Разговор c оставшимся
Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20243304«Covidарность» — сеть поддержки для тех, кто готов помогать своим соседям. С середины марта сеть набирает обороты и распространяется по стране. Кирилл Медведев поговорил с правозащитницей Сашей Крыленковой, инициировавшей проект. Если вы хотите к нему подключиться, заглядывайте на сайт проекта и в телеграм-канал. А вот здесь вы можете найти бот, помогающий организовать новое или присоединиться к уже существующему локальному сообществу ваших соседей по дому: @covid_tgbot.
— В чем основная задача «Covidарности»?
— У нас общественный, гражданский сервис для волонтеров, мы помогаем людям наладить соседскую взаимопомощь. Найти уже существующие группы или создать свою, организовать чат дома. У нас есть психологическая помощь, в том числе для волонтеров. Мы подготовили разные методички, листовки, которые можно скачать и поклеить в доме. Есть группы, разрабатывающие материалы по отдельным темам: например, о проблемах людей с детьми или домашними животными.
— С чего все началось?
— С моего поста в Фейсбуке. Это просто был такой призыв: давайте подумаем, что можно сделать. Никакой оформленной идеи на тот момент у меня не было. Примерно неделю складывалась группа, и вот уже дней десять как мы работаем.
Честно скажу, многие с трудом пока понимают концепцию соседской взаимопомощи. Кто-то готов повесить объявление или призыв в подъезде, но идея, что соседей можно собрать в чате, выяснить, кому что надо, и начать помогать друг другу, пока не очень принята в России.
Есть две крайности. Одни говорят: давайте мы сделаем координационный центр по району, будем развозить продукты. Я отвечаю: хорошо, но вы будете это делать ровно до строгого карантина. А кто-то, наоборот, создает домовой чат и не понимает, зачем ему взаимодействовать с кем-то вовне. Но наша идея в том, чтобы люди могли общаться с соседними домами, с районами и даже городами.
Понятно, что мы в новой ситуации и все происходит не так быстро, как хотелось бы. Но прогресс есть. По крайней мере, люди стали больше создавать домовые сообщества.
— Кто составляет ядро инициативы и сколько таких людей? В каких городах вы работаете?
— Это человек 50: айтишники, делающие боты и сайты, эксперты, которые пишут методички и делают вебинары, люди, умеющие распространять информацию, психологи... Если изначально это были мои знакомые, то потом стали присоединяться очень разные люди. Кто-то из бизнеса, кто-то с опытом НКО, кто-то участвовал в политических движухах, кто-то вообще без общественного опыта или, например, не слышал про «Московское дело». Я на входе партбилет не спрашиваю, но не удивлюсь, если политические взгляды у многих диаметрально противоположны моим.
«Covidарность» полноценно работает в Москве и Питере, есть точки в других городах — например, в Иркутске. Кто-то начал сам, потом увидел нас и присоединился, кто-то заходит в чат, не понимая совершенно, что делать, и мы объясняем.
А вообще те, кто читает на языках, видели, что происходит в других странах: как волонтеры распространяют листовки, раздают еду бездомным. Так что идея витала в воздухе, мы просто предложили инструмент.
— Вы сравнивали, как работают подобные проекты за границей?
— Да. Разница в том, что на Западе есть традиция объединяться в группы по месту жительства. У них намного более развиты местные сообщества, они вместе обсуждают, какую дорожку и скамейку сделать. Так что их инициативы сегодня опираются на эту культуру, им гораздо проще. В меньшей степени их хватает на бездомных, мигрантов, людей, исключенных из социума. Тут активистам надо собираться специально, чтобы организовать еду для тех же бездомных или добиться их расселения в общежития.
У нас другая ситуация. Как ни странно, проекты помощи уязвимым группам у нас оказались более подготовленными к пандемии. Работает «Ночлежка», раздаются дезинфицирующие средства, есть инициативы, которые работают с семьями с детьми, фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам» сразу развернул горячую линию. Те, кто занимается домашним насилием, были готовы к тому, что у них прибавится работы при карантине. Конечно, мы должны гораздо больше работать с уязвимыми группами, с теми же мигрантами, которые сейчас лишаются работы и не могут уехать домой. И, конечно, эти общественные организации надо усиливать, им надо помогать: у той же «Ночлежки» не хватает рук и ресурсов.
И все-таки для нас, в отличие от заграницы, это более привычная ситуация. При этом у нас могут в огромном доме умирать старики, и им никто не поможет. Помогать именно соседям мы не умеем совсем, надо срочно этому учиться.
— Чем занимаются при карантине государственные инициативы волонтерской помощи? Пересекаетесь ли вы, возможна ли тут конкуренция?
— Они набирают, с одной стороны, волонтеров в кол-центр, с другой — тех, кто ездит по местам. И я вижу, что эти волонтерские государственные инициативы делают ровно то, что заявляют: ходят по домам, помогают пожилым людям, покупают им лекарства и продукты.
Проблема в том, что их волонтеры ездят во время карантина по городу, как и работники соцслужбы, которым тоже тяжело, они тоже перегружены. Сейчас, кстати, прием волонтеров прекращен. Видимо, потому что надо соблюдать баланс между количеством тех, кто сидит на карантине, и тех, кто передвигается по городу.
Мы не мешаем этим инициативам, они не мешают нам. Просто на любую государственную службу будет меньше нагрузка, если мы будем брать на себя часть работы. К тому же у нас, строго говоря, не волонтерская работа. Это как своей бабушке отнести хлеб. Я просто пишу в чат дома, что пошла в магазин и не надо ли что-то купить. Это другая система.
К тому же госпроекты ориентированы только на одну категорию людей — на пожилых, которым запретили выходить из дома. А в трудные ситуации попадают очень разные люди — у кого-то собака или кот, а хозяина увозят в больницу или запирают на жесткий карантин: тогда надо гулять с псом или искать передержку. Или женщина одна с детьми: выйти в магазин для нее — это целое дело: взять коляску, детей или, наоборот, оставить маленького ребенка дома одного... Это тот сегмент, в котором госинициативы не работают.
Так что почвы для конкуренции или трений я не вижу. Чем мешают любой НКО люди, помогающие соседям? Помогая бездомным в своем дворе, чем я мешаю «Ночлежке»? Да и сейчас не та ситуация, чтобы бодаться, кто помогает круче.
— Но ведь ваши ресурсы наверняка несопоставимы с государственными?
— У нас вообще нет ресурсов, нет управляемой системы. Да, мы знаем, что у нас есть сотни людей по Питеру и Москве, но мы их не пересчитываем, не требуем отчетности. Мы просто даем им инструмент: объясняем, как познакомиться с соседями, как надевать перчатки, как передавать на расстоянии бабушкам продукты, — а дальше все зависит от человека.
— Это не первая твоя активистская и волонтерская кампания. Как меняется состав людей, занимающихся такими проектами?
— Я занималась наблюдением на выборах, защитой политзаключенных. Но единственный опыт, который соотносится с происходящим, — это помощь людям в Крымске во время наводнения. И тут я не вижу разницы. Тогда точно так же люди разных взглядов собрались и что-то делали вместе. Просто это сейчас другой масштаб. Но есть и новое. Существует концепция, хорошо известная в Европе и в Штатах: благополучные люди помогают неблагополучным. На этом построена вся правозащитная и благотворительная деятельность. Но сейчас эта концепция должна уйти: у нас общее неблагополучие, общая беда, и в этом смысле нужно искать иные подходы.
— Ведет ли участие в таких инициативах к новой политизации?
— Поживем — увидим, но, по-моему, одно с другим никак не связано. Мне не кажется, что такая помощь ведет или не ведет к политизации. Важно, будет ли к ней вести вся ситуация в целом.
— В какой момент ты сама поняла, что с вирусом все серьезно?
— Я впервые в жизни осознала, как работают пресловутые фазы, — и сама прошла через все, включая торг, депрессию и приятие. При этом у всех своя динамика. Ты разговариваешь с людьми и отмечаешь, кто на каком этапе. Вспоминаешь, как ты сама объясняла близким три месяца назад, что это фигня и от гриппа людей умирает больше. И это очень помогает: ты начинаешь без злости и раздражения относиться к тем, кто сейчас в другой стадии. У кого-то иначе устроена психика, они дольше отрицают.
У меня много друзей по всему миру. И я вижу, что реакции одинаковы, хотя основания при этом могут быть самыми разными. Например, у нас мало кто сидел дома, пока не вышли указы Собянина. Но у нас это, скорее, от недоверия к государству. В Германии людей призывали и уговаривали, а они все равно тусовались, пока не был выпущен запрет. Но там это было связано, наоборот, с доверием к государству. Если государство скажет «нельзя», мы не будем. А пока просто уговаривает, ну, значит, ничего особенного. Такая разница, а результат тот же.
— Как ты воспринимаешь запретительные инициативы наших властей?
— У меня нет однозначной позиции. Я, честно говоря, не очень понимаю, на что опираться сегодня. Мы привыкли — на правозащитные подходы, но сейчас они серьезно испытываются на прочность. Мои внутренние убеждения говорят, что у человека должно быть право выбирать, в том числе между собственными жизнью и смертью. Но, когда его решение влияет на других, все становится сложнее. Многие правозащитники говорят: лучше бы у нас ввели режим чрезвычайного положения, тогда все было бы законно. На этой платформе я стоять тоже не могу. Меня режим ЧП пугает своей силовой составляющей. У нас гибридная ситуация: вроде есть запреты, но вроде бы они незаконны. Бороться за их законность значит бороться за их ужесточение, а это противоречит моим принципам. Но и говорить «пусть будет незаконно» тоже вроде противоречит…
Сейчас под ударом любые привычные алгоритмы. Порицать незаконность? Порицать принуждение? Но, например, мы же считаем, что предохраняться, если ты болен ВИЧ, — это нормально? Мы не считаем это принуждением? А если ты можешь заразить других вирусом, то насколько принудителен карантин? Сложный вопрос. Эти границы мы сейчас аккуратно нащупываем вместе: границу личного выбора, границу между ответственностью друг за друга и за себя. Такой вызов нам предложила природа. Но, и наблюдая за этими процессами, и находясь внутри них, я просто пытаюсь делать по максимуму.
— Каким, по-твоему, может выйти общество из карантина?
— История с карантином — это развилка, перед нами несколько путей. Где-то уже просыпается ненависть, некоторые говорят: «Москвичи привезли нам вирус» или «Вот шляются по Европам, возвращаются с заразой». С другой стороны, есть настрой на взаимопомощь. С третьей стороны, дикий страх перед обнищанием, страх, которого меньше в Европе и даже в Штатах. Ведь у нас в этом плане совсем не на что рассчитывать.
Важен вопрос привилегий. Оказывается, вне зависимости от того, какой ты крутой и сколько денег заработал, ты можешь оказаться в общем больничном коридоре. А если так, есть два пути. Ты можешь драться за свои привилегии. А можешь признать: у тебя они есть, но в критические моменты не помогают. И поэтому имеет смысл вкладываться в общее дело. Если у тебя сегодня есть работа, почему бы не помочь тому, у кого ее уже нет? Все эти дороги для нас открыты. Сейчас момент, когда мы можем многое понять и повернуть все в правильную сторону: поддержки и взаимопомощи. Хочется внести свой маленький вклад, увеличить вероятность такого выбора.
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиМария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20243304Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым
22 ноября 20244694Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах
14 октября 202411657Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 202418234Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
9 августа 202418923Быть в России? Жить в эмиграции? Журналист Владимир Шведов нашел для себя третий путь
15 июля 202421615Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
6 июля 202422408Философ, не покидавшая Россию с начала войны, поделилась с редакцией своим дневником за эти годы. На условиях анонимности
18 июня 202427525Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова
7 июня 202427726Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202428409