Вчера в рамках проекта «Синема верите» мы показали премьеру фильма Аскольда Курова и Павла Лопарева «Дети 404». Показ пытались сорвать так называемые патриоты, о чем мы сегодня еще расскажем вам подробнее. А пока Елена Рачева сделала подборку из историй ЛГБТ-подростков, которые они присылают в группу «Дети-404».
Миша, 17 лет
Я родился в небольшом поселке возле Новосибирска у 16-летней школьницы и какого-то неизвестного то ли «моряка», то ли «пилота». <...> Наверное, если бы я знал слово «гей» лет в пять, то уже тогда идентифицировал бы себя так.
<...> Отчим мой, как он сам говорил, был «настоящим мужиком». Я ему сразу не понравился <...>. Он начал называть меня «девчонкой», «пидовкой», мог дать мне подзатыльник, толкнуть. Спустя несколько месяцев после переезда (к отчиму и матери. — Ред.) я сделал самую глупую вещь в своей жизни: признался. В тот день он впервые меня серьезно избил. Множественные ушибы, сотрясение мозга, вывих руки — по официальной версии, я упал.
Следующие месяцы я почти не выходил из комнаты. Я шел в школу, учился, возвращался из школы и снова учился. Друзей у меня не было, мама не была союзником — сама получала за любое «неправильное» слово и не могла или не хотела меня защитить. Как бы я ни прятался, но отчим поколачивал меня, не забывая говорить гадости.
Мне было 13 лет, когда он меня изнасиловал. Его уволили за пьянство, он жутко напился, мама работала в ночь, а я попался на глаза. Он избил меня, а потом показал, что нужно делать с «грязными пидорами». Он душил меня тогда, и больше всего я надеялся, что он меня убьет. Но нет, я выжил.
Я почти ничего не помню о следующих днях. Кажется, я провел их в постели. Через неделю только мне все-таки вызвали врача, потому что все это время я кашлял кровью. Оказалось, сломаны два ребра, появились осложнения, пришлось лечь в больницу. Возможно, мне стоило сказать правду там, но я не сказал. Я боялся. Я чувствовал себя грязным, и это было даже страшнее, чем физическая боль. Иногда мне кажется, что врачи знали о том, что со мной произошло, или хотя бы догадывались. Они отводили взгляд и ни разу не спросили, не поинтересовались.
Я стал инвалидом. Не физически, нет. Морально. Меня пугало буквально все: люди, голоса, громкие звуки, резкие движения. В школе я отдалился от всех, приобретя славу «странного». Мама относилась ко мне настороженно. Возможно, боялась, что я неосторожным признанием разрушу ее женское счастье. А вот отчим был спокоен, однажды сказав, что я «должен быть ему благодарен, потому что больше никогда не захочу лечь под мужика».
Урок он повторил через полтора года. Опять мертвецки пьяный, опять злой на весь мир, он сорвал злость на мне. Помню, меня вырвало прямо на пол, и я так и пролежал несколько часов в крови и блевотине, пока с работы не вернулась мама. Тогда она плакала со мной и обещала, что мы уедем. А уже спустя две недели сказала, что ему просто нельзя пить, я должен это понять и простить.
В тот вечер я попытался вскрыть вены. Ничего у меня толком не вышло, я ревел так, что это услышал отчим, и истечь кровью я просто-напросто не успел. Наверное, он испугался, потому что если бы я покончил с собой, то, возможно, у него были бы какие-то проблемы. Я не знаю. Но с тех пор он даже не бил меня толком, так что и в этом моем неудачном суициде был какой-то смысл.
<...> Я думаю, что могу убить его (отчима. — Ред.). Без всякого состояния аффекта, а просто потому, что ненавижу его.
Саша, 16 лет
Еще в детстве я начал понимать, что я особенный. В совсем раннем возрасте я постоянно одевался как принцесса, играл в кукол. Я ждал, когда я проснусь девочкой. В садике у меня были первые «гомосексуальные» отношения с моим на тот момент лучшим другом, я думал, в этом нет ничего необычного.
Позже, в начальной школе, когда гендерные роли разделились более четко, я начал думать, что это ненормально, забив это глубоко в себе, я начал вести «нормальную» жизнь, позволяя себе лишь в мечтах быть девочкой.
<…> В старшей школе, в конце восьмого — начале девятого класса, я совершил публичный каминг-аут, но всем было абсолютно плевать. В этом плане мне повезло.
Все равно на протяжении всей жизни я чувствовал дискомфорт от своей гендерной роли. <…> Первым моим шагом стал прием гормонов (кстати, очень дорогостоящих, для меня это очень большая проблема); после месяцев двух, когда внешность моя обрела андрогинные черты, я стала ходить в общественные места, например в музей, в другой гендерной роли, и это были одни из самых счастливых моментов моей жизни, особенно тем, что люди воспринимают тебя так, как ты этого хочешь.
Но в связи с этим возник ряд проблем. Теперь я просто не могу находиться в мужском образе, меня это убивает, я стала пить, больше курить, забила на учебу, начали наступать депрессии и дикое желание прийти в школу девушкой не только внутри, но и снаружи. Очень хочется признаться маме и получить ее поддержку, я чувствую, как вот-вот это сделаю и изменю жизнь в лучшую сторону, но не могу никак решиться.
Я устала от этого всего, хочу просто быть собой, помогите…
Без подписи, 18 лет
Я не буду писать о том, что меня терзала моя «неправильность». Я всегда просто знала, что полюблю того, кого полюблю, — и все. <…>
Меня травили в школе — тяжелый попался класс. К этому добавился слух о моей гомосексуальности (откуда они узнали?!). Так или иначе, я ничего не отрицала, потому что я — это я и «не вам, ублюдкам, учить меня жить». Это мне здорово аукнулось.
Ко всему добавились побои. Мне поджигали волосы. Не давали пройти в коридоре. «Лесба» стало моим именем, иначе меня не называли.
Учителя в один голос твердили, что я сама всех провоцирую и «если ты извращенка — не нужно это афишировать». Редкий день обходился без драки, ни одного — без насмешек. Когда я возвращалась домой в слезах, мама говорила мне, что я сама виновата и нечего здесь плакать: «Нормальных девочек же не обижают!»
Я до сих пор не понимаю: почему? Что в этом такого? <…>
Прошло время, у меня есть девушка, которая лечит мои старые душевные (и не очень) раны. Остались только смешки в спину и злые языки — настоящий праздник после моего прежнего выживания.
Мне поджигали волосы. Не давали пройти в коридоре. «Лесба» стало моим именем, иначе меня не называли.
Мама с тяжелым сердцем смирилась и извинилась за то, что обвиняла меня. В прошлом году я окончила школу и поступила в университет. Жизнь понемногу входит в мирное русло, а я по привычке продолжаю воевать с действительностью... Не могу относиться к людям изначально невраждебно. Город маленький, и не только школьники, но и некоторые незнакомцы не гнушаются пнуть меня, крича в спину всякие пошлости и оскорбления. От тихого «лесбиянка» за спиной меня начинает трясти, слезы текут сами собой, мне становится душно и плохо.
<…> Я враждебно настроена к любым новым знакомствам. Мне неприятно касаться других людей. Мой мир замкнулся на моей девушке и нескольких тех, кто не отвернулся от меня в том аду. <…> Я невероятно испугана, все еще, спустя шесть лет.
Мне 18, и мне нужно учиться жить заново, учиться как-то отвечать, учиться привыкать к тому, что угроза не висит надо мной постоянно.
Софья, 19 лет
Меня зовут Софья, мне 19 лет. У меня было четыре попытки суицида, к сожалению, не увенчавшихся успехом.
Пожалуй, следует начать с того, что я всегда чувствовала себя изгоем. Я как будто не жила в социуме, а наблюдала за жизнью извне. В раннем возрасте мне поставили диагноз — аутизм. Меня с самого детства считали ненормальной.
Я росла в многодетной, очень религиозной семье. Мой отец умер, когда мне было семь. Меня и шестерых моих братьев и сестер растила одна мама. Моя мать — настоящая фанатичка. Она буквально помешана на Боге и религии. У нас дома долго не было телевизора, про интернет я вообще молчу. Девочкам в нашей семье (у меня три сестры) запрещено было краситься, носить короткие юбки и распускать волосы. В будущем нам предписывалось выйти замуж и рожать детей. Про образование мы не должны и заикаться. Во всем слушаться мужа — наша святая обязанность. За малейшее неповиновение следовало наказание, чаще всего нас просто избивали. Прямым текстом нам говорилось: мы — не люди, а инкубаторы для вынашивания детей. <…>
Меня никогда не привлекали парни в физическом плане. Я никогда не задумывалась о любви, пока в наш класс не пришла Оля. Нам было по 12 лет. <…> Господи, как же сильно я ее любила. Да и до сих пор люблю. Я воспринимала все так, как будто это естественно. Я до сих пор воспринимаю это так, как бы ни пытались это поменять.
Мы общались год, прежде чем я решилась ей признаться. Она явно была напугана. На следующий день в школе она пересела от меня. <…> Я стала изгоем. Не только в классе, но и постепенно во всей школе. Надо мной издевались все.
Трудновато продолжать любить мир, когда тебе на уроках поджигают волосы и все смеются, когда ты плачешь от боли. Постепенно они добились своего: я стала стесняться себя. <…>
После этого была моя первая попытка суицида. Мне помешала мама. Я попыталась тогда открыться ей, ведь я искренне полагала, что не грешила.
Мама была в ужасе, она сразу же потащила меня в церковь, где со мной провели беседу, пытаясь втолкнуть в мою голову одну простую мысль: я отвратительное ничтожество и должна сгореть в аду. Но можно исправиться, если я буду то же самое испытывать по отношению к мужчине.
Мало того что я подвергалась постоянным унижениям в школе, так и дома мне устроили самый настоящий террор. На мое 14-летие меня изнасиловал мой дядя, брат матери. Он говорил, что я просто маюсь дурью, но это можно излечить при помощи «хорошего члена». Так что мой первый опыт был не с «противной Богу» лесбиянкой, а с 40-летним вонючим, пьяным, жирным, но православным, добропорядочным натуралом. Мама не поверила, когда я ей рассказала, она просто схватила меня за волосы и принялась бить головой о шкаф.
Вторая попытка суицида. Сильнейшая интоксикация. Я в больнице. Постоянные капельницы, уколы, психиатры.
После восстановительного периода я перевелась в другую школу. Постаралась быть нормальной. Это было очень трудно. <…>
Позже у меня был секс, но только против моей воли, и только гетеросексуальный. Первый случай насилия был не единственным.
Сейчас мне 19, я не могу общаться с людьми. Не могу учиться в вузе, не могу существовать в коллективе. Я стала гораздо более замкнутой, чем была в детстве. Я боюсь даже разговаривать по телефону с незнакомыми людьми. То, что я написала сюда, — огромный для меня шаг.
Сейчас я переехала в другой район города, живу со своей бабушкой, практически не выхожу из дома и существую только в интернете.
Виталя, 18 лет
То, что я не такой, я понял в 16 лет. Ближе к 17 я понял, что я урод, отброс общества и больной на всю голову извращенец. Это я узнал от родителей.
<…> Я привык, что меня никто не слышит. Привык к непониманию. Я держал все в себе, был замкнутым подростком, постоянно думал, что вот-вот — и все изменится. Повсюду я слышал только негативное об ЛГБТ-людях. У меня никогда не было друзей, которым я бы мог доверять.
Я понял, что не будет никакого будущего, что Бог любит не всех своих тварей.
И вот осенью я сломался, я не хотел, чтобы так закончилось, я хотел жить, но я устал от всего этого, и у меня была первая попытка суицида и путевка в психдиспансер от родителей. Они решили, что у меня переутомление от учебы, смешно, правда?
<…> После выписки я перестал любить этот мир, этих людей. Я понял, что не будет никакого будущего, что Бог любит не всех своих тварей. Я бросил учебу, я бросил все. Ничего не осталось, кроме озлобленного взгляда и жуткого пессимизма.
Без подписи, 19 лет
<…> Я окончила 9-й класс и уехала (от родителей, которые были против однополых отношений. — Ред.).
Я нашла девушку. В 17 мы с ней съехались. Когда звонили родители, я врала им, что живу в общежитии колледжа. И однажды меня вызвали к директору. Сказали, что мать забрала мои документы. Позже мать позвонила мне и сказала собирать вещи. Я была в истерике, ничего не понимала. А потом комендант общежития проговорился, что это он рассказал о том, что мы уехали жить с подругой. Мать была в гневе, орала, что я фрик и что «гейские дела» мне просто так не сойдут.
Меня запирали в комнате, забирали все что можно. Меня даже спускали жить в холодный гараж. Я грозила полицией, а они не слушали. Мне тогда уже было 18 лет.
Как-то утром отец схватил меня и перенес в комнату для гостей. Они с мамой связали меня. Не знаю, сколько прошло времени, пока не зашел какой-то странный мальчик. Он извинился, а на мои просьбы помочь лишь рассмеялся.
Потом... он меня изнасиловал.
Родители были счастливы, а это был мой первый раз. Я... ужасно боюсь мужчин теперь.
В полиции сказали, что не верят мне, что я по-любому сама напрыгнула на этого парня. Про родителей они вообще не поверили. Мне никто не поверил.
В ноябре у меня начались проблемы со здоровьем. Мать купила мне тест. Он оказался положительным. Их счастью не было предела. Родишь и станешь нормальной, твердили они как заведенные. Я вспоминала это изнасилование, и мне хотелось сдохнуть.
<…> Я просто не знаю, что делать. Мне нужна хотя бы какая-нибудь поддержка. Постоянные срывы, слезы... мне кажется, что я скоро покончу с собой. Но я держусь, ведь ситуация могла быть и хуже.
Пожалуйста, не осуждайте меня.
Без подписи, 18 лет
Мне 18, я открытая лесбиянка. Нравились девушки еще с детства, осознание пришло годам к двенадцати.
В шестом классе, когда я сбрила волосы, мою маму вызвали в школу и сказали, что ее дочь может вырасти больной лесбиянкой.
Позже упреки в «мужиковатости» звучали отовсюду, мама насильно пыталась подстричь меня «как девочку» и надеть юбку. В школе надо мной издевались, особенно ребята постарше, придумывали обидные прозвища. Но я искренне не понимала, в чем проблема, плакала дома.
Но после окончания школы и переезда все изменилось. Я встретила таких же, как я. Я поняла, что могу нравиться людям. <…> Я поняла, что не должна ничего скрывать. В 16 лет рассказала обо всем маме, она не приняла этого. Но, знаете, мне было абсолютно наплевать. Я — это я. У меня есть смелость, у меня есть гордость и достоинство.
И в следующий раз, когда кто-то посмеет обозвать вас педиком, жирным, уродом и т.д., — не бойтесь ответить. Даже если это ваши родители. Никто, запомните, никто в этом мире не имеет права оскорблять вас.
Каждый из вас прекрасен. Будьте счастливы.
Понравился материал? Помоги сайту!