«Работа с квир-историей в постсоветских странах — самая что ни на есть политическая задача»

The Queer Archives Institute (QAI) — инициатива польского художника Кароля Радзишевского, несколько лет собирающего архив, посвященный истории и культуре ЛГБТ+. Материалы QAI касаются по преимуществу процессов, происходящих в Восточной Европе, но художник мыслит свой проект глобально: одна из его итераций состоялась в 2016 году в Сан-Паулу, куда Радзишевский был приглашен в резиденцию.

Домашние фотографии и фотоархивы репортеров, в коммунистические времена работавших тайно и не публиковавших свои снимки; самиздатовские журналы и малотиражные путеводители по гей- и лесби-местам городов Восточной Европы; личная переписка; произведения художников и многочисленные интервью с людьми разных поколений, которые Радзишевский записывает в рамках своего проекта, — внушительный срез визуальной культуры, отражающий разные грани queer sensibility ЛГБТ-сообщества, которое во многих странах долгое время оставалось в подполье и имеет свою историю «выхода из чулана».

Радзишевский определяет свой «квир-архив» как институцию, основанную художником, и видит в этом политический жест: попытку сопротивления навязанным героям и иерархиям «официальной» истории, которая пишется в период консервативного поворота, охватившего страны посткоммунистического пространства. Арт-критик Валерий Леденёв созвонился с художником после открытия выставки QAI в берлинском Музее гомосексуальности, которая продлится до 23 сентября.

— Расскажи, что представляет собой проект The Queer Archives Institute и как возникла его идея.

— Идея возникла в 2015 году, хотя по факту проект возник еще раньше, просто он так не назывался. Тема архивов интересовала меня давно, еще когда я начал работать над своим журналом DIK Fagazine. Я думал сфокусироваться на текущей ситуации вокруг ЛГБТ в Польше, но потом начал много путешествовать по Восточной Европе и нашел множество интересного материала. Так я и начал собирать архив. Причем не просто коллекционировать, но создавать собственные материалы: интервью с различными персонажами, фильмы о них и пр. Я оцифровывал то, что находил, и использовал этот массив в собственной практике: по образованию я — живописец, но делаю также видео и инсталляции. Архив в моем случае — не просто источник информации, но основа того, чем я занимаюсь как художник.

— Большинство материалов, собранных тобой для QAI, посвящено ЛГБТ в Восточной Европе, но в одном интервью ты рассказывал об исследовании, которое проводил в Бразилии.

— Когда я запустил журнал, он был по преимуществу о Польше — я живу в этой стране и знаю ее лучше, чем другие места. Потом съездил в Чехию, Румынию и Украину, материала становилось все больше и больше, и я расширил охват до Центральной и Восточной Европы. А потом и вовсе решил сделать архив глобальным. Но не фокусироваться на странах Северной Америки и Западной Европы, а наладить, к примеру, связи с Южной Америкой. Так совпало, что, когда я начал работу над QAI, я был приглашен на резиденцию в Бразилии и оказался в Сан-Паулу, где провел исследование с участием активистов и историков. Мне это показалось хорошей возможностью подчеркнуть, что queer nation — это транснациональный феномен, связанный не с границами, а с контекстом.

Ситуация с ЛГБТ в Бразилии и в целом в Южной Америке очень специфическая в силу царивших в регионе политических режимов. Мне было интересно сравнить ее с ситуацией в Польше и других посткоммунистических странах. В Польше для меня всегда было актуально разделение на «Восток» и «Запад», которое существует и сейчас, после падения коммунизма. А в Бразилии я столкнулся с разделением на «Север» и «Юг». Мне было любопытно услышать, к какому полюсу тамошние коллеги отнесли бы Польшу. Одни отвечали, что к «Югу», потому что страна как бы имеет колониальное прошлое. Другие говорили, что Польша — Европа и потому она — «Север». В Бразилии я смог увидеть вещи в глобальной перспективе и решил, что в ней и буду работать. Гипотетически QAI может обратиться к таким странам, как Ливан или Вьетнам. Но надо быть честным перед самим собой: я не смогу лично съездить во все эти места и провести там исследование, и потому мне приходится фокусироваться на близких и доступных мне регионах, так что на деле охват архива не такой большой.

— Многие теоретики квир-исследований настаивают на неопределяемости понятия «квир» и подчеркивают его уклонение от четких дефиниций. Каково собирать архив, объединенный столь «ускользающим» ярлыком? В чем может заключаться queerness твоего архива?

— Вопрос интересный, и ответить на него непросто по нескольким причинам. Не только из-за неопределенности термина «квир», но и потому, что он происходит из английского языка и неясно, как применять его в других контекстах. Я обратился к этому понятию как к самому широкому из имевшихся, чтобы очертить круг моих интересов с точки зрения географии и содержания. Когда я начал работу, то столкнулся с проблемой: все, что мне удавалось найти, относилось к 1980-м годам и было связано с мужчинами-геями. В 80-е в Восточной Европе набирало силу движение за права ЛГБТ, которое в Америке возникло ранее, и я решил не запараллеливать эти явления, а прыгнуть в будущее и одновременно в прошлое. К тому, что Дуглас Кримп называл queer before gay: сексуальной жизни, происходившей в разных формах и на разных уровнях общества, но еще до того, как она была идентифицирована в категориях гей- и лесби-культуры. Значительную часть QAI составляет архив Рышарда Киселя: фотографии, которые он снимал вместе со своими друзьями в 1980-е, еще до падения коммунизма, — прекрасный пример игры с гендерными нормами и субверсивного потенциала сексуальности в эпоху до легализации гей-браков. Помимо этого меня интересуют субъекты, вычеркнутые из истории: например, представительницы лесби-движения или транс-люди. В собранных мной материалах и проведенных интервью QAI восполняет этот исторический пробел.

— Какие материалы по преимуществу попадают в архив — что можно считать материальным носителем квирности?

— По большей части это журналы и зины, особенно если дело касается 1970-х и 1980-х годов. Появление тематического издания материальным образом фиксирует определенный процесс в культуре и дает ощущение сообщества. Но еще раз повторю: многие источники я создаю сам — записываю интервью, собираю материалы устной истории и прочее. Я и начал с того, что просто делал интервью для журналов, и уже после начал приглашать профессиональную съемочную команду. В архив попадают также необычные артефакты и даже произведения искусства — например, Рышард Кисель передал мне самодельные украшения и костюмы. Но такие находки встречаются редко, особенно в Восточной Европе.

— А если брать произведения художников — часто ли они экспонируются в рамках QAI?

— QAI сфокусирован именно на искусстве и визуальной культуре, связанных с ЛГБТ. Это отличает мою работу от деятельности других организаций, также связанных с ЛГБТ и имеющих собственные архивы. Одна из моих задач — понять, в какой момент зарождается квир-искусство. И здесь, вероятно, имеет смысл говорить именно о XXI веке. Я начал коллекционировать произведения молодых по преимуществу художников из региона: обмениваюсь с ними работами, что-то покупаю. Не так давно получил несколько работ украинского художника и музыканта Анатолия Белова. Художники старших поколений, увы, в архиве почти не представлены.

— На берлинской выставке QAI были показаны откровенные материалы, принадлежность которых к полю ЛГБТ не оставляет вопросов. Попадались ли тебе вещи пограничного характера, которые нельзя отнести однозначно к области квир?

— Таких вещей много. Восприятие и моих собственных работ, основанных на материалах архива, часто зависит от интерпретаций и чувствительности к определенных темам. Меня упрекают в том, что я собираю материалы и не привожу доказательств в пользу их релевантности ЛГБТ. Но я хочу подчеркнуть, что я сам, будучи квир-человеком, готов смотреть на эти вещи под определенным углом и искать неочевидные следы. Многие артефакты, принадлежащие к гетеросексуальной культуре, могут фигурировать и в квир-исследованиях в зависимости от ситуации и контекста: чтобы их выявить, не обязательно самому быть квир-человеком. Я стараюсь ловить эти моменты и «переводить» их для тех, кто мог не заметить подобных нюансов.

— Какого рода чувствительность необходима, чтобы собрать архив, подобный твоему? Могут ли, по твоему мнению, это сделать люди не из квир-сообщества?

— Я думаю, собрать подобный архив может любой человек; вопрос лишь в том, насколько удачлив он будет в поисках материала. Когда я был в резиденции в Киеве, то постоянно слышал о том, что материала по теме мало и тот, что есть, относится к коммунистическим временам. Но как-то я расплачивался в магазине, и кто-то из друзей мне говорит: «Смотри: на купюре в 100 гривен — портрет Тараса Шевченко, он был геем. А на купюре в 200 гривен — портрет Леси Украинки, она была лесбиянкой». Я поразился: эти факты для многих были общим местом, но на эту тему не существует ни одной работы! Образы или тексты попадают в контекст квир-культуры потому, что опознаются в качестве таковых. Если у тебя нет определенных чувствительности или «взгляда», можно пропустить нечто важное, открывающее новую перспективу взгляда на вещи.

— Нет ли вероятности, что, включая материалы в архив квир-истории, ты раскрываешь идентичность людей, которые не стремятся к открытости и публичности в этом вопросе?

— Если подобное и получилось, то с персонажами, умершими более сотни или двух сотен лет назад. Но этом случае перед нами — исторические фигуры, и в их отношении наверняка и так существовали подобные интерпретации.

Что касается живых людей, я сотрудничаю только с теми, кто согласен на такую работу. Перед началом интервью уточняю, как подробно и о чем они готовы рассказывать и как я могу это в дальнейшем использовать.

На фотографиях, которые мне передал Кисель, фигурирует несколько человек. Поначалу он был единственным, кто был готов раскрыть свои имя и фамилию. А пару месяцев назад со мной связался фотограф, непосредственно снимавший эти кадры, и сказал, что хочет поделиться своей историей. Из-за гомофобии он тоже не хотел раскрывать себя, и, пока он не дал согласия, я нигде его не упоминал — хотя его имя оказалось бы вычеркнутым из истории искусства. Но я никого ни к чему не принуждаю и иногда делаю интервью анонимно.

— Ты работал в разных странах Восточной Европы и бывшего социалистического блока. Удалось ли тебе почувствовать специфику материала в каждой из них?

— В том, что касается истории ЛГБТ, государства Восточной Европы сильно отличаются одно от другого. Югославия была более прогрессивной из-за режима Тито: там царил «другой» коммунизм, она была более независима от СССР и сильнее связана с Италией. Люди могли свободнее путешествовать, влияние Запада было заметным. Первые гей- и лесби-клубы и журналы возникли в Словении. В Хорватии, например, специализированных гей-журналов не было, но эта тема всегда присутствовала в популярной прессе, лайфстайл-журналах и студенческих изданиях. В 1970-е годы там выходил журнал «Эротика». Среди фотографий были и лесбийские сцены, хоть и снятые для мужского взгляда. Но за ними могли следовать пять разворотов с откровенным мужским содержанием. Объявления о знакомстве также были разного характера, не только гетеросексуальные. Сегодня в том же Playboy такое соседство сложнее себе представить. Гомосексуальность, к слову, там на тот момент была полностью декриминализована.

На мой взгляд, это и есть queer before gay. В Чехословакии первый гей-журнал вышел в 1931 году, а затем он закрылся, и история пошла другим путем. В Польше гомосексуальность декриминализовали в 1932 году и больше не объявляли вне закона, но гомофобия была и остается сильной. В Румынии окончательная декриминализация гомосексуальности произошла в 2001 году. Я был в Румынии в 2007 году, и многие, с кем я общался, — им могло быть по 20 лет — еще помнили новости из газет, что кто-то по этой причине попал в тюрьму.

— Много ли в твоем архиве материалов из России?

— В архиве есть отсканированные номера журнала «Тема»: я получил их от белорусского активиста, когда работал в Минске, потому что в издании писали еще и о ситуации в соседних странах. На Украине я записал интервью с модельером Михаилом Коптевым из Луганска. Тот же Тарас Шевченко учился в петербургской Академии художеств. Российская тема всегда так или иначе присутствует на горизонте, но в Россию я ни разу не приезжал и ни одного интервью там не записал.

— Ты собираешь личные архивы разных персонажей. Не было ли желания сосредоточиться на творчестве кого-либо из них и представить их не как владельцев архивов, а как независимых художников?

— Рышард Кисель — наверное, самый яркий пример подобной истории. Я встретил его в 2009 году и знал лишь, что в 1980-е он издавал журнал Filo. Затем он показал мне фотографии. Я думал, их будет немного, а оказалось, что это целый фотоархив. Мы записали несколько интервью, и я снял о нем фильм «Kisieland». Фотографии, подписанные его именем, я показывал на собственных выставках, а вскоре организовал несколько его персональных экспозиций в Гданьске, Кракове и др.: я — куратор, а он — художник. К другим его выставкам я и вовсе не имел отношения, просто давал на них материалы из QAI. Из неизвестного персонажа 1980-х он превратился в художника, о котором уже пишут исследователи. Могу сказать, что мне удалось открыть его в этом качестве.

Был еще один человек из его компании — единственный из них, имевший художественное образование; он писал абстрактные картины. Я хотел бы попытаться вернуть его в историю искусства как квир-абстракциониста.

У многих людей есть хорошие архивы, но они сами не являются создателями вещей, которые хранят. Другие персонажи — по сути, художники, но по историческим и политическим причинам непризнанные как таковые. Я могу попытаться изменить этот расклад в Польше, потому что погружен в ее контекст. Но если я приезжаю в другую страну на месяц или два, то вряд ли смогу что-то сделать. С другой стороны, когда я встретил пражского фотографа Либуше Ярцовьякову, она уже была признана как фотограф, но ее снимки из жизни ЛГБТ-людей не были известны и почти не публиковались. У себя в журнале я напечатал полную их подборку. Недавно она показала их на фотофестивале в Арле, и про нее написали в The New York Times. Моей заслуги в этом нет, но я косвенно поучаствовал в этом, показывал ее работы на выставках в Польше.

Помимо этого я уже несколько лет являюсь соорганизатором квир-фестиваля Pomada, который выступает площадкой для начинающих авторов из квир-кругов, пока не столь видимых в художественной среде.

— На какие деньги существует QAI, как ты находишь средства на его поддержку?

— Я выступаю как частное лицо, и у меня нет зарегистрированной организации, что отчасти ограничивает меня в поисках финансирования. На QAI я не получаю грантов и часто вкладываю в проект собственные деньги: продаю свои картины, часть средств приходит с продажи DIK Fagazine. Но многие институции помогают в том смысле, что приглашают меня в резиденции или оплачивают поездки, во время которых, работая над другими проектами, я параллельно занимаюсь исследованиями для QAI. Пару раз принимающая сторона настаивала на том, чтобы работа в резиденции была связана с работой архива, — в Загребе и в Минске. В этом смысле я — по-настоящему независимый художник: все делаю на свои средства, и никто не может мне указывать. Работы, которые я покупаю и вымениваю у других авторов, принадлежат лично мне.

— The Queer Archives Institute — это институция, основанная художником. Считаешь ли ты это политическим жестом?

— Безусловно, считаю, и сейчас как никогда, особенно в силу политической ситуации в Польше. В определенный период современное искусство в Польше активно развивалось, и к теме квир возник интерес, который сохраняется, но существует на фоне начатой правительством мощной анти-ЛГБТ-пропаганды. У меня есть поддержка со стороны институций, но она может исчезнуть в любой момент, если сменят директора или прикроют коллекцию. Вести целиком автономный проект, который существует на частные деньги и за счет частной инициативы, — это большой шаг в сторону независимости. И при этом — в сторону квирности, когда оказываешь не привязан к конкретному месту, можешь ездить на разные выставки и пр. Для меня это и отражает идею квир как идентичности, находящейся в постоянном изменении. С другой стороны, работа с историей — самая что ни на есть политическая задача в Польше, где консервативное правительство активно ее переписывает и навязывает нам своих героев, пытаясь убедить, что ЛГБТ — западное изобретение, чуждое нашей истории и нашей культуре. Это касается многих постсоветских стран. У меня была серия портретов 22 исторических личностей Польши, которые были геями, лесбиянками и транс-людьми. И сейчас это намного более политическое высказывание, чем несколько лет назад.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!