Без Джоанны Стингрей история русского рока была бы совсем другой. В 1984 году 24-летняя калифорнийская тусовщица на неделю приехала в СССР, познакомилась с Борисом Гребенщиковым и открыла для себя подпольный мир музыкантов и художников Ленинграда, в который влюбилась без памяти. Джоанна дружила с главными героями рок-клуба, записывала с ними песни и снимала им клипы, привозила им из Штатов одежду и инструменты, которые звучат на знаковых русских рок-альбомах. Ее фото- и видеосъемки, где смеются и дурачатся молодые и красивые Виктор Цой, Сергей Курехин, Тимур Новиков, Георгий Гурьянов и Александр Башлачев, представляют собой редкие документальные свидетельства золотой зари ленинградского рока. Главное достижение Джоанны Стингрей — спродюсированный ей сборник «Red Wave», который открыл русский рок для Запада, спровоцировав бум интереса к новой советской молодежной культуре во всем мире — в том числе и в самом Союзе.
Сейчас Джоанна Стингрей живет и работает в Лос-Анджелесе, воспитывает дочь Маддисон, рожденную от барабанщика «Центра» Александра Васильева. В России она не была около 12 лет.
Денис Бояринов созвонился с Джоанной Стингрей и записал ее воспоминания о первом визите в СССР, в Ленинградский рок-клуб, встречах с КГБ, Цоем и Каспаряном, контрабандном сборнике «Red Wave» и свадьбе в Петропавловской крепости.
Мой отец в 1960-е снял документальный фильм «Угроза коммунизма». Это было пропагандистское кино о зловещей империи под названием СССР. У меня остались детские воспоминания о том, как он говорил мне: «Никогда не выезжай за железный занавес — это опасно» — и рассказывал всякие ужасы про Россию.
Когда я училась в старших классах, у нас планировалась поездка в СССР, но моей маме она была не по карману. Мечта поехать в Россию появилась у меня с самой юности. В 1984-м моя сестра поехала учиться в Лондон, и там у нее появилась возможность отправиться в недорогое путешествие в Союз. Она предложила мне присоединиться, и я, разумеется, согласилась. Я думала, что съезжу на неделю и больше никогда не вернусь. А иначе.
Путешествие было разделено на две части: три с половиной дня в Москве и три с половиной — в Ленинграде. Москва была очень похожа на то, какой Россию выставляли на Западе. Было жутко холодно, все было серое, люди не улыбались — ни одного счастливого лица. Я убедилась, что никогда сюда не вернусь.
Когда я приехала в Ленинград, я стала искать Бориса (Гребенщикова. — Ред.). Близкий друг моей сестры, эмигрант из Союза, дал мне его номер телефона. Я нашла Бориса и Севу Гаккеля, и за три дня они мне показали столько неожиданно веселого! Россия за закрытыми дверями была совсем другой — там смеялись, разговаривали обо всем, выпивали, играли музыку. Три с половиной дня в Ленинграде пленили меня, и я думала только о том, как бы возвращаться в СССР так часто, как это только возможно.
В рок-клубе я оказалась во время второго приезда, который случился спустя пару месяцев, тоже в 1984-м. Выступали «Аквариум», «Кино» и, кажется, «Алиса». Борис сделал так, чтобы меня провели на концерт, и попросил ни с кем не говорить по-английски, чтобы не выделяться, а после концерта зайти в гримерку к «Аквариуму». Когда я попала в рок-клуб, меня удивило, как там много людей и какие все разные. Обычно, когда приходишь на концерт или в клуб, ты видишь людей примерно одного возраста или круга. В рок-клубе все были вперемешку: молодые и очень взрослые, в костюмах и в рваных джинсах. Я помню, как я сидела в кресле и пыталась не выделяться, как ко мне подошел солидный и серьезный мужчина, которому, на мой взгляд, было не место на рок-концерте, и заговорил со мной на английском: «Вы — Джоанна, подруга Бориса». Я испугалась, что это агент КГБ, и была с ним невежлива. А позже, во время вечеринки, Борис подошел ко мне с этим мужчиной и представил его как знаменитого русского поэта.
BG + Joanna Stingray — «I Got You Baby»
Мне очень понравился рок-клуб. Было очень много людей, сидели где попало — в креслах и на полу, всем очень нравилась музыка, люди пели, хлопали в ладоши, танцевали. Атмосфера была такой же, как на концертах в Лос-Анджелесе. Пару месяцев спустя Борис взял меня с собой в Москву на концерт «Машины времени», поскольку Макаревич был его старым другом. Разница между официальным концертом и концертом в рок-клубе была как между небом и землей. На концерте «Машины времени» все сидели чинно по креслам и как по команде хлопали между песнями. Когда в середине выступления у гитариста порвалась струна, концерт прервали, и гитарист 10 минут менял струну в полной тишине. Я спросила у Бориса, почему группа не импровизирует, почему Макаревич хотя бы не пошутит в микрофон. Он объяснил мне, что музыкантам нельзя делать ничего, что не соответствует утвержденной программе выступления.
Моя встреча с КГБ произошла во время первого же посещения рок-клуба. После концерта я собралась в гримерку к Борису. Внезапно я поймала на себе неприятный взгляд странного человека, который тут же смешался с толпой, шедшей на выход из зала. Когда я вышла из зала, меня схватили два человека и отвели вниз по лестнице в какую-то комнату. Они были в обычной одежде, без опознавательных знаков. Я растерялась. Они стали мне что-то говорить на русском. Я отвечала им, что не понимаю по-русски ни слова. Они продолжали задавать вопросы на русском. После 10 минут одностороннего разговора я снова заявила им, что я американская гражданка и что им надо вызвать американского консула. Они выглядели ошарашенными. После этого они стали говорить со мной по-английски — задали несколько вопросов о том, как я попала в рок-клуб и кто дал мне билеты, и отпустили меня. Когда я вышла из рок-клуба, ко мне подошла девушка и сказала, что за мной теперь следят агенты КГБ. Что мне надо от них оторваться и только потом идти на вечеринку после концерта. Я полчаса бродила по Ленинграду, и за мной действительно ходил какой-то мужчина. Каждый раз, когда я останавливалась и оборачивалась, он тоже останавливался и делал вид, что чем-то занят. Это было очень заметно, как в комедии про шпионов, и потому смешно. Когда мужчина пропал из виду, я пошла на вечеринку в квартире на Невском проспекте, где Борис познакомил меня с Виктором Цоем и Юрием (Каспаряном).
Я думала, что съезжу на неделю и больше никогда не вернусь. А вышло иначе.
Поскольку я ездила в Россию каждые три месяца, я раздражала как КГБ, так и ФБР. Несколько раз мне довелось вести беседы с представителями американской разведки. Когда я арендовала машину в России, меня часто останавливали милиционеры и досматривали мой автомобиль.
Многие рокеры из рок-клуба находились под наблюдением КГБ. Одним звонили и вели с ними беседы по телефону, других вызывали к себе. Рокеры вели себя по-разному: одни встречались с КГБ, другие скрывались, третьи дерзили. Борис ходил на встречи с КГБ, говорил им о том, что он просто музыкант и играет музыку. Потом он рассказывал мне, что его много расспрашивали обо мне: что это за девушка, наверное, она шпион и все такое. Меня это очень нервировало. Я предложила Борису пойти в следующий раз вместе с ним, чтобы рассказать им, что я не шпион. Когда Борис предложил это кагэбэшникам, они почему-то очень испугались: «Нет, она не должна приходить ни в коем случае».
Потом КГБ разыграл хитроумный план. Меня как американскую гражданку пригласили на беседу с двумя профессорами социологии. Беседа происходила в гостинице «Европейская». «Профессора» встретили меня в холле и провели в приватную комнату на втором этаже, в которой стоял огромный стол, заставленный едой, черной икрой и шампанским. Потом они стали задавать мне вопросы об американской жизни. Юмор ситуации был в том, что я знала, что они из КГБ, и они знали, что я знаю, что они из КГБ. Но они все равно продолжали разыгрывать профессоров социологии.
На своем первом концерте в рок-клубе я поймала на себе взгляд одного парня. У него были высветлены волосы так же, как и у меня. Когда мы встретились взглядами, я подумала: «Боже мой, вот это чувак!» — и он тут же исчез в толпе. Когда группа «Кино» вышла на сцену — я увидела этого блондина, который мне понравился. Это был Юрий Каспарян. Мне очень понравились песни «Кино» — они были запоминающимися, я могла их напевать, даже не зная русского и не понимая смысла текстов. Виктор Цой вел себя на сцене очень уверенно — выглядел сильным, даже высокомерным. Познакомившись с ним на вечеринке, я обнаружила, что Виктор совершенно не походил на свой сценический образ — он был очень простой и скромный, спокойный и покладистый. Из всех моих друзей по рок-клубу Виктор был самым сдержанным. Борис, которого я обожаю, знал, насколько он талантлив. Костя Кинчев знал, что у него есть магнетизм, покоряющий людей. Виктор до конца не верил в то, что он талантлив. Даже после успеха фильма «Игла» Виктор повторял: «Ребята, так странно, что я нравлюсь людям». Он был очень скромный.
Для «Кино» и других друзей я была Санта-Клаусом. Так однажды сказал Борис. Когда я продвигала русский рок в США, я встречалась с разными фирмами и показывала им фотографии «Аквариума», «Кино», «Алисы» и «Странных игр». На всех производило впечатление, что советские рокеры так круто выглядят. Многие сами передавали для них вещи. Музыкальные журналы, например, подарили футболки со своими логотипами после того, как мы сделали серию интервью, посвященную выходу сборника «Red Wave». Я отвезла их в Ленинград.
Я везла не только футболки. У меня где-то есть старые фото, на которых я готовлюсь к очередной поездке в СССР. Со мной два металлических кейса с бас-гитарами, огромный кофр с клавишными — целый музыкальный магазин. Я много всего вывезла в Ленинград, и музыканты очень это ценили.
С директором рок-клуба Колей Михайловым поначалу у меня складывались странные отношения. Его любили музыканты. Он был душой рок-клуба. Но он подчеркнуто держался от меня на расстоянии. Я думаю, он не мог быть со мной слишком дружелюбен, потому что чувствовал, что общение со мной может навредить рок-клубу, а он старался, чтобы рок-группы выступали, не встречая сопротивления со стороны сотрудников КГБ.
Прежде чем я сама смогла выступить в рок-клубе, прошло немало времени. Первое мое выступление должно было состояться вместе с «Аквариумом». Но незадолго до концерта Борис сказал мне, что ему звонили из КГБ и предупредили, что если я выйду на сцену, то концерт остановят. Выступление не состоялось. Когда через пару недель об этом узнал Цой, он сказал, что я выйду на сцену вместе с «Кино» и ему все равно, отменят концерт или нет. Я вышла на сцену Дворца молодежи с «Кино» и впервые спела в России. Концерт не отменили. После того как я выступила с «Кино», я смогла участвовать и в других концертах. Я выступала с «Поп-механикой» и писала песни с Гребенщиковым, Курехиным, Цоем и многими другими.
Альбом «RedWave» поначалу задумывался как сборник песен «Аквариума». Но потом я подумала, что, раз мы впервые показываем Америке русскую рок-музыку, надо, чтобы на сборнике были разные группы. Я решила взять четыре, которые мне больше всего нравились и с музыкантами которых я общалась: «Аквариум», «Кино», «Алису» и «Странные игры». Борис со мной согласился. Эта идея была хорошей еще и потому, что группы играли разную музыку — мы показывали, что русский рок разнообразен.
Вывезти записи для сборника «Red Wave» было непросто. Фонограммы были записаны на катушечных лентах — морально устаревших, больших и неудобных. Кроме того, я везла рисунки для обложек и тексты песен. Бумаги с текстами я прятала за подкладку сапог-луноходов, а пленки с фонограммами я провозила в потайном кармане своей кожаной куртки. Забавно, я везла музыку тайком, как будто я наркокурьер. Но тогда было очень страшно. Мне пришлось провозить не только фонограммы «Red Wave», но и видеокассеты — мы снимали клипы и хотели, чтобы их показывали на Западе. Самым безопасным был маршрут из Ленинграда через Финляндию — в ленинградском аэропорту досматривали не так тщательно, как в московском.
Сборник «Red Wave» я отнесла сначала на крупные рекорд-лейблы — Warner и Capitol. Им понравилась идея. Но дальше они спросили: «Если мы выпустим этот сборник, насколько это будет незаконно?» Они боялись судебных разбирательств и денежных исков. Поэтому мы договорились с маленьким лейблом Big Time Records, который не побоялся рискнуть.
Сборник приняли фантастически — про него написали все газеты и журналы от мала до велика, и общественно-политические, и музыкальные. Никому не приходило в голову, что в России есть рок-музыка и рокеры, такие же, как и во всем остальном мире. Это был другой взгляд на Россию.
Пара журналов написала, что я контрабандой вывезла фонограммы из России. Первым был Der Spiegel, кажется. Я им не говорила такого слова, но они написали. Когда я снова вернулась в СССР, я первым делом пошла в ВААП (Всесоюзное агентство по авторским правам), поскольку музыканты мне говорили, что им звонили из ВААПа и хотели, чтобы я подписала какие-то бумаги о том, что мне передаются права для издания музыки. Я пришла к ним в офис, принесла вырезки из газет и журналов с рецензиями на «Red Wave» и спросила, чего они хотят. Они стали меня отчитывать: ты вывезла записи нелегально, этого нельзя было делать! Долго отчитывали. Я очень разозлилась, ведь сборник прекрасно приняли — у западной прессы были только положительные отклики. В конце встречи люди из ВААПа дали мне подписать бумагу, что я это сделала без ведома музыкантов. Это, конечно же, было неправдой, но наш изначальный план с Борисом предполагал сделать меня одну ответственной за «Red Wave», потому что я американская гражданка, с которой власти Советского Союза ничего не смогут сделать.
Я легко согласилась на подпись, отдала ВААПу гонорар и думала, что вопрос улажен. Они мне даже предложили издать «Red Wave» на «Мелодии», и я, окрыленная, вернулась в Штаты готовиться к свадьбе с Юрием Каспаряном. Но вернуться мне не дали — выяснилось, что после этого визита мне запретили въезд в СССР, так что я пропустила собственную свадьбу. Причем я ехала не одна, а вместе с семьей, большой компанией друзей и съемочной группой, которая должна была снимать свадьбу. Но меня не пустили! Свадьбу пришлось перенести. Это были ужасные, чудовищные полгода. Единственным утешением для меня были смешные рисунки Виктора Цоя, которые он мне регулярно отправлял вместе с ободряющими посланиями: «Джоанна, не волнуйся. Мы любим тебя. Скучаем. Ждем».
Joanna Stingray & Co — «Feeling»
Свадьба все равно получилась восхитительной. Официальная часть проходила в ленинградском Дворце бракосочетаний. Это было очень смешно. Я не понимала ничего из того, что говорит сотрудница Дворца бракосочетаний, и не говорила по-русски. Меня научили, что надо отвечать «Да!». Я ждала момента, когда эта женщина обратится ко мне, чтобы сказать «Да!», и волновалась, что могу произнести это не вовремя. А после официальной части была вечеринка в Петропавловской крепости. Там были все друзья — все рокеры Ленинграда и мои родители. Был большой концерт, была замечательная атмосфера — недавно я перебирала фотографии и вспоминала, какое количество крутых людей собралось на нашей свадьбе.
Моя музыкальная карьера, начатая в Лос-Анджелесе, состоялась в России. Мои пластинки выходили на «Мелодии», Moroz Records и Fee Lee Records. Я не помню, чтобы хоть один из этих лейблов заплатил мне гонорар — или же платили какие-то небольшие суммы в рублях, которые при обмене на доллары превращались в ничто. Мне удавалось что-то зарабатывать на телепрограмме «Red Wave представляет», которую я вела, — но это тоже было немного.
В 1996-м я уехала из России. Удивительно, что у меня и моей музыки остались преданные русские поклонники. Причем часто эти фанаты моложе, чем мои песни. Мне пишут девочки, которым по 14—15 лет. Для них и для всех, кто любит русский рок, я доделываю свой сайт, где будут выложены мои архивы — ведь у меня сохранилось большое количество фото- и видеосъемок, которые мало кто видел. В 1985—1987 годах мы снимали каждое свое движение. Эти съемки потом использовал Саша Липницкий в своих документальных фильмах о Цое и БГ. Также они были использованы в американском документальном фильме «Free to Rock» о том, как рок повлиял на русскую историю — от 1950-х до распада Союза. Возможно, я когда-нибудь соберусь и сделаю из своих архивов документальный фильм.
Joanna Stingray — «More Than Enough»
Я бы очень хотела приехать в Россию на празднование юбилея рок-клуба. С тех пор как я покинула Россию, я возвращалась туда однажды — в 2004-м со своей дочерью Маддисон. Это было спустя 20 лет после моего первого приезда. В тот раз Мадди вместе со мной выступала на сцене и пела «Пусть всегда будет солнце». Я мечтаю о том, чтобы вернуться, но мне трудно это сделать. Россия очень далеко, а у меня много забот. Я занята на трех работах. Дочь учится в колледже и пишет прекрасные песни. Пишет много. Почти каждое утро Мадди говорит мне: «Мам, послушай, я написала новую песню». Возможно, она будет исполнять их сама или их будут петь другие люди. Она умна и не хочет быть знаменитостью, потому что в эпоху интернета у звезд нет ни малейшего шанса на «прайвеси». Пока мы просто записываем ее песни. Вместе. Я помогаю ей.
Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом
Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся
Заместитель главного редактора ИД «Коммерсантъ» о работе в подцензурном пространстве, о миссии и о том, что ее подрывает, и об отсутствии аудитории, заинтересованной в правде о войне