем-то другим…

Утехин: Да. Например, готовить баранину в духовке, с розмарином, с чесночком и соусом из каперсов... И это абсолютно никакого отношения не имеет к котикам.

Костылева: Мне кажется, к котикам вообще практически ничего не имеет никакого отношения. Они занимают нишу чистого «кьюти-кьюта». Котик появляется ниоткуда, он милый, с ним ничего не связано, он не нагружен никакими воспоминаниями, ассоциациями. Что такое котик — он кот без улыбки или улыбка без кота?

Пироговская: Он — улыбка без кота. Реального-то кота нету, а эмоция есть.

Костылева: Этим, скажем, котики отличаются от младенцев, которых тоже все постят, но младенцы всегда реальны. Там присутствует элемент волнения за этого младенца, как он там, не болеет ли.

Утехин: Ну да, младенцы — это часть нашей естественной жизни. А котики — это часть эмоционального нового сентиментализма, новой чувствительности, воспитанной на японских мультфильмах. В сообществе людей, которые развивают социальные сервисы, очень активно обсуждается вопрос об эмоциональном таргетировании не только рекламы, но и всех продуктов. Они хотят иметь этот инструмент, им нужен эмоциональный менеджмент. Они хотят иметь классификацию эмоций, чтобы человек нажал кнопку и попал точно в продукт, который ему эту эмоцию дает. Это значит, что в следующий раз он эту кнопку будет искать.

Мы же котиков используем, чтобы вызвать какую-то эмоциональную реакцию, зацепить. Это более чем грубый инструмент, грубее не бывает, но это основной способ распространения чего-то в социальных сетях.

Во всяком случае, котики, которые нарисованы в анимешном духе, апеллируют к упрощенному набору эмоций, стоящему за успехом манга-мультфильмов. Почему Миядзаки — гений, которого никто не может переплюнуть? Потому что там все прорисовано нормально, задорого. А манга часто сделана на рубль, но зато эмоционально захватывает. Почему? Да потому что там все сведено к очень простой гамме. Эмоций всего на свете — девять: три в одном измерении, три в другом. Это к вопросу об эмоциональной незрелости.

Пироговская: Я замечала: одна и та же картинка с котиком в Фейсбуке собирает у одного человека 50 лайков, а у другого три. Картинка та же, референтная группа более-менее та же. И я думаю, что дело не только во времени (кто первый?), но и в персональной репутации, которая надстраивается сверху и дополняет этот месседж, как бы уточняет его. Это и есть в каком-то смысле тонкая настройка эмоций.

Утехин: А если задуматься над мотивацией человека, который вообще что-то постит, — если речь идет не о необходимости о чем-то сообщить, а о развлечении, — то тут может включаться еще один момент. Когда человек постит, твиттит, он вступает в коммуникацию. А если он подвис на этом, то ему нужно все время что-то постить. От этого зависит, как часто о нем вспоминают люди, он чувствует, что обязательно что-то должен сделать. И этот пост — часто просто напоминание о том, что ты есть.

Костылева: Я пощу котика — следовательно, я существую.

Утехин: Примерно да.

Костылева: Кажется, котики оказались идеальным объектом для обсуждения. Илья, а ты не силен случайно в Лакане? Я так подозреваю, что котики — это лакановский «объект а»...

Утехин: Это можно в протокол занести, написать это большими буквами, если так кому-то стало понятнее. Вот хоть в доску разъебись, это же лакановский «объект а»!


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 20246769
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202413344
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202418004
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202423223
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202424863