День лейкоцита

Марат Гацалов стал не только режиссером, но и сценографом флагманского спектакля Новой сцены Александринского театра, и придуманная им декорация вызывает куда меньше вопросов, чем собственно сценический текст. Поместив зрителей в лабиринт из раскачивающихся на штанкетах зеркальных панелей, Гацалов отменил нормативную зрительскую оптику. Его «Теллурию» можно и нужно смотреть по-разному, не боясь чего-то не разглядеть или взамен увидеть свое отражение в зеркале. Рецензировать тоже, видимо, можно — и по-разному, и с точностью до наоборот.

С одной стороны, первая театральная постановка свежего (и отличного) романа Владимира Сорокина оказалась совсем не конгениальна книге. Александринская «Теллурия» не только не работает читальным залом, даже рекламный проспект из нее никудышный. Вместо того чтобы упиваться индивидуальным стилем и остроумием пятидесяти глав романа-антиутопии, подбирая к каждой соответствующий тип театральной эстетики (что казалось перед премьерой если не единственно возможным, то оптимальным режиссерским решением), Марат Гацалов топит текст в программной невнятице. Казалось бы, первый сольный выход артиста Александра Лушина с монологом о благодатных свойствах государства, который вдруг начинает подаваться с интонациями священника, служащего литургию, обещает зрителю увлекательное разнообразие актерских техник и перевоплощений. Но это лишь обманка, если не язвительный реверанс в адрес бывшего руководителя Новой сцены Андрея Могучего, оставившего ее ради БДТ: «Иваны» Могучего начинались со схожего приема.

«Теллурию» можно и нужно смотреть по-разному, не боясь чего-то не разглядеть. Рецензировать тоже, видимо, можно — и по-разному, и с точностью до наоборот.

О типах актерской игры в «Теллурии» можно, не сильно покривив душой, рассказать через костюмы Леши Лобанова. Это либо намеренно пародийные, словно сшитые для тюзовского утренника цветные убранства (таков китель президента Теллурии Жана-Франсуа Трокара в исполнении Семена Сытника), либо безликие офисные пиджаки с неоторванными ценниками. Текст классика русского соц-арта и концептуализма в спектакле либо утрируют, наигрывая до ощутимого фальшака, либо подают впроброс, запинаясь, извиняясь и подглядывая в шпаргалку. На опоясывающей пространство спектакля круговой видеопанораме (авторы этого уникального по технической сложности визуального аттракциона — медиаартисты Антон Яхонтов и Юрий Дидевич) время от времени вспыхивают стоп-кадры советских сериалов, словно фиксируя дурную бесконечность отечественной социальной реальности. Сорокина тут заметно и несправедливо третируют, применяя к нему его же деконструктивистский инструментарий. Апогеем аутодафе становится поедание кремового торта в виде головы Владимира Георгиевича — дерзкая материализация концепта «смерти автора».

Но, как и было сказано, все неоднозначно. По другую сторону зеркала найдется материал и для воодушевленного критического отклика. Гацалов очень своевременно поставил спектакль об интоксикации социально ориентирующим дискурсом. В дни, когда из телевизора и радиоприемника льются тексты, способные потягаться с сорокинскими по части фантасмагорического абсурда, идея спектакля-саботажа, перетирающего в своих медленных челюстях и бодрые военные сводки, и исступленные религиозные камлания, и озабоченные ксенофобские инвективы, кажется весьма подходящей. Актерский коллектив спектакля, запинаясь, кривляясь и зевая (очень забавно наблюдать, как патентованные профи александринской труппы имитируют вялую самодеятельную невменяемость), играет опергруппу лейкоцитов, обволакивающую и парализующую агрессивные бактерии социального безумия. Сколь бы ни был странен и непонятен спектакль Гацалова для неподготовленного зрителя, мысль о том, что ложь, в том числе и театральная, лежит вне человечности, что человечность от лжи кашляет, кривляется и заикается, до неподготовленного зрителя, досидевшего до конца спектакля, гарантированно дойдет. Впрочем, хочется отбросить зеркала и спросить режиссера лицом к лицу, почему он использовал в своих благородных целях роман Сорокина, а не современные газетные передовицы. Ей-богу, было бы и актуальнее, и гармоничнее.