«Когда жертву назначают — это фальшивый нарратив. И неважно, что он создан ради высшей цели. Если ты хочешь определить, кто здесь жертва, посмотри на мир!»

Катерина Белоглазова узнала у Изабеллы Эклёф, автора неуютного фильма «Отпуск», зачем ей нужно было так беспокоить зрителя

текст: Катерина Белоглазова
Detailed_picture© Apparatur Film

Фильм под скромным, почти издевательским названием «Отпуск» (2018) — в действительности один из самых неуютных на фестивале NOW / Film Edition, организованном Кольтой и посольством Германии в России. Как вы помните, фестиваль стартует уже в эту субботу.

Девушка Саша, подружка гангстера, отправляется с ним и компанией его коллег по наркобизнесу в приятное путешествие на Турецкую Ривьеру. То, что скрепляет эту группу изнутри, — разные типы насилия, которые работают как настоящий суперклей. В центре маленького отпускного сообщества — бойфренд Саши Майкл, импозантный, хорошо подстриженный, очень спокойный мужчина в светлых летних вещах — такой спокойный, что к нему лучше не приближаться. В пляжной мути, выбирая из разных сортов мороженого, Саша знакомится с голландцем по имени Томас, чуваком из мира креативных индустрий, борцом за все хорошее против всего плохого, который путешествует по морям в поисках света и свободы на собственной нормкор-яхте. Саше тут светит возможность выбора. В любом случае отдых очень скоро перестает быть томным.

Сделанный на уроках жестких социальных аллегорий Зайдля, Фассбиндера и Ханеке, беспощадный к сантиментам, сознательно задевающий зрителя, чтобы вывести его из заезженных дилемм и биполярных стереотипов, дебютный фильм Изабеллы Эклёф — шведки, снимающей в Дании, — делает все, чтобы работать как триггер.

«Отпуск» вошел в список лучших фильмов года по версии Sight & Sound. На родине он получил четыре национальных приза Bodil, в том числе как лучший датский фильм 2018 года.

Фильм будет показан 14 декабря (начало в 17:30). В дискуссии после показа примут участие режиссер Марина Разбежкина, социолог Елена Рождественская, публицист Евгения Пищикова, социолог и публицист Полина Аронсон, исследовательница феминизма Лана Узарашвили, режиссер Игорь Поплаухин и кинокритик, редактор раздела «Кино» на Кольте Василий Корецкий. Модератор дискуссии — Михаил Ратгауз.

Внимание: в фильме есть сцены сексуального насилия.

Регистрация на фильм уже закрыта, но вы можете попробовать прийти без гарантий со стороны фестиваля и, увы, без обещаний хороших условий просмотра.

Страница фестиваля в Фейсбуке



— Вы рассказываете, что ваш фильм основан на автобиографической книге Йоханны Алгрем, которая написала с вами сценарий «Отпуска». О чем эта книга? И в чем именно она автобиографична?

— Книга Йоханны называется «Жизнь Льюис». Это история девушки, которая вовлечена в тусовку наркоторговцев в Кристиании: это центр не только датской наркоторговли, но и наркотрафика всей Скандинавии, так что там крутится много денег, — но это еще и место, где тусуются хиппи и молодежь, так что все эти молодые люди — легкие мишени для наркодилеров. Йоханна, когда ей было 14 лет, начала там бывать и курить гашиш, и в ее книге идет речь о девушке, которая встречается с гангстером, наркоторговцем. Затем она сходится с другим парнем — очень строгим мусульманином; она пытается оставить преступную жизнь, ищет просветления и большей нравственности, но оказывается, что оба парня, на самом деле, одинаковы — просто мужчины, которые хотят контролировать женщин.

— Но это уже в достаточной степени отличается от фильма. Мы не видим в нем хиппи, а видим людей среднего и upper-middle класса.

— Но в Швеции хиппи — это и есть люди среднего класса. Те, кто принадлежал к хиппи в 70-е, сейчас стали работать в культурных институциях (сохранив свои либеральные ценности), Кристиания стала районом для богатых. В общем, Йоханна описывает картины из своей жизни в исключительных деталях, у нее отличная память и фотографический глаз. Хотя можно сказать, что я немного соврала ей: я сказала, что хочу экранизировать ее книгу, но в действительности я хотела сделать вместе с ней что-то совсем другое. В общем, мы стали работать и узнали друг друга очень хорошо. Мы говорили обо всем: об отношениях, детях, мужчинах, о ее и о моей жизни. Мы стали писать сценарий, и в какой-то момент мне уже казалось, что я играю в компьютерную игру внутри ее мозга. У нее были все эти картины, ситуации, места и люди, и я ориентировалась в них и выискивала историю внутри нее.

В это же время она с одним из этих парней отправилась в путешествие на юг Испании. Надо сказать, что есть несколько основных коридоров наркотрафика для контрабанды гашиша и опиатов. Один из них — из Марокко в Испанию, а другой — из Афганистана через Турцию и Россию. Йоханна тусовалась с этими чуваками на вилле, и, когда она вернулась и рассказала мне, как это было, я сразу же поняла, что курорт — это идеальное место действия.

— И поэтому вы назвали свой фильм «Отпуск»?

— Прежде всего, отпуск — это классическое единство места и времени. И потом, все же мечтают в него отправиться. Это любимый образ позднего капитализма: жизнь должна быть праздником, легкие деньги, все улажено быстро и без проблем — так что это, разумеется, название-обманка. На меня большое впечатление производит Ханеке со своим маркетингом, когда фильм по названию кажется триллером, хотя в действительности им не является. Например, «Скрытое» или «Код неизвестен», где на плакате были дыры от пуль: любители экшен-фильмов могли бы на него пойти.

Изабелла ЭклёфИзабелла Эклёф© Maciej Kulczyski

— Теперь понятно, почему один из вариантов плаката для «Отпуска» — это кровавый отпечаток ступни. Между тем ваш фильм, конечно, далек от чистого жанра и затрагивает самые горячие на сегодня общественные дискуссии — например, движение #MeToo и проблему сексуального насилия. Думали ли вы об актуальной социальной повестке, когда делали фильм?

— Когда мы работали над фильмом, #MeToo еще не было. И можно сказать, что нам вообще повезло, потому что движение началось ровно перед тем, как мы выпустили фильм. Но вообще я не думаю о социальных движениях, когда работаю. Мне кажется, истинная причина в том, что я сама — дитя своего времени и думаю об этих вещах уже сорок лет, с тех пор как была маленькой девочкой. О своих сверстниках, о женщинах, которые сталкиваются с теми же проблемами, что и я: даже если ты обладаешь интеллектом и опытом, к тебе все равно иногда относятся как к гражданину второго сорта. Наступает момент, когда ты говоришь себе: все, с меня хватит, — и так вышло, что это сразу у многих дошло до этой точки и я оказалась в их числе. Так что я не думала о социальных движениях, а думала о личном опыте, о моей собственной потребности в проговаривании абьюзивных отношений и несправедливости, главное — именно несправедливости. Я ненавижу то, что ко мне относятся иначе из-за моего пола. Я просто это ненавижу.

— Вы сейчас говорите об этом очень эмоционально, но, когда смотришь фильм, взгляд режиссера кажется очень нейтральным, даже отстраненным. В чем же тогда проявляется его ангажированность, «женская оптика»?

— Я пытаюсь сохранять объективную позицию, наверное, это в моем характере — как бы такой «научный» взгляд. Я не могу говорить что-то, если не чувствую, что у меня есть чем это подкрепить. И мне нравится изучать людей. У фильма больше антропологическая, а не «женская» оптика. Я рассматриваю эти паттерны поведения и структуры власти, стараясь быть очень объективной, поэтому мы «выносим» камеру вовне из ситуации, так, чтобы видеть всех ее участников одновременно: как они взаимодействуют, как располагают себя. Можно сказать, что внутри этой ситуации я не монтирую, потому что это тоже своего рода обман. Обычно люди даже не смотрят друг на друга. А мы пытаемся понять, что между ними действительно происходит.

— Но не находится ли этот «антропологический» взгляд в конфликте с точкой зрения, популярной среди современных феминисток, предполагающих, что даже способ съемки должен транслировать четкую идеологическую позицию и мы должны в любом случае вставать на позицию жертвы, а не объективировать ее, как и остальных?

— Я не думаю, что встать на позицию жертвы возможно, если ты уже заранее определил, кто здесь жертва, если твои глаза закрыты. Если ты хочешь определить, кто здесь жертва, посмотри на мир! В противном случае, когда жертва просто назначается, это ничем не лучше, потому что создает фальшивый, ложный нарратив. И неважно, что этот нарратив создан ради высшей цели. Это не приведет ни к чему хорошему, а приведет, наоборот, к тому, что люди скажут феминисткам: это ложь, мы не будем вас слушать. Невозможно говорить неправду и ожидать, что люди за тобой последуют: рано или поздно тебя выведут на чистую воду. Для меня очень важно воспринимать истинность ситуации во всех ее маленьких деталях, которые не всегда просты и не всегда ясны. Мы только превращаем в антагонистов людей, у которых есть ощущение, что их не замечают. Если я как женщина не чувствую себя видимой, моим контрдействием не может быть попытка притвориться, что многих мужчин не существует! Людей нужно видеть — во всех их реакциях. Потому что борьба за власть все еще идет, битва еще не выиграна.

— Но в вашем фильме должны ли мы вообще с кем-то идентифицироваться — или фильм сделан так, что идентификация тут невозможна?

— Это не было моим главным принципом, но тем не менее я не даю простой возможности идентифицироваться с героиней. Однако у тех, кто был в ее положении и понимает, о чем это, возникает очень сильная идентификация. Хотя на самом деле я хотела сделать историю не о ней, а обо всех, кто когда-либо испытывал чувство безнадежности, абсолютной потери власти и беспомощности. И именно потому, что я не углубляюсь в этого конкретного человека — мою героиню, я надеюсь, что ее история становится более общей и многие из тех, кто был в ее ситуации, могут поставить себя на ее место. И, кстати, многие идентифицируются с героиней, но некоторые видят себя и в мужчине тоже.

— В связи с этим возникает вопрос: в начале фильма главная героиня, Саша, появляется практически из ниоткуда, с одним чемоданом, в аэропорту. Мы не знаем ничего о ее прошлом, о ее связях с внешним миром. Почему для вас важно оставить ее прошлое за кадром?

— Потому что я очень устала от психологических драм, которые всегда предлагают нам какую-то crime mystery story типа: мать бросила ее, когда ей было четыре года, и теперь-то мы понимаем, откуда это все... теперь мы понимаем! То есть напрашивается вывод: если вы не будете бросать четырехлетних детей, то все будет просто замечательно! Но ведь это совсем не так работает. Голливуд занимался этим на протяжении 80 лет: убирал большую картину, социологию, анализ общественной ситуации и рассказывал историю одного человека. Но этот индивидуализм крайне проблематичен, когда идентификация с другим вызывается только жаждой мести или чувством собственной правоты. Или катарсисом, происходящим с отдельным человеком. Это в высшей степени эгоистично, и в итоге получаются фильмы, в которых нормально положить двести человек, потому что у героя украли собаку. Ты настолько вовлекаешься в человека, что прекращаешь анализировать, ты идешь за протагонистом на любые жертвы. Я думаю, это опасно. Это часть капиталистической манипулятивной системы: мы совсем забываем об обществе, о структурах, которые держат людей в бедственном состоянии, и следим просто за человеком, пытающимся воплотить американскую мечту или стать миллионером; забываем об анализе в целом, о миллионах людей, которые остаются в том же положении. А в реальном мире именно это и происходит: богатые богатеют, бедные беднеют. Это имеет прямое отношение к таким нарративным техникам, и это мы можем видеть очень ясно в США (и в России, кстати говоря, тоже).

— Но в то же время, не показывая деталей из прошлого героини и мало посвящая нас в ее внутренний мир, вы как будто говорите и о ее собственной проблеме с идентичностью? Ведь она находится в ситуации постоянного выбора, стоит перед зеркалом, примеряет разные очки, купальники, образы.

— Да, это очень хорошее наблюдение. Она могла бы быть кем угодно. Она как бы надевает на себя эту роль — девушки гангстера: это та маска, которая ей нужна, чтобы адаптироваться к конкретным обстоятельствам. Она делает то, что должна, чтобы вписаться в эту роль.

© Apparatur Film

— Криминальная линия в целом — насколько она вообще важна для фильма? Могли бы эти герои быть просто людьми среднего класса с достатком, без связи с преступностью и наркомафией?

— Это могли бы быть люди из «низших слоев», но с деньгами. Средний класс в Дании — это нечто совсем другое. Это люди намного более культурные, «правильные»; низшие и высшие классы намного вульгарнее. По крайней мере, в Скандинавии. Но в этом конкретном случае... да, это люди из криминального мира. Вообще, по моему опыту, практически все, у кого оказываются большие деньги, слегка становятся гангстерами, потому что они начинают вкладывать их так, чтобы уйти от налогов, уводить в офшоры, проворачивать сделки с недвижимостью и так далее. С деньгами всегда приходит что-то преступное. Так что в этом смысле, я думаю, они могли бы быть обычными бизнесменами, но с теневыми делами. И они точно не часть среднего класса. Они принадлежат либо к высшему классу, либо к низшему. Вульгарность и высшего класса, и низшего в том, что они всегда находят легкий и короткий путь к удовольствиям. Они культурно не укоренены. Вместе с тем средний класс размывается и переходит либо в нижний слой, либо в верхний. И это одно из свойств позднего капитализма: средний класс исчезает.

— Саша производит впечатление человека, зависимого сразу в нескольких сферах, как будто ее драма разыгрывается между зависимостью, с одной стороны, от определенного уровня жизни, с другой — от отношений с мужчиной, при этом мы все же замечаем ее собственные желания и потребности. В чем зазор и разница между этими типами зависимости?

— Я думаю, мы в принципе можем стать зависимыми от всего, что попадается нам под руку. Для меня это во многом одно и то же. Люди, конечно, различаются химически: одни более зависимы от адреналина, другие — от эндорфина или дофамина, это разные типы поведения. Некоторым нравится быстрая езда, а я ее ненавижу, потому что мне становится страшно, так что у меня нет зависимости от адреналина. Но у меня есть, например, дофаминовая зависимость, и поэтому мне нравится все время получать какие-то поощрения извне. Хотя у меня нет особой философии на этот счет, я думаю, что это все — химия. И если в нас есть дыра, которая требует заполнения, если мы думаем о себе, что мы не заслуживаем любви, что в обществе нет для нас места, что люди нас отвергают, то мы станем зависимыми от чего угодно. Для меня, конечно же, важно, что героиня — женщина: это обуславливает то, как с ней обращаются, формирует ту роль, которую, как предполагается, она должна исполнять. Но если смотреть на всю картину в целом — неважно, в чем конкретно ее зависимость, это все одно и то же: тот же процесс подчинения тому, что принесет тебе кайф. Для меня в фильме очень важен другой персонаж — Муссе (мелкий подручный у компании датских гангстеров. — Ред.): его бьют, спускают с лестницы, но потом он всем дарит подарки. В действительности он в той же позиции, что и главная героиня, это тот же тип подчинения. И хотя, как вы говорите, здесь есть и социальное, и интимное, я не чувствую, что это фундаментально разные аспекты зависимости.

— Если говорить о мужских персонажах фильма: Томас с его прогрессивными взглядами, путешествующий на собственной лодке, кажется не менее важной фигурой для понимания ситуации, чем богатый и жестокий бойфренд Саши — наркодилер Майкл. Почему в фильме вы сталкиваете именно два этих типа мужчин?

— Столкновение этих персонажей — это уже мой феминистский вклад в сюжет и как раз тот самый female gaze. Я хотела абсолютно перевернуть концепт femme fatale, который для меня отвратителен. Это дикое клише, сводящее женщин к двум типам «использования». Вместе с тем я взяла этот концепт и использовала его в фильме, но иначе: это Майкл — femme fatale, а Томас — хорошая, «правильная» девушка, «на которой хочешь жениться». Я старалась сделать их поближе к клише, внешне очаровательными: в своих поло и шортах они оба сексуально привлекательны. Поставить Сашу между ними — это мой эксперимент по переворачиванию штампа, и оба этих персонажа намеренно выведены более двумерными, чтобы сделать ее выбор между двумя стереотипами — крутым и опасным парнем и милым и стабильным — более нарочитым.

© Apparatur Film

— Но в то же время вы показываете, что такие характерные черты, как «милый и стабильный» у Томаса, — это только внешний слой, под которым может скрываться нечто совсем иное. Так же и «крутой» Майкл оказывается не так прост. Не случайно же в фильме есть сцена, где все поют в караоке песню про любовь, а Майкл выходит в одиночестве на балкон — и мы чувствуем, что за ним тоже стоит какая-то травма, нехватка и роль альфа-самца — только прикрытие этой нехватки?

— Конечно. Как я уже сказала, я хочу оставаться верной тому, что понимаю под истинностью ситуации. И истинность ситуации в том, что Майкл травмирован, ранен, ему больно, иначе бы он не стал делать то, что он делает. Люди не делают таких вещей, если им не больно. И, конечно, Томас в действительности — единственный представитель среднего класса во всем фильме. Именно по этой причине он репрезентирует чувство безопасности, надежности и привилегий. И он действительно привилегированный засранец, потому что у него есть все, чего остальным никогда не получить, — у него хорошая удаленная работа, которая позволяет ему купить лодку и весь год путешествовать в поисках себя. Он может себе это позволить. А у остальных для этого нет ментальной энергии — в конечном счете, они все равно сражаются за то, чтобы выживать.

— Кажется, Томас не только излучает ауру безопасности, но и транслирует весь корпус популярных сегодня гуманистически-либеральных идей, выступает «за все хорошее и против всего плохого». Но при этом, как только доходит до реальной ответственности, ему особо нечего предъявить. Вы намеренно думали о разоблачении идеологии, которая стоит за Томасом?

— Я смотрю на него с точки зрения других, вернее, с точки зрения Саши — человека, которого общество оттесняло и вытесняло, которому оно говорило: «Ты к нам не принадлежишь, ты должна идти с теми, другими, парнями». Томас — это просто огромный набор привилегий! Он представляет здесь жизнь нормального общества с милыми людьми, которые выставляют Сашу за порог. И именно это делает Сашу деструктивной.

— А ее деструктивное поведение не связано с тем, что Томас как раз указывает ей на ее проблему с идентичностью?

— Может быть, но я думаю, что он не на том месте, чтобы ей что-то указывать. Я действительно не думаю, что он с высоты своих привилегий находится в той позиции, где может стыдить ее за то, что она пытается выжить как может. Это ужасно — ставить себя в такое место, откуда ты можешь говорить другим людям, как они слабы и как у них ничего не получается. Это почти что империалистическая позиция у Томаса — судить о том, есть у Саши выбор или его нет. Это просто в высшей степени безразлично и грубо — видеть в ней не человека, а просто «одну из таких девушек», репрезентацию. И поэтому я выбрала его как репрезентацию «такого типа парня».

— Но, с вашей точки зрения, насколько у героини действительно есть выбор и насколько она осознает, что делает?

— Мне кажется, героиня точно знает, что именно она делает, и она знает, что это нехорошо. Но у нее нет ощущения, что у нее есть выбор. И я тоже думаю, что у нее нет выбора. Опять же я очень антикапиталистически настроена: у нас есть только иллюзия выбора, абсолютно ложная. Я думаю, мы делаем лучшее из того, что можем, в любой из моментов. Что бы мы ни сделали, это было лучшим из того, что мы могли сделать.

— Противоречивая ситуация, в которой оказывается Саша, похожа на те, в которых бывают персонажи фильмов Фассбиндера. А вот объективный взгляд на героев напоминает оптику Ульриха Зайдля. Чувствуете ли вы общность и родство с этими режиссерами и их героями?

— Абсолютно. Я люблю обоих. Очень. Может быть, меня больше вдохновляет Зайдль в вопросах стиля и некоторых художественных стратегий, но я думаю, что Фассбиндер идет глубже в том, как он сопереживает слабым и незащищенным людям в обществе. И, я думаю, это то, что режиссер и должен делать, а не становиться на пьедестал и рассматривать людей оттуда. Нужно смотреть на мир с точки зрения самих людей и смотреть на выбор, который совершают люди, с их собственной точки зрения.

© Apparatur Film

— Проблема выбора, которая поднимается в фильме, и особенно диалог о наличии или отсутствии души между Майклом и Томасом напомнили мне о мотивах Достоевского. У вас возникала такая ассоциация? Почему вы вообще выбрали такую тему для их диалога?

— Не думаю, что я вспоминала здесь о Достоевском: я читала у него только «Идиота». Но в этой сцене я на стороне Майкла: для меня нет такой вещи, как «душа». И для меня то, что говорит Томас, — это какая-то чушь, ерунда, потому что он типа «просветленный».

— А почему вы выбрали такой тип повествования — простыми сценами, действиями, без лишних лирических отступлений?

— Я не вижу смысла в лиризме ради лиризма. Да, фильм может быть очень красивым, но если в этой красоте нет содержания — мне это быстро надоедает. Для меня поэтика — в содержании, и я пытаюсь добиться ее в самом подходе к созданию фильма. Например, выдерживать определенный ритм — это для меня чрезвычайно важно. Как и ритм в звуке — все эти маленькие звуковые события фильма. Я думаю, ответ в том, что это мой тип лиризма и поэтики кино.

— В фильме есть очень откровенная, провокационная сцена изнасилования, о которой я хотела бы вас спросить. Почему вам понадобилось делать ее настолько жесткой, без купюр?

— На этот вопрос у меня есть несколько ответов. Первый заключается опять же в том, что я всегда ищу правды в каждом вопросе и «заблерить» эту сцену или как-то урезать ее было бы уходом от правды. Это главная причина. А вторая — я думаю, многие люди просто не понимают, что такое изнасилование и как оно на самом деле выглядит. Особенно мужчины. У большинства при слове «изнасилование» возникает какая-то очень идеализированная, глупая картинка: как некто выпрыгивает из кустов в парке ночью, какая-то тень в темноте. Но это совершенно не так. Как мы все знаем, большинство изнасилований совершают мужья над собственными женами. B этом — та часть правды, которую я хочу показать. В 60–70% случаев это домашнее насилие, в подавляющем большинстве остальных случаев насильник — тот, кого ты знаешь, и очень редко это незнакомый человек. И вместе с тем изнасилование, которое мы показываем, в действительности не такое уж жесткое. Если сравнить эту сцену с той, где Муссе спускают с лестницы, — он подвергается намного более опасному физическому насилию, чем Саша. Но это все же остается изнасилованием! И это ответ тем людям, которые скажут: это же ее парень, неужели это тоже изнасилование? Но, когда вы посмотрите эту сцену, вам придется признать: да, это определенно изнасилование. И на это очень, очень тяжело смотреть. Ты чувствуешь, что твои границы нарушаются, когда ты на это смотришь.

— Ваш фильм уже вызвал противоречивые реакции. C каким чувством, как вы думаете, люди будут оставаться после просмотра?

— Я стараюсь никогда об этом не думать. Я думаю, что это очень опасный вопрос для художника. Если ты будешь слишком много думать об этом, это может привести к второсортному искусству. И тут у меня нет ответа.

— Но было ли для вас важно сделать непростой, неудобный фильм?

— Да. Я думаю, что кино нужно снимать (по крайней мере, определенный тип кино), чтобы задавать важные вопросы. И ты не можешь задавать эти вопросы с чувством гармонии и радости. Или, по крайней мере, не только с ним.

ОБЩЕСТВО: ВЫБИРАЙТЕ ГЕРОЕВ ДЕСЯТИЛЕТИЯ



Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20243896
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20245394
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202412171
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202418690
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202422842
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202428148
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202428787