1 марта 2022Общество
2120

Письмо из России

Надя Плунгян пишет из России в Россию

текст: Надя Плунгян
Detailed_pictureНадя Плунгян на фоне своих текстильных работ на выставке «Пост-советские Кассандры». 2015

Чем ужаснее кадры новостей, тем яснее я понимаю: есть глубокий смысл в том, что я осталась в России и в том, что я отклоняла возможности уехать до этого. Я также думаю о друзьях и коллегах из Беларуси, которые находятся в схожей ситуации. Наши страны полностью закрылись, никаких иллюзий будущего у нас нет. Нет внешних сил, ответственных за то, чтобы наступило новое время. Пора что-то сказать изнутри.

Многие пишут о политическом самоубийстве. Но какая политическая реальность сейчас убивает себя? Несомненно, это Советский Союз и его наследница — советская постсоветская государственность. Мы все видели взрывы советских жилмассивов и зданий в Киеве и Харькове. В этом страшном свете пожаров становится особенно очевидным, насколько тесно нулевые и десятые годы были продолжением советской эпохи.

Речь не только о «миротворческих операциях», но и об особом типе гибридной цензуры, явного и неявного давления. Возможность крупных изменений в культурной, научной, общественной жизни была заморожена много лет подряд. Это происходило при почти единогласной молчаливой поддержке старшего поколения, которое как будто застряло в конце восьмидесятых и требовало от нас, своих детей, ни под каким видом не выходить за эти исторические пределы.

Мои ровесники, которые хотели хоть что-то менять, прошли за эти 15 лет через цепь политических и сущностных конфликтов, которую можно описать, как «не живите». Нет сферы, где мы бы не выслушивали отповеди о своей неквалифицированности или угрозы выкинуть нас из профессии. Наука, культура, технологии, искусство, политика, семья. Новые методологии? Не нужны. Вопросы домашнего насилия, насилия над женщинами и детьми, тема поколенческих противостояний? Смехотворно, таких проблем нет. Национальные, постколониальные, гендерные, религиозные идентичности? Запрещено, не нужно, не поймут, не существует. Хотите помешать сносу исторических памятников, да куда там — целых исторических кварталов? Да кто вы такие, выведем бульдозеры. Хочешь работать в школе, в больнице? Вперед, на птичьих правах, посмотрим, как ты выживешь. И приличные люди, занявшие солидные места в обществе еще в 90-х, при большом одобрении называли попытки все это обсуждать «новым парткомом», «уравниловкой», «истерикой».

Курс на подавление нового, на игнорирование развития, в целом курс на пораженческую риторику пополам с угрозами родился совсем не вчера. По факту, мы 15 лет слушаем абсолютно отовсюду, что у нас нет перспектив. Что, имея голову на плечах, надо срочно уезжать в Европу. Что только тупицы и идеалисты могут хотеть жить в «этой стране», хотеть динамики российского общества, писать здесь учебники, реформировать здесь музей, школу или университет, открывать, в конце концов, реально действующие научные институты, формировать какую-то адекватную общественную платформу, способную описать прошлое и спроектировать будущее.

Эта позиция старшего поколения формально разделялась на две части, наследующие двум идеологемам позднего СССР. Однако содержательно они были вполне едины, и их преподавали нам в вузах. Одна часть общества провозглашала — вы никто, потому что вы не жили в Советском Союзе: мы лишим вас пенсий, социальных пособий, общественного места: мы заставим вас платить конские ипотеки, мы будем судить вас за реплики в соцсетях, стыдить за личную жизнь и не дадим ни малейшего доступа к жизни политической. Другая часть общества рекомендовала настоятельно: не обольщайтесь, займите свое скромное место, ведь вы никогда не будете иметь возможностей и денег, хоть немного похожих на западные: все что вы делаете, никогда не сравнится с работой огромных западных музеев или именитых западных кураторов: вы должны заучить наизусть западных философов, потому что вы — не философы, вы должны подражать западным художникам, потому что вы — не художники: рассчитывать на большее — самообман: и помните, не хотите играть по правилам XX века, наступит век девятнадцатый.

Я не знаю, для чего мое поколение так методично лишали возможностей, но думаю, что сейчас наступил финальный акт этого спектакля. Потому что давить больше нечем. Всех 30–40-летних ведущих специалистов в наших странах уволят и лишат дохода, посадят в тюрьму? А на каком топливе вы будете двигаться вперед? Сейчас не брежневское время. Советская идеология разрушена, постмодернизм покрыт плесенью. У вас нет писателей, нет поэтов, нет политиков, нет ученых. Кто и как будет заставлять нас снова встраиваться в этот бессмысленный контур, пожирающий сам себя? И главное — чем вы заполните эти пустующие культурные центры, которые все это время строились во всех городах России? Как именно 20-летние и 14-летние под диктовку стариков будут оформлять и прославлять военные удары по соседним странам и решение о полной культурной изоляции? Какими методами? На каких условиях? Для чего?

Добавлю еще одно. Именно сейчас я осознаю смысл, который был и в моем профессиональном выборе как историка и искусствоведа. Тогда, в 2002-м, я отклонила возможность работать с «нейтральными темами» и выбрала заниматься именно советским искусством сталинского периода, то есть едва ли не самым тяжелым и процензурированным материалом. Дисциплиной, где нет никаких верных ответов и нет никакого готового нарратива, а последние большие методологические шаги делались наполовину.

Моя работа связана с тем, что находится здесь, в России. Она строится на частных архивах, на личных свидетельствах, из которых складывается ненаписанная история страны. Она возвращает культурное и интеллектуальное присутствие тех людей, которые, как и мы, оказались и остались здесь в самое тяжелое переломное время без всяких надежд и без всякого права быть услышанными.

Выбранный мной и очень многими моими друзьями путь сразу ставил перед фактом: стремление профессионально работать в России и придумывать что-то новое в гражданском, научном и культурном смысле означало действовать под двойным давлением — без поддержки от старшего поколения или от западных исследователей. Но мы надеялись на других тридцатилетних. По самым разным направлениям мы формировали собственные интеллектуальные сети и в России, и на тех территориях, которые назывались постсоветским пространством. Мы ехали вглубь наших стран и изучали музеи, архивы, архитектуру, сами города, чтобы своими глазами увидеть и самостоятельно проанализировать развитие нашей истории, не пользуясь готовыми штампами.

Я не стала бы тем, кто я есть, если бы эти 15 лет не поддерживала бы связь с независимыми миллениалами из Украины, Беларуси, Кыргызстана, Казахстана, Узбекистана: с теми учеными, правозащитниками, художницами, философами, кто жил в этих странах и с теми, кто вынужден был уехать из них, как и многие мои единомышленники в России. Все мы сталкивались с цензурой и давлением и учили друг друга, как оставаться в этих условиях мыслящими людьми. Мы открывали друг другу двери своих домов, собирали на последние деньги конференции, круглые столы, выставки, выискивая возможности увидеть друг друга и обменяться опытом. Потому что, кроме нас, основания будущего наших свободных стран некому создать. Некому и сейчас. Нет никакого Запада, у которого есть для нас готовый сценарий. Нет ни одного советского института, у которого были бы решения.

Мы одни.

Война ведется без нашего согласия и против нас, физически уничтожает плоды и перспективы дружбы, сотрудничества и солидарности нашего поколения

Ядерные угрозы, удары по соседям, закрытые границы — это обезумевший двадцатый век, который кричит на нас — к ноге.

Но история не дает ему таких полномочий. Не бывает, чтобы прошлое установило правила для будущего или затянуло его в свой гроб.

Двадцатый век, ты давно выбросил нас из своих ячеек и давно лишил нас политических мест. Но отсюда есть только одно следствие — места в политике и культуре мы теперь вольны выбирать себе сами.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202319758
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325171