«Сейчас возможны лишь временные утопии»

Левый немецкий интеллектуал, дизайнер, архитектор, урбанист и политический активист Фридрих фон Боррис выступал в Москве в рамках проекта «Машина критики» журнала «Курсбух» и Гете-института. Открытая лекция «Политика дизайна» состоялась в Британской высшей школе дизайна. 

— Когда вы говорите о «редизайне мира», о новом дизайне для мира, вы имеете в виду мировую революцию?

— С помощью дизайна нельзя устроить революцию, но для любой революции нужен хороший дизайн. И для этого дизайн СССР очень хорошо подходил. Во многих вещах, которые созданы дизайнерами, — неважно, мобильный телефон это или парк развлечений — дизайн служит для того, чтобы либо раскрывать смыслы, либо скрывать их.

— То есть и революцию нужно «упаковать»? Вы приехали в Москву в момент, когда здесь очень политизировались уличный городской дизайн и протест по его поводу. Архитектура и ландшафт внезапно получили политическое измерение. Как тут могут противодействовать дизайн или искусство? Могут ли они хоть как-то вообще повлиять на политику в широком смысле?

— Радикально, скорее всего, не могут. Но в деталях — вполне. Вот пример того, как акционистское решение как раз раскрывало политические смыслы. История из Гамбурга. Там одно время были массовые демонстрации, и полиция контролировала пешеходов. Она останавливала людей с сумками и рюкзаками и обшаривала их в поисках оружия и опасных предметов. В ответ активисты засунули в рюкзаки ершики для унитаза и сняли, как полицейские их вытаскивают. Все разошлось по соцсетям, естественно, люди стали смеяться. Начался флешмоб, теперь уже многие, а не только активисты, начали носить с собой ершики. И полиция в конце концов перестала обыскивать всех подряд. Правда, такой проект возможен только там, где люди не очень боятся своей полиции.

Для любой революции нужен хороший дизайн. И для этого дизайн СССР очень хорошо подходил.

— Я знаю, что вы изучали роль дизайна во время событий на площади Таксим в 2013 году.

— Да, конфликт на площади Таксим, возможно, был наиболее показательным и захватывающим европейским примером того, как архитекторы и художники были политически эффективны. Кстати, мои коллеги были и на Майдане, где тоже были художественные акции. Но Майдан мы не затрагиваем, там выступала грубая сила, полиция и военные. Оружие военных заведомо сильнее оружия искусства.

— Кстати, а хороший дизайн — это вообще дизайн, работающий на стороне добра? Вот, например, дизайн униформы офицера SS, который, как мы знаем, обладал для многих такой сильной эстетической притягательностью, — он плохой или хороший?

— Если мы рассматриваем его только с точки зрения эффективности, то дизайн фашизма был хорошим, то есть действенным. Это касается и униформы, и графики, и архитектуры. Но дизайн политичен, у него есть моральное измерение. И дизайн формы SS, конечно, аморален. Дизайнер должен осознавать, что он является инструментом политического процесса. Он должен понимать последствия своей деятельности. Плохой дизайн разъединяет, привносит отчуждение. Я недавно видел в одном магазине автоматическую самоукачивающую люльку. Такой продукт отделяет младенца от матери.

— Другая вещь, с которой вы предлагаете бороться средствами дизайна, — это капитализм. А это как сделать?

— Я опять-таки могу рассказать две истории. Несколько лет назад в Берлине фирма Nike провела промокампанию, используя протестную эстетику граффити. Они хотели внедрить свой бренд в молодежные субкультуры и спонсировали баскетбольную площадку с логотипами Nike в стрит-арт-стилистике на самой площадке и на щитах. Один художник-акционист закрасил лого Nike логотипом Adidas. Nike почему-то решила, что это сделала сама Adidas, была подана жалоба на рекламное агентство, представляющее компанию. В Adidas очень обрадовались скандалу и наняли художников, которые вокруг площадки уже вполне осознанно нанесли логотипы Adidas. В конце концов в дело вмешались городские власти, которые просто закрасили все логотипы черной краской. Все закончилось черными пятнами на месте брендов.

Плохой дизайн разъединяет, привносит отчуждение. Я недавно видел в одном магазине автоматическую самоукачивающую люльку. Такой продукт отделяет младенца от матери.

Вторая история, тоже про граффити, с похожим финалом. В Берлине, в Кройцберге, были стены со знаменитыми работами граффитистов, своего рода классика, очень красивые, смотреть на них специально приходили туристы. Один инвестор, который занимается недвижимостью, решил построить жилье с видом на эти стены, сделал проект, хотел продавать квартиры. Но авторы работ возмутились и в одну ночь опять-таки все закрасили черным. Вполне эффективно.

— Вы сами тоже пытались бороться с капитализмом в проекте RLF. Проект призывал «бить капитализм его же оружием», а в качестве протеста изготавливать предметы роскоши. Что это было?

— Мы собирали деньги на революцию путем продажи предметов роскоши, но по довольно абсурдным принципам. Мы сделали разного рода объекты: можно было купить мебель, обои, позолоченные кроссовки Adidas, целую гостиную. И объявили, что собранные средства пойдут на революцию. Цену мы назначили исходя из букв в названии проекта RLF. Например, R — восемнадцатая буква в алфавите, и товар стоил 18 тысяч долларов. F — шестая буква, и товар стоил шесть. Презентация была в очень дорогом фэшн-магазине, пианист играл на белоснежном рояле, пришло много людей. Но вдруг ворвались люди в черных масках, написали на стене «Fuck Capitalism», начали произносить обличающие речи, швырнули на землю вот эти самые сверхдорогие кроссовки Adidas. Это был момент замешательства, но также и осознания, озарения. Причем совсем другого озарения и понимания, чем если бы я просто произнес речь. Абсурдность и есть форма свободы.

Частью нашего перформанса было участие в экономическом тендере. Конкурс проводил очень крупный банк, которому мы представили наш бизнес-план. И, что удивительно, некоторые участники тендерного комитета поставили ему плюсик. Мы потом читали протокол обсуждения комитета, и было понятно, что многие банкиры поняли суть нашей игры.

Цену мы назначили исходя из букв в названии проекта RLF. Например, R — восемнадцатая буква в алфавите, и товар стоил 18 тысяч долларов. F — шестая буква, и товар стоил шесть.

В результате мы продали один-единственный товар. Если бы мы продали больше, я бы должен был финансировать на эти деньги революцию или, наоборот, должен был объяснять, почему она до сих пор не произошла. Но я сейчас здесь с вами. В общем, это был такой эксперимент на стыке дизайна, искусства и протеста. Было очень интересно, как люди по-разному на это реагировали. Одна серьезная немецкая газета написала о нас, что наше движение не будет иметь успеха, как и «Оккупай». Это конечно, смешно. «Оккупай» — важное политическое явление, а RLF — это всего лишь маленький концептуальный проект. Нашей целью было вызвать замешательство, смутить, дезориентировать.

— И в какой стадии сейчас этот революционный концепт?

— Сейчас он в целом завершился. Но у меня есть грант на исследование этого проекта. Мне заплатили деньги за то, чтобы я сам себя изучил, но уже как ученый! Исследование проекта стало частью самого проекта RLF. Это парадокс, что я сам исследую себя.

— Это победа?

— Я родился во времена капитализма. Везде, вокруг меня и внутри — капитализм, я — его часть. И побороть капитализм означает побороть самого себя.

— У Чехова есть известная фраза о том, чтобы «по капле выдавливать из себя раба». Вы об этом?

— Я считаю, что на сегодняшний день мы действительно рабы. И целью проекта RLF было не устранить капитализм, а продемонстрировать, что мы — часть его. Мы не можем представить себе что-то другое, альтернативу. После развала СССР на Западе настроения качнулись вправо. Капитализм оказался вне конкуренции. Люди поняли, что утопии, которые представлял собой социалистический проект, ушли в прошлое. Сейчас возможны лишь ограниченные, временные утопии. Потому что любая постоянная утопия, скорее всего, обернется своей противоположностью, превратится в тоталитаризм. Об этом нам говорит исторический опыт ушедшего века.

— Если мы говорим о политическом дизайне, то можем ли мы говорить о дизайне самой политики? О дизайне того, как она устроена?

— Политики при аргументации в пользу тех или иных решений обычно ссылаются на экспертов, которыми выступают ученые. Это неплохо, но ученые мыслят, используя дедукцию. А дизайнеры сначала создают модель, прототип, который тестируется. Потом в него вносятся коррективы, он дорабатывается. Партии ссорятся между собой из-за того, что каждая из них считает свое решение более правильным. Вместо того чтобы сказать: мы сначала сделаем прототип, опробуем, а потом снова изменим. А потом снова. Такие политические конфликты легко могут быть решены их дизайном.

Мне заплатили деньги за то, чтобы я сам себя изучил!

— Существует ли какое-то дизайн-решение для проблемы мигрантов в Германии, одной из самых насущных?

— Вы знаете, это, конечно, был позор, что у лагерей, которые развертывались для вновь прибывших мигрантов из Сирии, не были выдержаны стандарты обустройства — если говорить о дизайне в буквальном смысле. Сейчас, правда, все стало лучше. А если о социальном дизайне… Газеты и политики преувеличивают угрозу. Я считаю, что у Германии есть огромный опыт в том, чтобы встроить мигрантов в общество. Было уже много волн миграции. Были турки, были волны из Югославии и бывшего Советского Союза. И у Германии есть огромный опыт интеграции целой страны, Восточной Германии. Сейчас я приезжаю в Стамбул, например, и вижу там вывески «Настоящий немецкий кебаб». Это забавно, и это говорит о том, что турецкая община ощущает себя частью немецкого общества и немецкой культуры. Правда, как раз на факультеты дизайна и искусства, как правило, поступает очень мало студентов с турецким языком. Большинство молодых турок стремятся попасть на технические, инженерные специальности, это считается более надежным с точки зрения поиска работы.

А ведь вначале, когда турки стали приезжать в Германию, никто не рассматривал их как будущих немецких граждан. Политики утверждали, что молодые турки поработают и уедут обратно на родину. Точно такую же риторику политики используют и сейчас. Но сирийские беженцы — это будущие немецкие граждане. Их надо обучать немецкому языку, их надо встраивать в социум. На только что открывшейся Архитектурной биеннале в Венеции один немецкий архитектор представил проект гетто для сирийских беженцев. Я считаю это ошибкой. Их надо расселять среди немцев.

— Давайте представим, что все ваши идеи реализованы. Каков он, этот идеальный мир, сделанный по лекалам того дизайна, который вы продвигаете?

— Меня никогда раньше не спрашивали о реализации моих идей. В Германии мои работы обычно воспринимают как критику. А приехав в Россию, я слышу этот вопрос второй раз за день. Вы знаете, я восхищен и удивлен. У вас в России оптимистический взгляд на мир.

Понравился материал? Помоги сайту!