Геннадий Гладков: «Тоже, в общем, случайность»

Гений музыкальной сказки — о своих знаменитых работах и малоизвестных, о помощи Таривердиева, советах Данелии и тайнах мастерства

текст: Денис Бояринов
Detailed_picture© Леонид Лазарев

1 июля в Концертном зале Чайковского пройдет концерт из серии «Дирижирует и рассказывает Владимир Юровский», который будет посвящен неизвестной музыке Геннадия Гладкова. А не так давно лейбл Shining Sioux Records выпустил на виниле симфонические произведения композитора, создавшего традицию отечественного мюзикла, и монументальный бокс-сет «Музыка театра и кино», в который вошли не только композиции из знаменитых кино- и телефильмов, но и его малоизвестные работы. Пользуясь поводом, Денис Бояринов встретился с гением музыкальной сказки, чтобы обсудить его корни, работу с Марком Захаровым и Георгием Данелией, случайность появления эпохальных «Бременских музыкантов» и некоторые тайны мастерства.

— Вы родились в семье джазового музыканта и, скорее всего, выросли под звуки джаза?

— Я, можно сказать, родился под звуки джаза. Как и многие мои друзья, я появился на свет в роддоме имени Грауэрмана. Все, кто жил в центре, там обычно рождались. Поэтому мой папа, который был вторым пианистом и аккордеонистом в ансамбле Цфасмана, приехал туда и устроил небольшой концерт в вестибюле.

— А вам нравился джаз?

— Джаз я очень любил. Мы с мамой ездили с отцом на гастроли: летом уезжали на Кавказ — Минеральные Воды, Кисловодск, Сочи. Мама рассказывала так: пока джаз играет, я молчу. Когда джаз прекращается, я начинаю страшно орать. Поэтому к джазу было такое любовное отношение. А когда я подрос, все папины джазовые пластинки переслушал с удовольствием.

В нашей семье был не только джаз, была и народная музыка. Мой дедушка — аккомпаниатор знаменитой певицы Лидии Руслановой. Он с детства играл на саратовских гармошках. Собирал для нее народные песни — выписывал тушью старинным почерком. Он очень много для Лидии Андреевны сделал в этом плане.

Русскую народную музыку и джаз я впитал с детства.

Саратовская гармошка — очень сложный инструмент, она же еще и с колокольчиками. Я так и не смог ее освоить, а дедушка здорово играл. Он и на баяне играл, а еще он был мастером и сам делал барабаны. Мой дядька — младший сын дедушки Герман — был профессиональным ударником. Я любил барабаны. Дядя брал меня на свои концерты и давал иногда постучать. А он был виртуозом и во время игры еще и жонглировал палочками. Когда он жонглировал, ритм отбивал я — мне это ужасно нравилось. Поэтому, когда мы приходили в гости к дедушке с бабушкой, я сразу летел в комнатку, где стоял барабан, и начинал бабахать. А бабушка была наполовину украинкой, поэтому она пела украинские песни. Все праздники у нас проходили с музыкой.

Так что русскую народную музыку и джаз я впитал с детства. Наверное, это и позволило мне потом реализоваться.

© АСТ

— Вы начинали учиться в ЦМШ — в элитарной специализированной музыкальной школе?

— В ЦМШ меня показывали, но учился я в Мерзляковской школе-училище при консерватории. Я начинал учиться в 42-м и 43-м году — это самое начало войны. Ходил в школу через всю Москву, несмотря на то что было страшно, что начнется бомбежка. Я окончил там четыре класса. Мне очень трудно было — фортепиано мне сложно давалось. Отец дома мне помогал, но он был во фронтовых бригадах и постоянно уезжал. Когда он вернулся после всех этих поездок, он меня подготовил, я получил четверку с плюсом, что считалось высокой оценкой. Мне даже сказали: оставайся — учись дальше, но я почему-то ушел оттуда. Я начал уже сам сочинять и очень не хотел тратить время на школьные уроки.

В это время популярной стала химия, и я поступил в химический политехникум. Закончил его, поработал в научно-исследовательском институте, а потом пошел на завод. Поскольку я был толковым парнем, меня быстро сделали начальником смены — ответственная должность. Я проработал там целый год, но потом все-таки решил вернуться в Мерзляковское училище. Я ощущал внутреннюю необходимость в музыке. Папа очень волновался, что я слишком много пропустил, и предлагал поступать в более слабое училище, чем консерваторское, и я пришел туда просто взять справку, что учился там в школе. Меня узнала старушка-учительница, Зоя Константиновна, и сказала: «Чего ж ты от нас уходишь — продолжай у нас». И я подал документы в родное училище.

Готовился я совершенно зверски, окончил заочные курсы им. Крупской по гармонии и по теории музыки. А папа все волновался, но у него был хороший приятель в экзаменационной комиссии — Дмитрий Александрович Блюм, знаменитый педагог по сольфеджио. Папа с ним поговорил: мол, мой сын будет поступать, и ты ему как-нибудь посодействуй. На вступительном экзамене у меня была единственная тройка: ее мне поставил Блюм. Когда я уходил, он посмотрел на меня и сказал: «Гладков — это ты, что ли, сын Игоря Ивановича?» Я говорю: «Да». Он говорит: «Извини, я тебе тройку поставил, но тебя возьмут, у тебя все остальные отметки хорошие, ты и так пройдешь по баллам». Все последующие годы по сольфеджио у меня были только пятерки. Я доказывал Блюму, что могу.

Я окончил училище по двум специальностям: как композитор в классе у замечательного педагога Григория Фрида, а также как теоретик писал диплом по музыке моего любимого композитора Мясковского. После этого меня направили в консерваторию: на экзамене я получил высший балл и поступил. А дальше пошло: пять лет консерватории, два года аспирантуры, еще год я проработал в консерватории как ассистент на кафедре теории. Преподавал гармонию и занимался сочинением. С тех пор у меня остались некоторые ученики. После этого я понял, что мне некогда тратить время на преподавание: я уволился из консерватории и занимался только своей музыкой.

Владимир Юровский рассказывает о записи фрагментов из балета Геннадия Гладкова «Возвращение Одиссея»:

— А вы посещали знаменитый музыкальный клуб Григория Фрида — молодежный, композиторский?

— Да. Он меня однажды пригласил туда и устроил концерт с моей музыкой. Он за мной следил и всячески поощрял. Я ему очень благодарен — великий был человек, дал установки на всю жизнь.

— Какие?

— Фрид говорил о том, что музыкант должен развиваться в области искусства в целом, а не только в своей области. Если ходить на выставки, смотреть гениальную живопись или посещать знаменитые спектакли, то будешь писать музыку лучше.

Я всем своим ученикам говорю: пусть много читают, думают — это всегда очень полезно.

Человеку необходимо общее культурное образование: лучше работает критическое мышление, самокритика возрастает, ты уже не можешь писать ерунду, если ты видел образцы высокого класса в любом другом виде искусства. Я всем своим ученикам говорю: пусть много читают, думают — это всегда очень полезно.

— Какое сочинение вы считаете первым в профессиональной карьере?

— В детстве я много болел. У меня были частые головные боли, ангины. Я сидел дома и очень много читал. Первой моей любимой сказкой был «Волшебник Изумрудного города». Так совпало, что первым большим сочинением для меня стала музыка к спектаклю по этой сказке. Режиссером был Женя Фридман, а стихи писала Таня Макарова, дочка поэтессы Маргариты Алигер. Очень хорошие стихи — я не мог отказаться, так здорово она написала. Гениальные актеры пошли ко мне в эту сказку: Трусливого Льва озвучивал Ростислав Плятт, Страшилу — Виталий Доронин, а Железного Дровосека — Анатолий Папанов. Мне дали большой симфонический оркестр радио и телевидения, которым руководил знаменитый дирижер Юрий Аранович, и он записал мою музыку. С оркестровками мне помогал мой педагог Юрий Александрович Фортунатов. У него многие учились, он был великим педагогом, и потом выяснилось, что он был композитором, но забросил. Я спрашивал его: «Почему вы перестали сочинять?» Он сказал, что понял, что достичь таких высот, как у великих, он не может, а писать среднюю музыку ему не хотелось. Но меня он очень поддерживал.

— «Волшебник Изумрудного города» стал вашей первой сказкой, вышедшей на пластинке фирмы «Мелодия» в 1965-м. Тогда вы познакомились с Юрием Энтиным, который работал там редактором?

— Мы чуть-чуть позже с ним познакомились. Мой однокашник по химическому техникуму Борис Плеханов работал в каком-то издательстве. Когда он узнал, что я песни сочиняю, он сказал: «У нас есть такой парень, Юра Энтин, пишет стихи в стенгазету — очень ловко. Я хочу вас познакомить, может быть, у вас что-нибудь получится». Так мы и встретились с Юрой Энтиным. Вначале мы писали песни для пионеров: сюита «День в походе», сюита «О спорте» и много отдельных песен. Еще один мой консерваторский профессор, Владимир Георгиевич Фере, ввел меня в детскую редакцию радио: они меня очень хорошо приняли, и все наши с Юрой произведения мы туда носили. Делали радиопостановки и отдельные песни.

— У кого родилась идея эпохальных «Бременских музыкантов»?

— Идея пришла нам с режиссером Инессой Ковалевской. Она хотела снять музыкальный мультфильм. Я предложил взять за основу «Бременских музыкантов» — и мультипликаторы к этому были готовы. Конечно, нам пришлось ввести в сказку героя-человека — Трубадура. Потом появилась Принцесса — его любимая девушка. Все это мы потом придумали — мы делали мультфильм по мотивам сказки.

Геннадий Гладков, Инесса КовалевскаяГеннадий Гладков, Инесса Ковалевская© 2danimator.ru

— Насколько я понимаю, сперва вы сочинили музыку к либретто Ливанова и Энтина и записали ее, а потом уже по ней снимался мультфильм.

— Да, верно. Естественно, в художественный фильм я пишу музыку, когда картина уже снята, под изображение, а тут было наоборот. Причем надо было не только сочинить музыку, но и записать фонограмму — начисто, с пением и всеми аккомпанементами. Сначала худсовет «Союзмультфильма» принимал музыку. Кстати, когда членам худсовета показали первый вариант эскизов, они сказали, что рисунки никакого отношения к музыке не имеют и надо все перерисовать. Тогда появились всем известные образы героев. Очень много в них вложил сам Василий Ливанов — он ведь профессиональный художник, окончил Высшую художественную школу и много рисовал.

— А к музыке у худсовета претензий не было?

— Не было. Несмотря на то что там сидели люди матерые, пожилые, музыка подействовала на них очень хорошо. Они ее поняли. Когда героев мультфильма перерисовали, они сказали, что все наконец совпало.

Василий Ливанов, Геннадий Гладков, Юрий Энтин. 1969Василий Ливанов, Геннадий Гладков, Юрий Энтин. 1969© 2danimator.ru

— Молодежь 60-х и 70-х с восторгом узнавала в героях «Бременских музыкантов» намек на «Битлз» и в целом на западную хиппи-культуру. Вы же были из поколения постарше — выросли на джазе и классической музыке. Какое у вас было отношение к «Битлз» и последовавшим за ними рок-группам?

— «Битлз» мне сразу понравились, потому что они очень музыкальные. Вот «Роллинг Стоунз» мне не нравились, потому что у них было много забоя, а музыкальной сути было немного. А «Битлз» я оценил как музыкант: мне нравились и их мелодизм, и оригинальный гармонический язык. У меня была полная коллекция пластинок «Битлз»: я просил друзей, которые ездили за границу, привозить их. В то же время их стали ругать в советской прессе, что это какое-то новое западное извращение. Почему-то Никита Владимирович Богословский на них ополчился. А мне они понравились.

Мы же всегда немножко опаздываем.

— Вскоре под влиянием «Битлз» и в Москве появились первые бит-группы: «Скоморохи», «Веселые ребята». Вы ходили на их концерты?

— Они меня, честно говоря, не слишком увлекали. Для меня все-таки подлинником были «Битлз» — я слушал их дома на пластинках. И не только их — у меня были пластинки последующих знаменитых рок-групп: Queen и т.д. Я собирал коллекцию — следил за всем, что происходило интересного.

А наши группы все-таки были связаны советской традицией — в них такого свободного духа и не было. Мы же всегда немножко опаздываем. Кстати, для озвучивания второй серии «Бременских музыкантов» — в сцене, где иностранные гастролеры приезжают, — мы вначале пригласили исполнять песню «Песняров». Но у нас не получилось с ними записать, потому что у них был белорусский акцент, а нам этого не хотелось. В результате эту песню исполнял вокалист «Веселых ребят» Леонид Бергер — он как раз в это время собирался эмигрировать и потому специально попросил не указывать его в исполнителях. «Не пишите, — говорил. — А то вам потом будет трудно, пластинку могут закрыть».

— На записи «Бременских музыкантов» вы еще и дирижировали оркестром. Почему, это же не ваша специальность?

— Пришлось. Смену для записи дали ночную, потому что утренние были все расписаны. Было совсем поздно, Жора Гаранян очень устал и попросил меня его заменить. К тому же к его оркестрантам из ансамбля «Мелодия» для записи добавили скрипача и гитариста. Я с таким составом раньше не работал, так что все это была импровизация.

Вообще, «Бременские музыканты» — это удивительный случай, который бывает раз в жизни. Чистая удача. Казалось бы, писали ночью — писали с проблемами. У нас должен был петь знаменитый квартет «Аккорд», а они не смогли по какой-то причине, и мы их заменяли. Но как-то справились.

«Бременские музыканты» — это удивительный случай, который бывает раз в жизни.

— Пластинка стала феноменальным успехом — и, как говорят, разошлась за два года тиражом в 28 миллионов экземпляров.

— Да, ее расхватывали очень быстро. На студии «Мелодия» мне говорили так: «У нас как только план подходит к концу квартала, мы сразу выбрасываем “Бременских” и закрываем все наши потери». А вторую часть нам долго не разрешали на пластинке выпускать.

— Почему? Вроде же такой успех огромный — логично скорее сделать продолжение.

— Казалось бы, вот лежала пластинка уже готовая, а ее не выпускали. И шел какой-то очередной съезд Союза композиторов в Камерном зале. Я туда пошел, но опаздывал. Навстречу мне идет какой-то мой приятель-композитор и говорит: «Слушай, вот там тебя обсуждают». — «А что такое?» Он говорит: «Стали тебя ругать, мол, молодой композитор пишет какие-то сомнительные песни, нет чтобы писать серьезные вещи — про родину там, про партию. А потом встает председатель Союза композиторов Тихон Хренников и говорит: вот вы ругаете Гладкова, а я вам скажу одно — мой внук кашу утром не ест, пока не поставят “Бременских музыкантов”». И после этого вторую часть выпустили. Тоже, в общем, случайность.

— В «По следам бременских музыкантов» вы еще и поете.

— Да, за Короля пел, потому что Магомаев в это время уезжал на гастроли на Кубу. Он сказал так: «Я уезжаю надолго, а вам нужно рисовать. Пусть Гладков запишет Короля. Если надо будет переписать, я перепишу позже». Но ему понравилось мое исполнение, он сказал, что таким голосом не споет. Да, приходилось иногда.

Пришлось петь и перевоплощаться в Фараду.

— А где вы еще поете?

— В «Формуле любви» я пел с Абдуловым «Уно моменто» вместо Фарады. У него не получалось, и мне Марк Захаров сказал: «Мне нужно завтра снимать этот фрагмент. Ты песню писал — ты и пой». Пришлось петь и перевоплощаться в Фараду. Я же в детстве пел очень хорошо — и в училищном детском хоре, и в хоре Института художественного воспитания детей. Я пел очень высоким голосом, что меня очень обижало, потому что выходило, что я пел с девчонками. Поэтому осталась какая-то культура пения, все-таки заложена.

— Геннадий Игоревич, на мой взгляд, вы — основатель традиции отечественного мюзикла. А американским мюзиклом вы когда-нибудь интересовались?

— Я слушал его на пластинках: «Иисус Христос — суперзвезда» — это последнее, а до этого — «Моя прекрасная леди», «Оклахома» и другие. И, конечно, песни Гершвина я очень любил: у меня был его сборник, и я играл его просто замечательно. Вся американская душа там заложена. Кстати, я присутствовал на историческом концерте, когда в зале консерватории Большой симфонический оркестр СССР и Александр Цфасман (в ансамбле которого мой папа играл) за роялем играли «Рапсодию в стиле блюз». Это было потрясающе. Поэтому, когда мне что-то американское было нужно, я сразу обращался к джазовым партитурам, изучал их. А вообще ведь американский мюзикл вышел из европейской оперетты. Они просто поместили в нее те мотивы, которые их душу удовлетворяют.

— Из ваших музыкальных мультфильмов есть один, который, к сожалению, плохо известен, — «Поезд памяти» на стихи Пабло Неруды; очень интересная работа.

— Совершенно отдельная работа. Когда режиссер Серебряков решил снять фильм по стихам Неруды, я впервые их прочитал, и они меня потрясли. Но сложность была невероятная, потому что они же не ровные ритмически, а наоборот. Зато они дают простор музыке. Но вначале у меня был полный тупик — я ничего не мог делать. В этот момент я отдыхал в Доме творчества в Грузии, ко мне должен был приехать режиссер и послушать, что я сочинил, а у меня не получалось вообще ничего. В отчаянии я пошел на соседнюю дачу, где жил мой хороший приятель, композитор Микаэл Таривердиев. Он очень здорово писал музыку на стихи разных поэтов, и я знал, что он мне поможет. Пришел к нему и жалуюсь, что ничего у меня не получается, а он мне говорит: «Это потому, что ты перед его стихами склоняешься. Когда ты — композитор, ты — главный, вот ты и делай. Если нужно что-то повторить — повтори; неважное слово можно убрать. Вот дай мне газету — я сейчас ее спою!» Я дал ему газету, и он стал сразу петь, импровизируя по передовой статье. Он делал это настолько легко. Потом говорит: «Давай мне эти стихи». Я дал ему стихи Неруды — он их напел, по-своему, по-таривердиевски. И я записал, как он поет, но, к сожалению, потерял потом эту пленку. Потом вернулся к себе, стал пленку слушать и подумал — нет, я так не смогу. Но тут наконец что-то щелкнуло у меня в голове, и музыка пошла. Я ему благодарен, он дал мне хороший толчок.

Когда я сочинил музыку и показал ее режиссеру, встал вопрос — кому это петь. Я позвал своих любимых вокалистов — Алису Фрейндлих и Михаила Боярского. Они согласились, и мы записали фонограмму с ансамблем «Мелодия» и еще струнной группой.

«Поезд памяти»:

— Эта фонограмма сохранилась?

— К сожалению, нет. Недавно мы взяли фонограмму мультфильма — там шумы, мы ее немножко почистили. Алиса Бруновна уже не поет совсем, Миша Боярский еще поет, но так, как он пел в этом мультфильме, — фальцетом — он уже не может. Он там пел «Дом, мой дом...» высочайшим голосом. Поэтому, где найти им певцов на замену, я не знаю. Но я хочу, чтобы «Дом, мой дом» прозвучал 1 июля на концерте.

Фильм о записи музыки из мультфильма «Разлученные» — другого незаслуженно забытого саундтрека Геннадия Гладкова:

— Вам сейчас предлагают писать музыку для мультфильмов, театра или кино?

— Дело в том, что теряешь режиссеров. Я работал со Славой Котеночкиным, Ромой Качановым, Колей Серебряковым. В театре работал с Игорем Владимировым в Петербурге и с Марком Захаровым в Москве.

Уходят люди, остаешься «голый».

И вот, понимаете, нет больше этих людей — уходят люди, остаешься «голый». Это огромные потери, и восстановить это уже невозможно. «Ленком» вообще в каком сейчас состоянии? Но, слава богу, издается музыка из «Тиля» — не только на пластинках, но и в нотах.

— Спектакль «Тиль» не был вашей первой работой с Марком Захаровым?

— Мы начинали с телевизионного фильма «Стоянка поезда две минуты». Марк снимал этот фильм вместе с режиссером Александром Орловым. И там, кстати, пела Алла Пугачева за нескольких актеров.

После этого мы с Марком сделали «Проснись и пой!» с Александром Ширвиндтом. Это был первый спектакль Марка Захарова, который прошел без всяких претензий со стороны начальства. Кстати, песни оттуда тоже скоро выйдут на пластинках. Они тоже были удачными и разошлись. До сих пор просят в театре поставить этот спектакль — живет эта вещь.

Затем мы сделали несколько знаменитых спектаклей: «Двенадцать стульев», «Дом, который построил Свифт», «Обыкновенное чудо» — многое сделали в театре.

— Как вы работали с Марком Захаровым?

— Он говорил: «Консерваторию мне не надо. Мне надо, чтобы ты просто написал от души». Захаров приходил ко мне, приносил либретто и заставлял меня сочинять музыку при нем, а это ужасно трудно, когда сидит человек и при нем нужно сочинять.

Когда я иногда в конце сессии вздыхал тяжело, он спрашивал: «Что, устал?» Я говорю: «Да, очень нервно, выматывает». А он же любил пошутить — он спрашивает: «Вот сколько ты получаешь за минуту музыки?» Я ему отвечаю: вот столько примерно. Он: «Смотри, мы сегодня записали 20 минут. Значит, ты заработал такую сумму. Что ты недоволен?» Я говорю: «Я не недоволен, я просто устал». Это были его подколы. А потом он говорит: «А теперь нужна такая простая музыка. Какой-то удар, странный аккорд. Это самое гениальное — это останется на всю жизнь. Остальное, может, забудут, а это — останется». Это тоже был его подкол.

Потом он приходил домой, показывал запись сочиненной нами музыки своей семье: жене Нине и дочке Саше. А потом звонил мне: «Домашний худсовет принял! Все в порядке!» Работа с ним была очень трудной.

— По сути, он учил вас делать театральную музыку?

— Я одну его фразу повторяю своим студентам: «Если музыка ни на что не похожа, значит, она никому не нужна». В театре должна быть музыка, которая похожа на что-то, — чтобы она вызвала мгновенный отклик. Если она сложна и запутанна, никакого отклика она в душе не вызывает. Это в симфонии можно все. А в театре если нужно, чтобы был марш, — значит, нужен марш, если вальс — так вальс. Если лирическая песня, то должна быть лирическая песня. Обязательно будет что-то знакомое.

Точная интонация — самое главное. Несколько звуков — и уже появится песня.

— Мне рассказывали, что у вас есть поговорка: песня получается только тогда, когда она предельно проста.

— А композитор Андрей Эшпай, с которым я очень дружил, говорил: «Песня или сразу получается, или никогда». Над симфонией можно работать, а песня — либо получается, либо нет. Я с ним согласен: первый отклик самый чистый и самый естественный. Поэтому Марк Захаров и хотел, чтобы я при нем сочинял. Говорил: «Насочиняешь в одиночку. Давай при мне, при зрителе, чтобы я сразу понял». А Данелия, с которым я очень много общался, говорил: «Мне важно, чтобы ты сочинил такую тему, чтобы ее узнавали с первых нескольких нот. Для фильма это нужно». Георгий Николаевич Данелия был очень требовательным к музыке — он и сам был хорошим музыкантом, он в джазе играл ударником. Когда меня пригласили на «Джентльменов удачи», он был художественным руководителем и соавтором сценария. Все говорили: он тебя загоняет — он даже Андрея Петрова гоняет. А это была моя вторая работа всего на «Мосфильме» — я очень нервничал. Помню, пришел к нему и сразу наиграл на рояле эту блатную тему. Для меня это было легко: моя послевоенная юность прошла во дворе среди жуликов и уркаганов — я играл на аккордеоне, и они меня часто просили играть свои песни блатные, я им аккомпанировал, это несложно.

Так что точная интонация — самое главное. Несколько звуков — и уже появится песня.

— Какая ваша музыка вам самому больше всего нравится?

— Мне нравится то, что многие даже и не знают. Вот, например, «Поезд памяти» — мне нравится там музыка, а ее мало кто знает. Мне нравится вступительная песня к фильму «Собака на сене». Она очень меня трогает. А вообще я скорее буду любить чужую музыку, чем свою. Мне кажется, моя — обычная.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202319757
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325171