24 декабря 2015Медиа
324

Церковь империи

Почему в РПЦ так сильны просоветские настроения?

текст: Сергей Чапнин
Detailed_picture© Рамиль Ситдиков / РИА Новости

На днях патриарх Кирилл лично распорядился уволить Сергея Чапнина с должности ответственного редактора «Журнала Московской патриархии». Одновременно Чапнин оставил и другие свои посты в патриархии, где проработал почти 15 лет. СМИ связывают это с недавним докладом Сергея Чапнина в Московском Центре Карнеги. Однако сам Чапнин полагает, что причиной мог стать гораздо более острый текст, опубликованный им недавно в американском христианском журнале First Things. Сегодня COLTA.RU впервые публикует его в авторском переводе на русский.

Я пришел в Церковь в конце 1989 года и активно включился в церковную жизнь в начале 1990-го. До распада Советского Союза было еще два года, и это было трудное время: инфляция, глубокий экономический кризис, пустые полки магазинов. Наша приходская община получила развалины храма в центре города Клин, расположенного в 85 км от Москвы. Заброшенный и обезглавленный храм на городской свалке, которую предстояло разгрести, стал для нас символом новой эпохи. Это был первый храм в Подмосковье, который вернули Церкви и который освятили во имя исповедника времен гонений на Церковь — святителя Тихона, патриарха Всероссийского.

Вокруг настоятеля, молодого, энергичного священника, собралась молодежная община, которая жила надеждой на возрождение России. Священник успел испытать на себе давление советских спецслужб — его держали «на контроле» за то, что он за два года до этого посмел создать при храме, где служил ранее, детский церковный хор.

Тогда, в начале 90-х, всем было очевидно, что движение вперед, развитие страны и успехи «церковного возрождения» были прямо связаны с избавлением от советского прошлого. Мы многого не знали и не понимали, но ясно чувствовали: чтобы изменить страну, надо измениться самим и, прежде всего, перестать быть «советскими». Задача «перемены ума» (метанойи) была ключевой и при этом невыразимо трудной. Но мы — в то время студенты и старшие школьники — жили надеждой.

После крушения Советского Союза Россия вступила в затяжной кризис идентичности. Два пути были у России — или европейская демократия, или евразийская автократия. Очевидно, что в начале 90-х выбор был сделан в пользу демократии. Общество двигалось «от» советской империи, отталкивалось от нее.

«Церковное возрождение» в те годы принимало с внешней точки зрения демократические, а по существу подлинно канонические формы. Возникло широкое движение мирян, которое объединило многочисленные инициативы в разных регионах тогда еще Советского Союза. Уже осенью 1990 года это движение оформилось в Союз православных братств. Ряд епархий в государствах, получивших независимость после распада СССР, получил статус автономных церквей. Началось прославление новомучеников и исповедников Российских, пострадавших в годы гонений. Всего несколькими годами ранее само упоминание гонений и имен пострадавших было небезопасно. Медленно, «на ощупь» возрождалась приходская жизнь. И живая церковная проповедь была обращена к сердцу человека, была призывом к жизни во Христе.

Церковь получила огромный кредит доверия у общества, а затем и у государства как долгое время гонимое, но выжившее и сохранившееся вопреки жестоким преследованиям сообщество. Не только Православная церковь в целом, но и буквально каждый священник, каждый человек в рясе получил огромный кредит доверия.

И после падения Советского Союза состояние «советской законсервированности» Церкви устраивало многих.

Так на первом этапе концепция «церковного возрождения» — назовем ее «церковное возрождение 1.0» — стала важной частью процесса по идейному и культурному освобождению от советского прошлого. Очень многие обратили внимание на то, что, казалось, Церковь смогла сохранить: это была русская традиционная культура, другая, не та, которая была всем известна, — не советская. Церковь к себе привлекла внимание даже тех, кто не интересовался вероучением и богослужением. И все захотели как-то приобщиться к этой культуре, но подавляющее большинство совсем не понимало, как это сделать. Именно в этой растерянности большинства надо искать причины совершенно беспрецедентного уважения к православному духовенству. Для многих священники становились проводниками в непознанный мир «другой России».

Однако желаемое и действительное сильно разнились. Церковь к тому времени уже была достаточно советской. Высший епископат был частью советского истеблишмента, а священники, если соглашались строго ограничить свою деятельность только совершением богослужений, получали в свое распоряжение огромные финансовые ресурсы. И после падения Советского Союза состояние «советской законсервированности» Церкви устраивало многих. К середине 90-х появились первые признаки того, что епископат решил не экспериментировать с новыми тенденциями — и вернуть церковную жизнь в привычное советское русло. В 1994 году Синод принял решение ограничить рост мирянских организаций (братств), жестко подчинив их настоятелям приходов. Многие братства пришлось расформировать.

В то же самое время начались характерные для советского идеологизированного сознания поиски врагов внутри Церкви. Первыми под удар попали приходские и катехизические практики общины (и братства) священника Георгия Кочеткова. Его оппоненты, демонстрируя невежество в вопросах церковной истории, назвали это движение «неообновленчеством» и попытались заклеймить его как антицерковное. Официального осуждения Церкви так и не удалось добиться — епископат решил промолчать, но с этого времени идет отсчет открытого разделения внутри Церкви на «либералов» и «консерваторов».

При всей условности этих понятий в церковном контексте существенным остается то, что «либералы» размышляли о практике катехизации, роли богослужения в жизни общины, а «консерваторы» считали сложившиеся практики незыблемыми, не подлежащими обсуждению, и поэтому главной своей задачей видели выход в общественно-политическое пространство и формирование «православной идеологии».

Некоторое время баланс сил сохранялся. Епископат в целом в этом споре старался не занимать какой-либо отчетливой позиции. «Консерваторы» мыслили себя «хранителями веры» и жестко критиковали не только мирян и священников, но и епископов (одним из первых — нынешнего патриарха, а тогда митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла) за «уклонение от православия» вплоть до обвинения их в ереси.

Ситуация стала постепенно меняться после 2000 года, когда государство все более удалялось от демократической модели и приобретало сперва автократические, а затем и авторитарные черты. По мере этого разворота в концепции «церковного возрождения» радикально поменялись приоритеты. Первый этап «церковного возрождения» завершился, когда работа с людьми отошла на второй план, и главными стали задачи взаимодействия с государством:

1) формирование новой идентичности через проповедь патриотизма и традиционных ценностей в полном согласии с внутренней и внешней политикой государства;

2) владение и управление недвижимым имуществом и получение государственных средств на строительство и реставрацию.

Одновременно шли процессы бюрократизации Церкви, создания новых церковных учреждений, резкий рост документооборота и количества церковных чиновников.

Наступил новый этап — «церковное возрождение 2.0». Надо сказать, что «Церковь империи» — это мощный и внятный архетип, прямо отсылающий к Византии и всему комплексу воззрений, связанных с «православной империей», «Третьим Римом». С одной стороны, эта концепция обладает большим мобилизационным потенциалом и удобно вписывает Православную церковь в систему постсоветского государственного управления на то единственное «свободное место», которое прежде занимала Коммунистическая партия. Это было понятно всем, даже чиновникам, далеким от Церкви. С другой стороны, эмоционально и идеологически этот архетип очень привлекателен для многих членов Церкви, как мирян, так и людей в священном сане, увлекающихся буквальными толкованиями идей «Святой Руси» и «Москвы — Третьего Рима».

А «новой империи» в равной степени необходимы и религия — как форма легитимизации недемократической власти, и советское прошлое — как мифологическое время великих героев (именно поэтому главным праздником страны в последние годы стал День Победы). И Церковь на этом этапе тоже не уклоняется от выражения симпатий к советскому. С одной стороны, это выражение солидарности с государственной властью, а с другой, это признание того, что и в самой Церкви просоветские настроения очень сильны. Последнее вполне объяснимо.

Нынешний багаж России — культурный, исторический, социальный, философский и религиозный — это не многообразие, а лишь одна живая традиция, которую все знают, помнят и могут передать своим детям. Это советская традиция. И ее триумфальное возвращение в последние годы — это и есть признание того, что ничего другого в России не осталось.

«Церковное возрождение 1.0» не смогло решить первостепенные церковные задачи: массовое крещение 90-х практически не подготовило людей к сознательному участию в церковной жизни. Об этом свидетельствуют не только социологические опросы, но и сами священники. Показательны наблюдения епископа Смоленского и Вяземского (ныне — Орехово-Зуевского) Пантелеимона: «В начале 1990-х какой-то наплыв прихожан в храмы был... Люди тогда не приходили в Церковь, а “вламывались” в нее. К сожалению, задержались в ней немногие, и период активного внимания к церковной жизни и воцерковления сравнительно быстро закончился… Процент людей, которые в воскресенье приходят в храм, по моим подсчетам, не более 1% от населения нашей страны».

Необходимо упомянуть и о других важных последствиях помимо посещения храмов: советские люди приняли крещение, но не получили знаний об основах веры. Церковь приняла их такими, как есть, рассчитывая, что они воцерковятся сами, каким-то «естественным» путем. Но в подавляющем большинстве советские люди не испытывали никакой потребности измениться, они остались такими же, как были… Но изменения все-таки произошли: эти «новые верующие» изменили под себя Церковь.

И в этой ситуации незаметно произошла очень существенная мутация. Главный призыв, который Церковь обращала как к отдельному человеку, так и к обществу в целом, долгое время звучал привлекательно: «Давайте сохранять традиции!», «Пренебрежение традициями очень опасно». Вроде бы речь идет о здоровом христианском консерватизме, однако в российском контексте надо сделать существенную оговорку: какие именно традиции мы имеем в виду?

Сегодня в России огромных нравственных и интеллектуальных усилий требует реальное стремление заглянуть вглубь истории — за октябрьский переворот, за 1917 год, в историю Российской империи. Слишком много времени прошло, слишком много поколений сменилось, слишком многие носители традиций дореволюционной России были сознательно уничтожены. И обращение к церковным традициям XIX — начала ХХ веков неминуемо превращается в историческую реконструкцию, в любительский спектакль.

Из утверждения, что христианские традиции в России ушли из народной жизни, оказались в забвении, можно сделать два практических вывода:

1) стоит начать поиск сохранившейся живой традиции;

2) надо заложить основы для формирования новых традиций, соответствующих тем политическим, экономическим, социальным и культурным условиям, в которых мы живем.

Как христианину мне это особенно горько признавать, но от лица живой традиции в России говорят только те, кто говорит о «советском». В этом главный секрет привлекательности всего того, что связано с Советским Союзом и коммунистическим прошлым, не только для пенсионеров, но и для молодежи. Нынешний багаж России — культурный, исторический, социальный, философский и религиозный — это не многообразие, а лишь одна живая традиция, которую все знают, помнят и могут передать своим детям. Это советская традиция. И ее триумфальное возвращение в последние годы — это и есть признание того, что ничего другого в России не осталось.

Таким образом, «церковное возрождение 2.0» стало одним из важнейших элементов формирования постсоветской гражданской религии, обеспечивающей идеологическую поддержку государству. И это во многом предопределило те формы и идеологические конструкции, которые являются опорными в сложившейся модели развития государства и общества.

Однако, несмотря на то что Церковь делала акцент не на творческом усилии по освоению современной культуры, а на апелляции к прошлому, реконструкции практик XVIII—XIX веков, многое сделано и для движения вперед. Историк Алексей Беглов признает: «Мы имеем дело не с механическим восстановлением когда-то утраченного, а с процессом инкультурации, с творческим процессом вхождения Церкви в современную — модерную и постмодерную — культуру России и всех стран постсоветского пространства». Другое дело, что найти верные слова для объяснения этого Церковь не смогла.

Почему же тогда «церковное возрождение» завершилось? «Церковное возрождение» — это маркер переходного периода, времени неопределенности. Выбор в пользу «Церкви империи» уже сделан, и церковные формы и институты, соответствующие этой модели, сформированы. Возможно, новый этап истории православия в России можно будет так и назвать — неоимперским — или, вполне возможно, неосоветским.


Понравился материал? Помоги сайту!

Ссылки по теме
Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20243571
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20245080
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202411876
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202418457
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202422616
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202427940
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202428596