«Суперкозлы», мамбл-панк и травестия

Почему буйный панк-дуэт из Кирова использует на сцене полицейскую форму

текст: Людмила Погодина
Detailed_picture© Людмила Погодина

Павел Мятный — духовный наследник Игги Попа родом из Кирова (на Вятке), его напарника по «порнокопытному» безумию зовут Добрыня Третьяков. Вместе — дуэт «Суперкозлы». Они играют образцово-показательный панк-рок из плоти и крови The Stooges, Sex Pistols, The Clash, Sonic Youth, Black Flag и т.д. с провокационными текстами на русском, которые, впрочем, трудно разобрать. Буйные кировцы выпустили в этом году новый альбом «Порнокопытные» и издали двойную виниловую пластинку. Будущее «Суперкозлов» туманно, как и у всех независимых музыкантов во время пандемии, поэтому Людмила Погодина поговорила с «Суперкозлами» о прошлом: кировских традициях, дворовых разборках, первом альбоме и — пока свежи воспоминания — о жизни в туре.

— Прежде чем мы перейдем к вопросам о группе, я хочу разобраться со Свистопляской. Вы у нас из Кирова, правильно?

Добрыня Третьяков: Прежде всего, давай уточним — мы с Вятки. Кировых у нас много. Когда мы должны были выступать в Кирове, ребята собирались на наш концерт в Киров Калужской области.

Павел Мятный: В России их штук десять.

— Ну, меня интересует именно ваш Киров.

Павел: Как мой друган говорит, Киров на Вятке.

— Так вот, я почитала историю этого города, и выяснилось, что Свистопляска — это, оказывается, ваше традиционное гуляние. Знаете о таком?

Пауза.

Добрыня: На День города под пивасик каждый свистопляшет как может. Но ты объясни, потому что я чего-то не понимаю.

— Я про праздник в честь того, что у вас там брат на брата пошел!

Павел: Да, был момент такой, да.

Добрыня: Я тебе сейчас расскажу. Это был поселок Искра, Ленинское сейчас он. Я еще в детстве спросил: почему Искра? Да, потому что там была какая-то стычка между своими и своими. И каждый из них думал, что они не свои.

Павел: Потому что ночью дело было.

Добрыня: Поп∗∗∗ились. Потом кто-то зажег лучину, произошла вот эта «искра», они такие: «Ни х∗я-а-а-а!..»

— Читаю: «Это было в 1480 году, когда к ним они пришли как соседи, на помощь против татар. Вятичане открыли сражение против устюжан ночью под предводительством Михаила Рассохина. С рассветом увидели они, что били своих соседей, а не татар». Очень трагичная история. Я хотела вот что уточнить: вы и сейчас район на район ходите?

Павел: Нет, сейчас нет. Закончилось лет 15 назад. Было вообще жестко, очень жестко. Все знают, кто с какого района.

Добрыня: Ну ладно уж. Так жестко, как в Сыктывкаре, все равно не было.

Павел: Никогда ничего не знал про Сыктывкар.

Добрыня: У меня просто друг оттуда приехал и рассказывал про свои гоповские телеги, что у каждого района свои лампасы на штанах — попробуй зайди, очень страшно.

Павел: Ну, в 91-м я помню, что наши «старшаки» ходили с какими-то шапками особенными. Вот прям помню. А самый главный ходил в белой! Ее нужно было заслужить. Такие какие-то ранние «гондонки» были.

Добрыня: Но это не XV век!

— Я спрашиваю: сохранилась ли традиция?!

Павел: Традиция порушена…

Добрыня: Слава богу…

Павел: …но мы ее еще помним. Поэтому — «Новая Зелень», «КОР», «Центр», «Нижний автобан», «Верхний автобан», «41-й», «40-й»…

Добрыня: «Машинка», «Азимут», «Азер», «Юго-Запад», «Филейка», «Лепсе», «Болото». Всем п∗∗∗ы!

Павел: …«Авитек» — все это отдается гулко в сердцах мужчин 30–40-летнего возраста. Мне кажется, все должны быть в курсе.

— Вот ты ходил, например, на разборки?

Павел: Нет, не ходил, я задрот.

— Что ты делал, когда все ходили?

Павел: Вот я как раз был из первого поколения, на котором все закончилось. Вот чуть-чуть класс постарше, и там все это было суперреально. «Протон»-то мы сказали? Миша Яковлев до сих пор живет в этом доме. Миша Яковлев, представляешь? «Протон-Короли», «Протон-Шуты».

Добрыня: Ну «Протон»-то такой был райончик маленький.

Павел: Ну, они считали себя районом, но это один дом. Точно так же, как «41-й» и «сороковуха». Это двор.

Добрыня: Ну то есть они всегда были за кого-то. Помощники. Вот у нас, знаешь, на «Машинке» был 109-й подвал, которого боялись все. Там такие — качалочка, ребята сильные.

Павел: Там отдельная традиция граффити была, то есть люди пишут название своего района, сверху рисуют корону, типа «короли». Но, если хочешь исправить, рисуешь «кругляшки» на короне, и получается, что ты назвал их шутами. Нарисовать сложно, а испортить легко.

— А ты ходил на разборки, Добрыня?

Добрыня: Я не застал район на район. Я заставал, скажем, более х∗∗∗ую штуку. Это когда выплеснуть пар у нас приходили чуваки на Театральную площадь и били людей. Паша с «Театралки». Там же всегда много людей, и когда новогодние праздники — елка, горки, и вот стояли в уголке, ждали, и обычно старшие говорили ребятам помладше, то есть мне: «Иди на за∗∗∗й, а мы подскочим». Я подходил, говорил: «Ребята, вас хотят отп∗∗∗ить, уходите». Это было раз, может, два, после этого я перестал туда ходить.

— Они поняли, что что-то идет не так.

Добрыня: Да это не они поняли — я понял, у меня просто не было особо выбора, я был очень маленький, я еще не выходил за пределы района. Потом мне повезло уйти в другую школу, лицей, и я понял, что все гораздо прикольнее, чем ходить п∗∗∗ить кого-то.

Павел: Короче, это как «Банды Нью-Йорка», там больше было мифов и рассказов о легендарных побоищах всяких. Очень мне помнится хорошо история (всегда надо было очень пышно рассказать): «Собрались пацаны с “Центра”, с “НЗ”, с “Машинки”, и захотели убить одного пацана! Нашли его! Разрезали ему ноздри! И скинули с железнодорожного моста! А он — выплыл и выжил!» Хотя у нас нет такого железнодорожного моста, под которым можно плавать. Через лет пять я узнал, откуда пошла эта история. Что мой друг, старый панк по прозвищу Фанк, шел по району — по «Протону», а там был подвал, наверное, где как раз Миша Яковлев заседал. А Фанк очень высокий чувак, и все гопники решали, большой ли у него х∗∗. И они такие: «Андрюх, зайди, типа, покажи х∗∗! Говорят, у тебя очень большой!» В общем, он все говорил «нет-нет-нет», и они его затянули. Посмотрели и были удовлетворены. А в итоге все превратилось в такой рассказ, который школьники шептали в туалете, что там вообще смертоубийство и все страшно. Потом чуваки, которые были чуть старше, чем мы, прям раскаивались через многие годы, что они потратили все детство на пересказывание вот этих историй и попытки шестерить мифическим ворам в законе. И завидовали «нефорам», что те веселились и в ус не дули.

— «Суперкозлам» на данный момент сколько? Совсем же еще молоденькая группа.

Павел: Сложно сказать точно. Щупал я с 2013 года…

— Кого — Добрыню?

Павел (улыбается): Группу. Добрыню-то я щупал раньше. Сначала было по концерту в год, потом по два в год. И так как нет точного старта, то ты всегда думаешь: «Ну можно ли называть то, что было два года назад, серьезным?» Тогда казалось, что серьезно. Сейчас думаешь — да фигня! Каждый раз можно говорить: «Вот только сегодня, вот сейчас да — сейчас группа, а вчера еще нет!»

— А в туры вы начали ездить, получается, когда?

Павел: Ну, что считать туром?

Добрыня: Где-то за полгода до первого альбома.

Павел: Ну, выезды по несколько концертов — они же были. Я лично не признаю за тур выезд выходного дня, потому что за это время не меняется химия музыканта. Не меняется его быт. Это только напряжение на три дня, и потом я вернусь в свою кровать. Это так не работает.

— А что дает музыканту это напряжение, смена химии, смена всего — этот «коучсерфинг»? Ведь сейчас, чтобы быть музыкантом, не обязательно турить — можно сидеть всю жизнь в студии и писать музло.

Павел: Ну, это как армия, короче. Потому что в нашей реальности ты не можешь турить и быть просто «я вот музыкант, такая нимфа, хожу в ночнушке». Ты должен быть четким по времени. Про∗∗∗лся, на поезд не сел — вот и все, кончился у тебя тур. Знать аппарат, до∗∗∗вать людей, быть жестким, быть мягким, сговорчивым, несговорчивым, готовить, знать, как стирается одежда, от чего у тебя будут пролежни в паху. Потому что не будет никакой мамочки, которая для тебя это все сделает.

На сцене должен быть инопланетянин, сверхчеловек...

— А такое бывает в туре?

Павел: Ну, сядьте в поезд и не меняйте белье, например, пять дней.

— Не хочу!

Павел: Вот вы приедете — все расчесано, красное, волдыри, всякое такое.

Добрыня: Но у нас такого не было.

Павел: В жизни у меня было. Это делает тебя самостоятельным. Вот! Вот что должно тебя хотя бы приблизить к тебе самому. Хоть какие-то иллюзии это точно должно разрушить. Это самопальные, жесткие туры. Но, даже когда есть организаторы тура, это все равно распорядок дня, каждодневные нагрузки. В этих всех делах нам не надо забывать, что надо же еще и на сцене энергию выдавать, значит — еще нужно аккумулировать, чтобы выдать. Значит, нужно почувствовать взаимоотношения публики туда-сюда. Сложно, типа. Короче, я не верю в такую гениальность, все равно это упирается в жопочасы, в работу над собой, в выход из зоны комфорта, в конкретный труд — психологический, физический, всякий-всякий. Потому что без этого ничего не получится. Никому не интересен такой человек на сцене. На сцене должен быть е∗∗∗ий инопланетянин, сверхчеловек какой-то, уверенный в себе, энергичный, классный…

— Минуточку, я галстук поправлю, раз мы уже про сверхлюдей стали говорить.

Павел: …Харизматичный в той или иной степени. Как это проявляется — это уже вопрос другой. Это все равно получается театр, искусство и всякая такая тема.

— Короче, хороший музыкант должен и трусишки уметь себе постирать, и на сцене выступить в тех же трусишках чистеньких.

Павел: Да.

Добрыня: Так это, наверное, вообще к человеку относится.

— Каждый раз, когда я ставлю кому-нибудь треки «Суперкозлов», люди спрашивают: «Они че, на русском поют?» Сам придумал или подсказал кто?

Павел: В смысле, они удивляются?

— Ну, я про это «шмяу-фяу, шмяу-фяу». Откуда оно?

Павел: Мамбл-панк. Ну, это все от стеснения, естественно, своего собственного голоса. Это вообще очень заметно по российским исполнителям. Поэтому пробуешь с надрывом, туда-сюда, и это как замещение настоящего пения какой-то интонацией, но в целом это все звучит, мне кажется, по-хорошему неестественно. То есть послушаешь Боба Марли и какого-нибудь чувака, который делает просто «Ва-а-ау!», и думаешь: «Блин, чувак, ну это вот не то». Это попытка просто интонировать немного свой голос, но, мне кажется, это от неприятия себя, в первую очередь. Потому что есть более глубокие такие вещи.

— Но из этого может что-то получиться…

Павел: Ну вот как бы все творчество — это прям коктейль из страхов, комплексов, зажатости и всего. Какие-то несчастные люди в своих песнях пытаются изобразить, что они счастливы. Хотя бы в песнях. Мне кажется, что большая мотивация идет от таких штук.

Давай поиграем все-таки в ТЕАТР!

— Смотрю я твои выступления и хочу спросить: для тебя форма — фетиш?

Павел: Вот я не знаю, что значит фетиш.

— Это значит, что она вызывает в тебе определенное возбуждение. Униформа. Суперуниформа.

Павел: Не, мне просто нравится переодеваться. Травести — вот это мне нравится. Когда люди на каких-то общественных мероприятиях появляются в костюмах. Началось это опять же по чуть-чуть. Например, фанател я по «Звукам Му», и мама мне такая говорит: типа, ты посмотри, а костюмчики-то как на всех сидят. Ведь выступают!

— Главное, чтобы костюмчик сидел.

Павел: Так нет! Ладно чтобы сидел, главное — чтобы он хотя бы был! Вот ведь для начала-то. И говорит: вот он вроде как кривляка, но как все подано! Потом я с театральной работницей плотно общался, и она как-то привила эту мысль. До этого я был на позиции Minor Threat: футболка, джинсы, радикальный настрой, DIY'сы и все вот эти чуваки, гранж-х∗∗∗ж. Десять лет жизни я этой музыке отдал, а потом думаю — хорош, давай поиграем все-таки в ТЕАТР! Вспомним старый панк, большие пиджаки, типа так интереснее, так просто прикольнее. Потому что смотришь, что все чуваки, которые были корифеями, стали просто занудами. Ну и чего? Почему я должен прийти, чтобы что увидеть, что услышать? Ну, думаю, надо что-нибудь новенькое. Поэтому сейчас, например, хотя бы на вечеринки, на дискачи я прямо не могу позволить себе выйти без костюма.

— Добрыня, хотела я у тебя вот что спросить. Скажи мне как патологоанатом…

Добрыня: Я не патологоанатом.

— Но близок к этому.

Добрыня: Нет!

— Хорошо, кто ты?

Добрыня: Я — капля в этом океане жизни.

— Нет, скажи, пожалуйста, будь честен со мной.

Добрыня: Хорошо.

— Назови свою профессию правильно, а я потом задам свой вопрос, потому что самое главное здесь — это вопрос.

Добрыня: Ну, я — барабанщик, музыкант. Да в жопу, блин, этот морг!

— Нет, дай мне задать вопрос!

Добрыня: Я ушел оттуда! Ушел! Я не работаю в морге!

— Уже ушел?

Добрыня: Да, я выбрал быть музыкантом. Паша свидетель.

— В прошлый раз же не ушел еще…

Добрыня: В прошлый раз еще не выбрал! Люди меняются.

— Хорошо! Я верю в это, я не заставляю тебя идти обратно в морг. Я хочу спросить тебя…

Добрыня: Самое интересное, что я после тура пойду в морг (смеется).

— Вещи забирать?

Добрыня: Не, ну мне там надо помочь (улыбается) человеку…

— Живому или не очень?

Добрыня: …Ну вот так вот — люди меняются! Я переобуваюсь в воздухе просто.

— Я хочу спросить тебя. Скажи мне как бывший и периодический работник морга — что самое лучшее в человеке?

Добрыня замирает. Смеется.

— Ну, ты же знаешь нас изнутри, можно сказать.

Добрыня: Да ну, неправда же это. Хороший, задорный смех! Вот это самое хорошее в человеке (вздыхает). А изнутри — там обычно ничего хорошего. Там же все уже стремное. Из-за этого человек, в принципе, и в морг попал, потому что изнутри все херово стало.

Павел: А крупинки жира?

Добрыня: А, ну они прикольные!

Павел: Ну вот.

Добрыня: Они на грейпфрут похожи.

© Людмила Погодина

— Что, ты считаешь, самое лучшее в человеке, Паша? Как музыкант, который, знаешь, в душу смотрит?

Павел: Я думаю, что способность круто развиваться. Превозмогать себя, находить минусы, перешагивать и идти дальше-дальше-дальше. Короче, в широком смысле такое прикольное существо (ну, некоторые), которое…

— …может адаптироваться.

Павел: Да, может адаптироваться и работать над собой бесконечно. И вот это вот — то, что нет предела.

— А откуда ты знаешь, что нет предела?

Павел: Нет предела, и все! Я думаю, что… да видно, что нет!

— Ну, есть предел — Добрыня скажет где.

Павел: Ну да, да, это понятно.

Добрыня: Ничего я тебе не скажу. Я верю в реинкарнацию.

— Да?

Добрыня: А что, нет?

— Расскажи, пожалуйста.

Добрыня: Что?

— Про реинкарнацию. Как бывший работник морга работнику морга.

Добрыня: Я просто верю в реинкарнацию.

— Хорошо. Паша, ты веришь?

Павел: Нет!

— И как вы — философствуете об этом или предпочитаете принимать друг друга такими, какие есть?

Пауза.

Добрыня: Как мы предпочитаем?

— Вопрос фундаментальный; вы разговариваете об этом вообще? Вы же много времени проводите друг с другом. О чем вы разговариваете, когда долго едете куда-то?

Павел: Воспоминания больше.

Добрыня: Ну, у нас редко проскакивает что-то фундаментальное.

— Серьезно?

Добрыня: Ну а зачем? А представь, например: вот сейчас я узнал, что Паша не верит, оказывается, в реинкарнацию. А если бы я был дол∗∗∗б? И сказал: ну, п∗∗∗а, я не хочу с тобой больше играть! Ты не веришь в реинкарнацию. Стрем же.

— Ну да.

Добрыня (улыбается): Ну вот поэтому я и не лезу. Все классно. Все классно.

Полную версию интервью с «Суперкозлами» слушайте в #KMWoice — интервью-подкасте от #KeepMinskWeird, в котором раз в две недели Людмила Погодина разговаривает с культурными аборигенами и гостями Минска про Минск и Берлин, жизнь и смерть, искусство и реальность. В других выпусках #KMWoice: разговоры с Марком Ридером («B-Movie: Lust and Sound in West-Berlin», MFS) и Йонасом Поппе (Oum Shatt, Kissogram). Языки подкаста: русский и английский. Перевод каждого выпуска читайте здесь.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20243898
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20245396
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202412173
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202418692
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202422843
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202428150
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202428788