Разговор c оставшимся
Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20243071Каких-то еще полтора года назад в сетях спорили, прилично ли журналисту участвовать в митингах и демонстрациях — а если да, то предъявлять ли пресс-карту при входе в автозак или честнее паковаться инкогнито.
Выдвигались аргументы про нейтральность и объективность, проводились границы между активизмом политическим и гражданским, скрещивались шпаги, треды уходили в бесконечность. В прениях не участвовали правоохранители, которые санкционируют или непосредственно осуществляют упаковку в автозаки, но и они, судя по практике, имели разные точки зрения. Кто-то из них от владельцев пресс-карт отступался, кто-то не отступался, но несколько стеснялся лишний раз пнуть. Но главный правоохранительский аргумент — «А мне по х**, какой ты там журналист» — изящно снял с повестки вопрос о пресс-карте.
То, что происходит с журналистами на украинском фронте, мне кажется логичным развитием темы.
Спецкора «Новой газеты» Павла Каныгина берут в заложники ополченцы в Артемовске. Крымского журналиста Османа Пашаева в Симферополе хватают люди из самообороны и допрашивают с пристрастием в ФСБ. Корреспондента LifeNews Олега Сидякина и оператора Марата Сайченко арестовывает в Донецке СБУ.
Кто ж к этой архаике серьезно относится в постпелевинские-то времена?
Мы привычно, почти машинально, возмущаемся. Маргарита Симоньян призывает забыть о разнице взглядов и вместе, солидарно требовать, чтобы журналистам дали делать их работу. Олег Кашин говорит, что нельзя относиться к сотрудникам СМИ как к вражеской армии.
А, собственно, почему?
Кто сказал? Откуда такое правило? Ну да, международное гуманитарное право оговаривает особый статус журналиста на войне: «Военные журналисты, интендантский, военно-медицинский состав и военные юристы считаются некомбатантами, несмотря на то что входят в состав вооруженных сил». Но мало ли что в Женевской конвенции было оговорено. Она, например, квалифицирует аннексии чужих территорий как агрессию. Порицает «засылку вооруженных банд, групп, наемников и т.п. от имени государства, которые осуществляют акты вооруженной борьбы против другого государства». Запрещает «наносить удары по незащищенным городам, селениям и зданиям». Кто ж к этой архаике серьезно относится в постпелевинские-то времена? Кто эти нормы соблюдает?
Никто давно уже войн не объявляет, не марширует под барабан, не приходит под стены противника торжественным строем в смехотворных красных мундирах с золотой оторочкой. Почему старинный этикет должен соблюдаться в отношении журналистов?
Потому что журналисты штатские? А кто тут военный? Идет война гибридная, кругом зеленые человечки без опознавательных знаков, политтехнологи в отставке, самодеятельные казаки и предводители повстанцев, которые носят эполеты, портупеи и псевдонимы домашней выделки.
В ходу военные фасоны — просто, прямо, истово присягаем одной из воюющих сторон.
Потому что журналисты действуют в интересах общества? У общества на этот счет иллюзий мало. В интересах своих изданий, их хозяев или заказчиков — государства, частного собственника, акционеров — это да, это общество усвоило. Расхожее мнение — журналисты врут как дышат, пресса продажная — никем не опровергнуто. Для солдата армии Украины, ополченца ДНР или сотрудника ФСБ это лишний повод дать журналисту пинка, надевая на него наручники.
Мы давно говорим о наших медиа в военных терминах — пропагандистское оружие, информационная война. Наши медиа давно перестали изображать неангажированность — последние сломались на Майдане. В ходу военные фасоны — просто, прямо, истово присягаем одной из воюющих сторон. Честь имеем. С чего бы журналистов считать невоеннообязанными? И разве не журналистов награждают орденами за Крым — массово, как настоящую армию, закрытым указом, как настоящих разведчиков?
Значит, можно с журналистами как со всеми. По той же Женевской конвенции: «Если некомбатанты принимают непосредственное участие в боевых действиях, они утрачивают свой статус, становятся комбатантами, и только тогда против них может применяться оружие».
Журналист и сам вооружен. Если отнять у него камеру, микрофон и телефон — остаются глаза, уши, руки. Надо нейтрализовать — накинуть на глаза и уши мешок, руки связать, рот заклеить. И почему нельзя выкручивать руки и заклеивать рты на войне, если в мирной жизни журналисты — по крайней мере, наши — все это с собой делать позволяют?
Журналистов берут в плен как военнослужащих информационных войск — или как диверсантов и разведчиков. Похищают как товар, который можно продать или обменять, — за них вернее заплатят выкуп. И вряд ли это циничнее, чем отправлять в соседние страны боевиков без опознавательных знаков или выходить в боевой рейд на транспорте с маркировкой ООН. Да о чем мы вообще? Наблюдателей ОБСЕ задерживают, врачей Красного Креста берут в заложники — чем журналисты-то лучше?
Эту войну можно называть как угодно, антитеррористической или карательной операцией, восстанием или революцией, — но всем же ясно, что это гражданская война. На такой войне нет правых и виноватых, своих и чужих. Все свои, все друг другу волки, все виновны и все — жертвы. Включая журналистов.
На такой войне не разбирают род войск или занятий. Тут бьют не за ксиву — за фасон штанов. За то, что визитка на латинице. За фотографии в телефоне. За очки. За нездешний акцент. За здешний акцент. Брат стреляет в брата — а мы призываем, чтобы он журналиста уважал.
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиМария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20243071Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым
22 ноября 20244366Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах
14 октября 202411478Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 202418055Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
9 августа 202418715Быть в России? Жить в эмиграции? Журналист Владимир Шведов нашел для себя третий путь
15 июля 202421434Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
6 июля 202422218Философ, не покидавшая Россию с начала войны, поделилась с редакцией своим дневником за эти годы. На условиях анонимности
18 июня 202427324Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова
7 июня 202427538Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202428254