Разговор c оставшимся
Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20243654«Братья Карамазовы» в МДТ готовились долгих четыре года, почти втайне. А вышли стремительно, в канун локдауна, в разгар неведомой новой чумы, и вместо ожидаемого лонгрида (Елизавета Боярская даже как-то проговорилась в интервью, что спектакль мог бы идти и двадцать часов) подарили чувство непонятной, обжигающей, бравурной радости. Природу ее трудно передать и осмыслить.
В колосниках над сценой кружит одинокий прожектор, ловит внизу кого-то; вот нашел — поймал в свой ангельский луч Алешу, светловолосого, с простоватой обаятельной физиономией крестьянина. Выхваченный из тьмы, Евгений Санников медленно снимает послушническую рясу, переодевается в пальто и остается на залитых светом подмостках, глядя, как из-под сцены, из мистериальной преисподней, выходят один за другим все остальные. Всего же их семеро. В пьесе Додина (то есть в тексте, собранном из самого романа и других произведений Достоевского) этим семерым достались речи других, перемешанные так, что многое слышишь будто впервые.
Пустой планшет сцены в начале занят лишь сваленными слева стульями — ненавязчивым знаком обезлюдевшего мира (или тех изъятий, которые претерпел спектакль за четыре года работы?). Возможно, они сметены подвижной фурой-стеной, начиненной сотами света. Художники придумали свой оригинальный ответ на великий занавес-время Давида Боровского, связанный из тяжелой шерсти и сметавший в таганском «Гамлете» обитателей Эльсинора. Занавес «Карамазовых» вносит в пространство спектакля тему света как последнего суда, десятками софитов просвечивая персонажей (а на мгновение и зрителей) насквозь, но и размывая их уникальные свойства, сливая в нечто единое.
Две мелодии сопровождают спектакль: «Раскинулось море широко» и «Ода к радости». Бетховенская «Ода» завораживает. Особенно когда ближе к финалу Дмитрий Карамазов — Игорь Черневич, пересекая в кандалах пустое пространство, поет ее, останавливаясь на каждом слове, каждом повороте стихотворения в переводе Тютчева: душу Божьего творенья радость вечная поит, тайной силою броженья кубок жизни пламенит.
Перед нами — легкие тени глобальных перипетий, когда-то мучительно свершавшихся в додинском сценическом мире. Теперь они поют — шальные ангелы поют или ошалевшая от радости компания друзей… Или это концерт по заявкам… Раскинулось море широко… Горланят, как порой в спектаклях Юрия Погребничко… И бесшабашная лагерная мадонна с копной стриженых каштановых волос — то ли Грушенька, то ли Катерина Ивановна (Елизавета Боярская) — отчаянно выделывает в финале таки-и-ие коленца! И все вместе так поют знакомую до боли песню, что уже не нужны никакие подробности, часы мучительных разговоров. Два варианта романса заменяют их сполна. Сначала первый, из 80-х годов XIX века (там раскинулось небо широко, теряются волны вдали, оттуда уйдем мы далеко, подальше от грешной земли). И второй, в 30-е годы прошлого века перепетый Леонидом Утесовым по-одесски бравурно и отчаянно горько. В первом варианте слышатся эгейские волны, и они легко переходят в шиллеровско-бетховенскую «Оду к радости» (что сближает без усилья всех, разрозненных враждой, и, когда раскинет крылья, люди — братья меж собой).
Пересобрав роман заново, Додин легко принял и преодолел искушение новым театром.
Соединив то место в Евангелии, где Иисус говорит с эллинами о брошенном в землю, умершем и проросшем зерне, с шиллеровской «Одой к радости», Достоевский размышляет о чаемой общей радости человечества. Обнимитесь, миллионы… Вместо миллионов, вместо целого сонма романных персонажей и мотивов у Додина остались только эти семеро, собранные в аскетичную, совсем не пафосную мистерию о человеке. Небо с кружащим одиноким софитом, чистилище, просвеченное сбоку сотами прожекторов, и черный люк преисподней, откуда выйдут актеры (сценограф — Александр Боровский, художник по свету — Дамир Исмагилов).
На наших глазах произошло странное преображение: лишенные прилипших к ним за полтора века масок и свойств, персонажи Достоевского стали почти прозрачными, отсвечивая и отражая друг друга. Ну вот кого именно играет Игорь Иванов в своем молчаливом и загадочном Карамазове-старшем? Он чуть старше, мрачнее и резче остальных. Но разве он — чудовище? Еще крепкий, но уже знающий притяжение смерти, уводящий нутряным своим бытием куда-то в неведомые глубины, просто и прямо, как власть имеющий, говорит о вожделении и культе женской красоты. Или Дмитрий Игоря Черневича — совсем другой, чем ждешь, не бесшабашный, но мучительно сосредоточенный. Немолодой, суховатый, какой-то стертый, совсем без цыганщины… Когда он вдруг Смердякова называет на суде Павлом, это обжигает — и трудно сказать, что в этой перемене: может, стыд, ведь кем только его, больного, не обзывал… Кстати, то, что он брат, в спектакле доказывается документально: об изнасиловании Лизаветы их папашей все читают, держа в руках по газете. Длинный, нескладный Смердяков — Олег Рязанцев здесь и вправду вызывает изумление своим загадочным и сосредоточенным присутствием на сцене. Неужто он и вправду Павел, апостол любви?
Пересобрав роман заново, Додин легко принял и преодолел искушение новым театром. Слово «легко» по отношению к Додину кажется неуместным, но оно многое объясняет. Додин уже делал «Карамазовых» со знаменитым курсом «Братьев и сестер»: там Митю играл исполненный страсти Петр Семак, а здесь — сжатый в пружину, сосредоточенно-сдержанный Игорь Черневич. Трудно не подивиться и тому, как поменялись местами репетировавшая Грушеньку темпераментная, страстная Лиза Боярская (теперь она Катерина Ивановна) и более прозрачная, точно созданная для Катерины Ивановны Екатерина Тарасова (теперь Грушенька).
Додин сжал, как сжимают гигабайты, важнейшие для романа мотивы. Эротическое, даже сексуальное, пронизывающее собою весь текст, в МДТ упаковали в одну мизансцену, где ножки и сапожки. Вот Катерина Ивановна — Боярская приходит к Мите, чтобы, по его предложению, лично забрать четыре с половиной тысячи ради спасения проигравшегося отца. Ничего особенного — просто садится на стул и медленно, пока Митя анализирует тайники своих темных желаний, расшнуровывает ботинки, открывает роскошные ноги, снимает чулки, гордо ожидая насилия... Потом так же будет расшнуровывать чулки Грушенька — Тарасова, соблазняя Алешу, прекрасно сознавая, что и для него она — фетиш, объект вожделения. Раскинет за его спиной — точно крылья — длинные ноги, и Алексей провалится в самую бездну карамазовской (человеческой) породы. И уже не различишь, кто Грушенька, исполненная жизни и сердечной полноты, а кто — строгая и гордая Катерина. Все совратительницы. И тут Лиза Хохлова и вправду не нужна: все равно Алеша сбежит от нее к Груше в ненаписанном втором томе.
На какое-то мгновение кажется, что свет софитов перемещается в зрительный зал, проясняя наше с Карамазовыми родство, — и не они, но мы высвечены особым, печальным и радостным светом мистерии. Катерина и Груша запевают, Карамазовы подхватывают, и вот уже бравурно и радостно разливается по театру «Раскинулось небо широко»… Подальше от грешной земли.
Раз-два, люблю тебя, люблю тебя…
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиМария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20243654Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым
22 ноября 20245182Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах
14 октября 202411945Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 202418533Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
9 августа 202419196Быть в России? Жить в эмиграции? Журналист Владимир Шведов нашел для себя третий путь
15 июля 202421937Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
6 июля 202422680Философ, не покидавшая Россию с начала войны, поделилась с редакцией своим дневником за эти годы. На условиях анонимности
18 июня 202427800Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова
7 июня 202428003Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202428660