Разговор c оставшимся
Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20242591Вопрос, вынесенный в заглавие, кажется риторическим. Что, казалось бы, можно хорошего найти в самой что ни на есть тупой и откровенной цензуре? В принципе «у кого власть — у того рубильник»? В желании затыкать рот, а не разговаривать с оппонентами?
Речь не только и не столько о том, что заблокировали 15 февраля сайт Фонда борьбы с коррупцией, — Алексей Навальный и его команда уже нашли, что с этим делать. И не о том, что Инстаграм под свист западной прессы удалил-таки фотографии с Дерипаской. Это лишь частный случай.
По данным «Агоры», в России каждый день блокируют 250 сайтов. Каждый день. 250 сайтов. Об этом даже не сообщают в новостях. Как почти перестали писать об уголовных делах за репост — кроме совсем уж диких историй вроде фотографии с Парада Победы в 1945 году.
Цензура в интернете стала обыденностью в России. Ей никого нельзя удивить. Про блокировку Навального и то пишут достаточно буднично все. Ну вот ее ждали, и она случилась. Никто — обратите внимание: никто — не пишет пламенных воззваний с вопросом, как это вообще возможно или как мы до этого докатились. Все знают, как это возможно, да и как докатились, тоже знают.
Но все же. Еще раз: что в этом можно найти хорошего?
Хорошего в этом — только осознание того, что маски сброшены и словам, пусть даже очень плохим словам, возвращается их смысл. А значит, мы через какое-то время сможем дойти до самой сути. Хотя бы попытаемся это сделать.
Что такое цензура в привычном понимании? Это когда рукопись Пушкина, или Толстого, или Чехова читает дядечка такой в сюртуке, макает перо в чернильницу, что-то вымарывает яростно и потом дает официальное разрешение на публикацию. Или это советский сам- и тамиздат, голоса по радио и фильмы, отложенные на полку на десять лет.
Последние десять — да даже уже двадцать — лет мы жили с гибридной цензурой, которая все росла и крепла, но все же не была цензурой в словарном определении этого слова (см. предыдущий абзац). Сначала придушили НТВ, потом вообще весь федеральный телевизор зачистили. Затем прибрали газеты и журналы. Крупные новостные сайты. А затем добрались до блогов и социальных сетей.
Что такое цензура в привычном понимании? Это когда рукопись Пушкина, или Толстого, или Чехова читает дядечка такой в сюртуке, макает перо в чернильницу, что-то вымарывает яростно и потом дает официальное разрешение на публикацию.
И все это время можно было дискутировать, цензура ли это — или просто единичный случай. Или «спор хозяйствующих субъектов». Это цензура или решение инвестора о смене главного редактора на лояльного Кремлю — это же его право? Цензура или решение рекламодателей не покупать больше рекламу в этом издании и медленно удушить его?
Оставалось пространство для того, чтобы пустить пыль в глаза и заболтать. Вон в Америке тоже владельцы закрывают газеты — и ничего! Во Франции за такое вас вообще бы уже посадили! Кабельные операторы отключили «Дождь» под давлением общественности — вы что, против гражданского общества?
Именно этим и хороши блокировки Роскомнадзора. И сайта Навального, и 249 других, о которых мы не услышали 15 февраля. Тем, что они не оставляют пространства для разночтений. Никакого. Вообще. Ни миллиметра.
Это акт цензуры. Цензуры, запрещенной статьей 29 Конституции России. Когда не террористов, не наркобаронов, не производителей детского порно, а самых обычных людей и журналистов затыкают — это цензура. Спорить с этим невозможно. Слово обретает новый смысл, а если есть слово, значит, мы можем понять, что происходит.
Хуже всего не само явление, а когда для него нет слова.
Кроме цензуры у нас так много с чем. Вот, например, суд — это когда судят честно, а когда 99 процентов приговоров — обвинительные, а еще по телефону судья узнает свое решение — это разве суд? Нет, но слова для этого в современном русском языке нет. «Телефонное правосудие» — ироничный эвфемизм, не более.
То же и с войной. Для нас война — это когда тысячи танков едут по полю и тысячи самолетов летят по небу. Все против всех. А если на границе с Луганской областью стреляют, а с Харьковской не стреляют, то это как бы и не война, а не пойми что. «Гибридная война» — был такой термин, тоже толком ничего не объясняющий.
Потому что у нас, в современной России, гибридное все — от выборов и телевидения до войны и капитализма. Слова, вещи, явления — все здесь подвисло между черным и белым, между собакой и волком. Все у нас немного ни рыба ни мясо, ни туда ни сюда.
Поэтому, когда бомбят наемников «Вагнера» и мы читаем про 300 погибших и раненых, это производит такой поразительный эффект. Оказывается, это все же война. Оказывается, это все же цензура. Это все же не выборы. Не суд. Не журналистика. Чем хуже становится, тем лучше мы видим.
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиМария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20242591Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым
22 ноября 20243480Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах
14 октября 202411087Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 202417670Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
9 августа 202418371Быть в России? Жить в эмиграции? Журналист Владимир Шведов нашел для себя третий путь
15 июля 202421046Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
6 июля 202421856Философ, не покидавшая Россию с начала войны, поделилась с редакцией своим дневником за эти годы. На условиях анонимности
18 июня 202426963Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова
7 июня 202427183Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202427974