25 июля 2018Медиа
177

Павел Гельман: «Скажи, чего ты не хочешь, — и я скажу, кто ты»

Сценарист веб-антиутопии «Этюды о свободе» — о непредсказуемом будущем и о силе воображения

текст: Анна Голубева
Detailed_pictureКадр из сериала «Этюды о свободе»© Дождь

В России снимается очень много сериалов о прошлом и очень мало — о будущем. Антиутопия у нас и вовсе огромная редкость — поэтому мы болеем за мини-сериал «Дождя» и режиссера Владимира Мирзоева «Этюды о свободе» и рады сообщить, что появилась надежда на его продолжение: краудфандинговая кампания в поддержку сериала идет вполне успешно. Сценарист проекта Павел Гельман рассказывает COLTA.RU, что будет в новых сериях и почему жанр антиутопии будет в тренде даже в аду.

— Вы собрали уже больше двух третей объявленной суммы. Будете продолжать?

— Насколько я понимаю, замысел наших продюсеров в том, чтобы собрать сумму, необходимую для съемок еще трех серий. Того, что уже собрано, пока не хватает. Нужно продолжать собирать дальше.

— А краудфандинг — единственный источник средств для продолжения этой работы?

— Пока да. Есть еще идея найти партнера для проекта — какой-то европейский телеканал. Чтобы новые серии «Этюдов» выходили сразу в двух странах. Но в любом случае это небыстрый и непростой процесс. И нельзя исключать, конечно, что у проекта появится партнер, спонсор или меценат.

— В какой стадии сейчас работа над новыми сериями?

— У нас уже полностью написана и утверждена одна серия. Не буду раскрывать ее сюжет — скажу только, что это история о безумии и о «железном занавесе». Есть замыслы и разработки других серий. Пока назову темы этих серий — «квота на насилие», «новый самиздат».

— Вы довольны тем, как зрители и критики приняли пилотные серии проекта?

— Есть важное умение — уметь быть нужным немногим. У нас есть своя аудитория, которая поняла, что мы делаем и ради чего. Но вряд ли она колоссальна. Нас заметили вроде бы, но… зачем мы? Зачем наш проект? Для меня наш проект — про наше «не хочу». Мы не пророки и не знаем будущего, но точно знаем, каким не хотим его видеть. И не только мы. Это «не хочу» становится таким горьким опознавательным словом, по которому можно узнать «своих». Скажи, чего ты не хочешь, — и я скажу, кто ты. И мне кажется важным донести наше «не хочу» до разных людей и разных аудиторий. Но, я думаю, наш сериал мог бы иметь и гораздо большую аудиторию. Он мог бы стать платформой для важного разговора. Для разговора о будущем. Которое стало… в каком-то смысле табуированной темой. И в то же время темой, которая интересует всех — независимо от политических воззрений. Может быть, будущее — это как раз то, о чем люди могут вести заинтересованный диалог и не рвать друг другу глотки? Я готов не спорить до уничтожения с каждым, кто думает не так, как я. Вместо этого я готов спросить его: о'кей, я понял, как ты относишься к тому, что происходит сейчас, но какова твоя картина будущего — что будет завтра? Что ты хочешь, чтобы было завтра? И я уверен, что почти никто не хочет беды. Но тогда я скажу снова: о'кей, я понял, как ты видишь будущее. А идем ли мы к нему? Те шаги, которые мы делаем сейчас, — они ведут туда, куда ты хочешь попасть?

Что-то интересное получается, если ты идешь по дороге, которой нет. Работать для Мирзоева — это тоже идти по дороге, которой нет. Хотя бы потому, что дойти до фактической реализации проекта, работая с ним, очень непросто. Его не ждут с распростертыми объятиями в Фонде кино или других организациях, которые выделяют деньги на кино.

— А как вообще получилось, что вы, опытный сценарист жанровых сериалов для «форматного» ТВ, взялись за независимый проект? Чья это была идея, как Мирзоев вас нашел?

— В какой-то момент я стал искать для себя проекты за пределами системы сериальной индустрии, внутри которой я работал. Я называл это так: надо сойти с эскалатора и пойти пешком. Пойти пешком — это значит, что ты сам определяешь для себя маршрут, не стремишься кого-то обогнать и внимательно смотришь по сторонам. И даже успеваешь что-то увидеть. И в этот момент я познакомился с Владимиром Мирзоевым. Володя как человек очень открытый и демократичный воспринял мое наглое появление в его жизни вполне радушно. И мы стали пробовать. Сначала при его кураторстве я написал сценарий «Операция “Возмездие”». Скажу о нем лишь то, что все действие этой истории происходит в Синайской пустыне. Потом был второй проект, у которого славная история. В 70-е годы мой отец, драматург Александр Гельман, и моя мать, сценарист Татьяна Калецкая, написали сценарий по просьбе великого Анджея Вайды. Это был сценарий о заговоре чиновников в одном провинциальном городе. Он назывался «Охота». Но Вайде польские власти не разрешили тогда снять этот фильм — по тем временам он был слишком острым. Сценарий лег на полку. Однако Вайда не забыл о нем и описал сюжет этого неосуществившегося фильма в своих мемуарах (эта книга Анджея Вайды называется «Кино и все остальное» и доступна в сети. — Ред.). Мирзоев прочел и предложил мне попробовать придумать современную версию этой истории. Что я и сделал вместе со своим соавтором Михаилом Соколовским. Мы даже написали письмо Вайде с просьбой стать нашим продюсером в память о том неосуществленном фильме. Письмо уже было готово к отправке, и тут пришла весть, что Вайда умер… Проект пока так и не осуществлен.

«Этюды» — это наша третья попытка. У нас с Мишей Соколовским была написана пьеса о приключениях сценариста, для нее была написана одна из новелл, вошедших потом в сериал. Мирзоев предложил придумать еще две новеллы в той же концепции и сделать из них фильм. Так мы и сделали.

За прошедший год я вывел для себя формулу, которая работает в моей жизни, — что-то интересное получается, если ты идешь по дороге, которой нет. Работать для Мирзоева — это тоже идти по дороге, которой нет. Хотя бы потому, что дойти до фактической реализации проекта, работая с ним, очень непросто. Его не ждут с распростертыми объятиями в Фонде кино или других организациях, которые выделяют деньги на кино. Скорее всего, он для них — персона нон грата.

Кадр из сериала «Этюды о свободе»Кадр из сериала «Этюды о свободе»© Дождь

— Обычно ТВ ставит сценаристов в жесткие рамки (у вас это очень выразительно показано в одной из новелл, где сценаристу популярно объясняют, что именно нужно массовой аудитории, — кажется, там все писано с натуры). А в работе над «Этюдами» было больше или меньше ограничений?

— У меня была полная творческая свобода. Я отдавал себе отчет, что мы делаем нечто, что было бы невозможно сделать ни для одного федерального телеканала. С Мирзоевым у нас были обсуждения написанного, и иногда горячие. Однажды я даже пришел в отчаяние и написал Володе: «Представьте, что автор умер и его поэтому уже невозможно в чем-либо убедить». И я навсегда полюбил Мирзоева за его ответ: «Вот эти слова меня убеждают. Только давайте и эту фразу вставим в диалог». И мы вставили… Может быть, Мирзоев работает с авторами в каком-то смысле как с актерами — провоцируя их раскрываться. Но это безумно интересно.

— Что для вас как сценариста в этом проекте оказалось самым неожиданным? Пришлось ли чему-то новому учиться?

— Вот вы это уже назвали. Неожиданной была полная свобода… И оказалось, что я готов к этому проекту. Сумма пережитого мной в жизни, книги, которые я любил, истории, которые я слышал от людей, — все пошло на пользу проекту.

И даже несколько лет работы над форматными сериалами пошли на пользу, потому что за эти годы я научился раскачивать свое воображение и поэтому «Этюды» придумывались довольно легко. И проект, который я делал в своем фейсбуке, — истории про маргинального философа Якова (сейчас это книга, вышедшая в издательстве «НЛО». — Ред.) — тоже пошел на пользу. В этом фейсбучном проекте я учился ориентироваться только на свой вкус и свои представления о прекрасном.

Стало ясно, что возможно все. Это вызывает оцепенение. Колоссальная свобода для тех, кто принимает решения, и колоссальная неуверенность в будущем для всех остальных.

— При таком небольшом бюджете, как у «Этюдов», приходится многое рассказывать вместо того, чтобы показывать. На первый план выходят характеры и диалоги. При этом ваш хронометраж — меньше получаса — как раз и не дает особенно разгуляться по части развития характеров. Как вы из этого положения выходите, когда пишете сценарии?

— Чтобы за диалогами было интересно следить, ситуация с самого начала должна быть абсурдной. И развиваться она должна именно по этой абсурдной логике, а не по логике обыденной. С самого начала у зрителя должна возникнуть эмоция — «Блин, что это?! Тут что-то не то!» И эта эмоция не должна покидать его всю новеллу — но к финалу должно стать понятно, ради чего это все. Тогда это можно смотреть. В этом смысле у нас были великие предшественники — Кафка, Ионеско, Беккет, Пинтер… У них можно подсмотреть, как такие вещи делаются в драматургии и в литературе. Или просто напитаться этим.

— Формат у новых серий останется таким же?

— Да, это будут серии по 20—25 минут. Я не спрашивал у Мирзоева, какие у него резоны для такого формата, но сам я думаю, что мы вообще переходим в эпоху минимализма. Сегодня самое востребованное высказывание — это пост в соцсетях или видеообращение на YouTube. Учимся лаконичным формам.

— Вы говорили, что хотите привлечь к работе над новыми сериями театральных драматургов. Вы с кем-то из них уже это обсуждали?

— Такая идея возникла, когда мы надеялись, что после трех пилотных сможем сразу запустить еще 10—12 серий. Основа нашего сценария — диалог. А это именно то, что умеют театральные драматурги. Все дать через диалог — и тему, и сюжет, и характеры. Сам я с ними еще не общался — я просто знаю лично сегодня в театре очень немногих. Но Мирзоев какие-то консультации уже проводил.

— Вы придумываете истории о разных способах утраты свободы. Эти сюжеты и герои чем-то связаны — кроме идеи? Это части единой страшной вселенной или в каждой новелле свой мир?

— Этим вопросом вы подали мне идею сделать как-нибудь эксперимент — соединить в одной новелле героев из разных новелл. Мне кажется, они будут смотреться вместе вполне органично и это будет единый и непротиворечивый мир. Так что пока да — это один мир.

Кадр из сериала «Этюды о свободе»Кадр из сериала «Этюды о свободе»© Дождь

— Вы говорите в одном из интервью, что хотели создать в «Этюдах» мир, непригодный для жизни. А наш нынешний мир вам кажется пригодным?

— Я говорил тогда о своем восхищении авторами литературы абсурда — они создавали мир, в котором невозможно жить. Но сами жили в этом невозможном мире и потому казались мне сверхлюдьми.

Сегодня мы находимся во власти глобальных процессов, и все эти процессы — вне нашего контроля. Когда-то мир был движим идеологиями и религиями — в этом было еще что-то человеческое. Сегодня он подчиняется деньгам и технологиям — в этом уже гораздо меньше человеческого. В позднем СССР, который я застал, люди тоже жили по правилам, сочиненным не ими. Но эта система правил была закостеневшая, омертвевшая. И поэтому, как ни странно, внутри нее можно было двигаться достаточно свободно. Сегодня же все эти глобальные силы находятся в постоянном движении, часто непредсказуемом. А мы сами — именно поэтому — парализованы. Страх, который мы часто испытываем от сегодняшнего дня, — это ужас обездвиженности. У мира и у отдельного человека разные скорости. И скорость мира больше. Стало ясно, что возможно все. Это вызывает оцепенение. Колоссальная свобода для тех, кто принимает решения, и колоссальная неуверенность в будущем для всех остальных. В психологическом плане это приводит к обесцениванию собственной личности. Как можно уважать себя и ценить, когда ты так мало можешь влиять на свой завтрашний день? Вот это обесценивание — самое страшное. Есть ли выход из этого? Я нашел его в том, чтобы смотреть на свою жизнь своими глазами. А не глазами кого-то, для кого я — просто мусор. Возле моего дома есть дорогой ресторан, там много охранников, они ждут своих хозяев — вот они так смотрят на прохожих. Не надо смотреть на себя их глазами. И еще не надо говорить, что пространство свободы такое маленькое, что оно не имеет смысла. Имеет! Я сам чувствую себя гораздо бодрее оттого, что у нас есть «Этюды». Оказалось, что высказаться — это очень важно. Это укрепляет тебя, дает силы… Высказаться — это принять решение. Принять самому.

— Мне кажется, живя в России, мы все некоторым образом готовы к антиутопии. Очень трудно здесь сейчас придумать такую страшную коллизию, которая бы показалась нам невозможной, немыслимой.

— Что такое антиутопия? Это ужасное будущее. Для жителей позднего СССР, например, многие события 90-х — это антиутопия. Война на Кавказе, распад страны, бандитизм… Но все равно — поверьте! — человеческое воображение сильнее даже самой ужасной реальности. Как бы ни было плохо, в нашем воображении всегда сидит картинка, на которой все еще хуже! И в аду зрителю можно будет продать антиутопию.

— Вы не думаете, что людям в принципе уютнее жить в несвободе?

— И эту мысль про людей я часто слышал. Но не могу ее понять. Как в том анекдоте: «Да объяснить-то я и сам могу — я понять не могу!» Мне нравится мысль Бориса Гройса о том, что раньше автор описывал жизнь людей и в общем-то знал, как они живут. А сегодня все, что он знает, — это как живет он сам. Все, что он может, — рассказать о своих реакциях на действительность. Мы больше ничего не знаем о других. Так что я ничего не знаю про радость от такого уюта. Я как автор могу перевоплотиться в кого-то другого, противоположного мне. Могу вдруг угадать какие-то его словечко, поступок или шутку. Но все равно не понимаю его. Это как надеть маску… Вы надеваете маску, и она начинает диктовать вам поведение, но понимаете ли вы маску? Но если подумать — мне кажется, что люди больше боятся свободы другого человека, чем своей.

Человеческое воображение сильнее даже самой ужасной реальности. Как бы ни было плохо, в нашем воображении всегда сидит картинка, на которой все еще хуже!

— А вам доводилось в жизни встречать по-настоящему свободных людей?

— Как сказал кто-то мудрый: свобода — это свобода выбрать себе несвободу по вкусу. Свободен ли Мирзоев, который сам ушел с должности руководителя столичного театра, чтобы не стать частью бюрократии и не быть вынужденным играть в лояльность, когда душа этому сопротивляется? Да, он свободен. Свободен ли он от других проблем, с которыми пришлось столкнуться, сделав такой выбор? Наверное, нет. Но он выбрал для себя то, что было для него важнее. Он упорхнул из золотой клетки. Это вызывает у меня глубочайшее уважение.

— Критики отмечали, что в пилотных сериях «Этюдов о свободе» не так много специфически российского — мир, нарисованный вами, довольно абстрактен, проблемы универсальны. Это сознательное решение? Будет ли в новых сериях больше местных специфики и колорита?

— Я могу говорить только о сценарии. Для меня эти образы — абсолютное порождение той реальности, которой я дышу, которую наблюдаю. Они, можно так сказать, воодушевлены ею. И в то же время мир сериала — не копия существующей реальности. Это мир будущего, пусть и недалекого, — и поэтому он сделан воображением, это не перенос бытовых деталей из жизни в текст.

— Вы придумываете кино о страшном мире. А вы сами по натуре пессимист или оптимист?

— Я и пессимист, и оптимист. Я верю, например, что ядерная война возможна, и думаю, что в каких-то высоких кабинетах в разных концах земли она рассматривается как рациональный сценарий разрешения каких-то неразрешимых противоречий. И что у человека не дрогнет рука нажать эту кнопку. И в то же время я не верю, что эта ужасная возможность материализуется… Мне кажется, есть сила инерции предыдущих поколений, и эта инерция не позволит этой войне случиться. Мертвые будут против. Не для того же все эти поколения жили, создавали культуру и цивилизацию, спасали мир от фашизма и от чумы, чтобы мы все это спалили в ядерном огне? У мертвых есть своя сила. Она есть потому, что мы — это и они. И генетически, и культурно они живут в нас. И они — внутри нас — не позволят нам убить себя. То есть, я бы сказал, мой пессимизм вполне рационален, а мой оптимизм вполне иррационален. Но меня это не смущает.

— Но мысль, как известно, материальна. Не боитесь, что придуманное вами станет реальностью?

— У меня так бывает. И не только у меня... Но я в таких случаях не думаю, что я что-то предвосхитил. Первична была реальность. А мое воображение просто уловило что-то в реальности и довело это до абсурда. А потом реальность сделала то же самое — довела себя до абсурда. Но воображение есть не только у авторов. Оно есть и у политиков, и у генералов... И мы живем в такое время, когда жизнь очень податлива воображению. Не искусство, не литература и кино, а сама жизнь.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 20247068
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202413629
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202418256
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202423477
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202425082