Разговор c оставшимся
Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20243896Накануне очередного Нового года Кольта все не может избавиться от привычки подводить итоги, хотя бы промежуточные. Евгения Вежлян, Анна Наринская, Элла Россман и Ольга Седакова — из разных стран и городов — о том, что происходит с нами сегодня.
Типичный случай — сон одного свидетеля первых лет фашизма. Он решается открыто выразить свой протест против нацистского режима. Повинуясь тому, что сознание считает его моральным долгом, он принимается во сне за протестующее письмо. Но, отправив его по почте, понимает, что послал в заботливо запечатанном конверте чистый листок бумаги.
Бруно Беттельгейм,
«О психологической привлекательности фашизма»
Мы Минотавр
Лабиринт наш
Ольга Виноградова, поэма «Минотавр»
Перед самым приговором Саши Скочиленко в «Бумаге» вышло интервью с пожилой женщиной, назовем ее Г., которая, увидев антивоенные ценники в одном из магазинов Санкт-Петербурга, написала заявление в полицию. Оно и положило начало делу о «фейках» о российской армии, которое для Саши обернулось семью годами в колонии общего режима.
Открывая это интервью, я ожидала прочитать типичные рассуждения о предателях родины и ЛГБТ-инструкторах НАТО — и тут не разочаровалась. И все же текст удивил меня — и в первую очередь тем, что, помимо того, что я ожидала увидеть, в нем есть абсолютно всё. Есть уверенные утверждения, что данные о жертвах в Украине на ценниках — это дезинформация, за которыми почти без перехода следуют оправдания этих жертв («мирные жертвы есть всегда»). Есть откровенная враждебность к оппозиционным активистам, которых Г. именует не иначе как «кодлой», — и признания в «помешанности» на декабристах, судя по всему, вполне искреннее. Г. называет себя пацифисткой, но тут же добавляет, что «добро должно быть с кулаками» и «дураков и в церкви бьют» (для пацифизма в его чистом виде все же свойственно отрицание любого насилия, «пацифизм с кулаками» — это нонсенс). Войну в Украине Г. трактует, объясняя, что это то ли некие «сволочи» «бьют русских людей и с той, и с другой стороны», то ли
Подобные противоречия, а то и соседство полных противоположностей присутствует в речи, к какой бы теме Г. ни обращалась. Интересно, что сама Г., похоже, тоже в курсе этого, что можно понять по ее многочисленным оговоркам и ответам потенциальным оппонентам (о взглядах и аргументах которых она, кстати, очень хорошо информирована). Но больше всего меня поразили не эти расхождения сами по себе. Меня поразило, что хотя, следуя за академической выучкой, я отмечаю для себя нелогичность текста и полную кашу в рассуждениях, на уровне бытовой логики мне абсолютно понятно, о чем идет речь. Несмотря на двухлетнюю эмиграцию, я
Фрейд определял симптом как образование, которое по своей сущности является компромиссным — в том смысле, что симптом «мирит» между собой бессознательные импульсы, которые нельзя удовлетворить полностью, и сознательную жизнь человека. В результате рождается зашифрованное сообщение, которое, как и симптом в медицине, нарывает, оно мешает течению повседневности и разворачиванию речи. Симптом сигнализирует о существовании противоречия, и содержание этого сигнала может быть распознано (расшифровано) в работе с психоаналитиком, который обратит внимание на детали, например, оговорки или сны.
Мне кажется, почти вся публичная речь на русском языке превратилась в один большой симптом: сказать
Я не знаю, о чем сигнализирует симптом, о котором я тут говорю, к чему он отсылает нас, что требует, чтобы мы разгадали о нем. Я не знаю, как быть с той дырявой речью, чья очевидная противоречивость оказывается лишь слегка сглажена аффектом (который именно поэтому так необходим ей), — за почти два года с начала полномасштабного вторжения в Украину она стала нормой языка, которая не приближает нас ни к пониманию друг друга, ни к поиску выходов из сложившейся ситуации. Я не знаю даже, откуда точно взялась эта речь — кроме государственной пропаганды, у нее, по ощущениям, большая (травматическая, имперская, подставьте нужное слово) история и много разных источников. Наконец, я не знаю, какую альтернативу мы можем предложить этой речи, к которой по многим причинам так сложно подступиться — она не только логически не связна, но и крайне параноидальна, так что ее как будто нельзя «переспорить» при помощи разоблачений режима (это лишь усилит бред преследования). Каким должно быть репаративное чтение, которое позволит этой речи вновь обрести связность и основания, а симптому — разрешиться?
Что я знаю, это что первым шагом к пониманию симптома должно быть признание, что мы находимся в нем («вы находитесь здесь»). Что, даже если мы никогда не согласимся с поступком такого человека, как Г., на уровне повседневной речи мы понимаем, о чем она нам говорит, и сами находимся внутри этого языка, как бы это ни было страшно и отвратительно. Этот язык буквально захватил нашу речь, он оккупировал ее — чувствуете, как я не могу выйти за пределы одного и того же опостылевшего набора метафор? Мне кажется, что, только признав симптом, расписавшись в безъязыкости, которую мы разделяем даже с теми, с кем нам идеологически совсем не по пути, мы можем сделать первый шаг на пути к другой речи. Речи, которая снова будет выражать наши позиции, взгляды и желания, а не только отсылать к ужасу невыраженного — и пока невыразимого.
Понравился материал? Помоги сайту!
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиМария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20243896Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым
22 ноября 20245394Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах
14 октября 202412171Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 202418690Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
9 августа 202419337Быть в России? Жить в эмиграции? Журналист Владимир Шведов нашел для себя третий путь
15 июля 202422081Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
6 июля 202422842Философ, не покидавшая Россию с начала войны, поделилась с редакцией своим дневником за эти годы. На условиях анонимности
18 июня 202427952Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова
7 июня 202428148Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202428787