18 декабря 2020Театр
184

Раскинулось небо широко

«Братья Карамазовы» Льва Додина в МДТ — Театре Европы

текст: Алена Карась
Detailed_picture© МДТ — Театр Европы

«Братья Карамазовы» в МДТ готовились долгих четыре года, почти втайне. А вышли стремительно, в канун локдауна, в разгар неведомой новой чумы, и вместо ожидаемого лонгрида (Елизавета Боярская даже как-то проговорилась в интервью, что спектакль мог бы идти и двадцать часов) подарили чувство непонятной, обжигающей, бравурной радости. Природу ее трудно передать и осмыслить.

В колосниках над сценой кружит одинокий прожектор, ловит внизу кого-то; вот нашел — поймал в свой ангельский луч Алешу, светловолосого, с простоватой обаятельной физиономией крестьянина. Выхваченный из тьмы, Евгений Санников медленно снимает послушническую рясу, переодевается в пальто и остается на залитых светом подмостках, глядя, как из-под сцены, из мистериальной преисподней, выходят один за другим все остальные. Всего же их семеро. В пьесе Додина (то есть в тексте, собранном из самого романа и других произведений Достоевского) этим семерым достались речи других, перемешанные так, что многое слышишь будто впервые.

Пустой планшет сцены в начале занят лишь сваленными слева стульями — ненавязчивым знаком обезлюдевшего мира (или тех изъятий, которые претерпел спектакль за четыре года работы?). Возможно, они сметены подвижной фурой-стеной, начиненной сотами света. Художники придумали свой оригинальный ответ на великий занавес-время Давида Боровского, связанный из тяжелой шерсти и сметавший в таганском «Гамлете» обитателей Эльсинора. Занавес «Карамазовых» вносит в пространство спектакля тему света как последнего суда, десятками софитов просвечивая персонажей (а на мгновение и зрителей) насквозь, но и размывая их уникальные свойства, сливая в нечто единое.

© МДТ — Театр Европы

Две мелодии сопровождают спектакль: «Раскинулось море широко» и «Ода к радости». Бетховенская «Ода» завораживает. Особенно когда ближе к финалу Дмитрий Карамазов — Игорь Черневич, пересекая в кандалах пустое пространство, поет ее, останавливаясь на каждом слове, каждом повороте стихотворения в переводе Тютчева: душу Божьего творенья радость вечная поит, тайной силою броженья кубок жизни пламенит.

Перед нами — легкие тени глобальных перипетий, когда-то мучительно свершавшихся в додинском сценическом мире. Теперь они поют — шальные ангелы поют или ошалевшая от радости компания друзей… Или это концерт по заявкам… Раскинулось море широко… Горланят, как порой в спектаклях Юрия Погребничко… И бесшабашная лагерная мадонна с копной стриженых каштановых волос — то ли Грушенька, то ли Катерина Ивановна (Елизавета Боярская) — отчаянно выделывает в финале таки-и-ие коленца! И все вместе так поют знакомую до боли песню, что уже не нужны никакие подробности, часы мучительных разговоров. Два варианта романса заменяют их сполна. Сначала первый, из 80-х годов XIX века (там раскинулось небо широко, теряются волны вдали, оттуда уйдем мы далеко, подальше от грешной земли). И второй, в 30-е годы прошлого века перепетый Леонидом Утесовым по-одесски бравурно и отчаянно горько. В первом варианте слышатся эгейские волны, и они легко переходят в шиллеровско-бетховенскую «Оду к радости» (что сближает без усилья всех, разрозненных враждой, и, когда раскинет крылья, люди — братья меж собой).

Пересобрав роман заново, Додин легко принял и преодолел искушение новым театром.

Соединив то место в Евангелии, где Иисус говорит с эллинами о брошенном в землю, умершем и проросшем зерне, с шиллеровской «Одой к радости», Достоевский размышляет о чаемой общей радости человечества. Обнимитесь, миллионы… Вместо миллионов, вместо целого сонма романных персонажей и мотивов у Додина остались только эти семеро, собранные в аскетичную, совсем не пафосную мистерию о человеке. Небо с кружащим одиноким софитом, чистилище, просвеченное сбоку сотами прожекторов, и черный люк преисподней, откуда выйдут актеры (сценограф — Александр Боровский, художник по свету — Дамир Исмагилов).

На наших глазах произошло странное преображение: лишенные прилипших к ним за полтора века масок и свойств, персонажи Достоевского стали почти прозрачными, отсвечивая и отражая друг друга. Ну вот кого именно играет Игорь Иванов в своем молчаливом и загадочном Карамазове-старшем? Он чуть старше, мрачнее и резче остальных. Но разве он — чудовище? Еще крепкий, но уже знающий притяжение смерти, уводящий нутряным своим бытием куда-то в неведомые глубины, просто и прямо, как власть имеющий, говорит о вожделении и культе женской красоты. Или Дмитрий Игоря Черневича — совсем другой, чем ждешь, не бесшабашный, но мучительно сосредоточенный. Немолодой, суховатый, какой-то стертый, совсем без цыганщины… Когда он вдруг Смердякова называет на суде Павлом, это обжигает — и трудно сказать, что в этой перемене: может, стыд, ведь кем только его, больного, не обзывал… Кстати, то, что он брат, в спектакле доказывается документально: об изнасиловании Лизаветы их папашей все читают, держа в руках по газете. Длинный, нескладный Смердяков — Олег Рязанцев здесь и вправду вызывает изумление своим загадочным и сосредоточенным присутствием на сцене. Неужто он и вправду Павел, апостол любви?

© МДТ — Театр Европы

Пересобрав роман заново, Додин легко принял и преодолел искушение новым театром. Слово «легко» по отношению к Додину кажется неуместным, но оно многое объясняет. Додин уже делал «Карамазовых» со знаменитым курсом «Братьев и сестер»: там Митю играл исполненный страсти Петр Семак, а здесь — сжатый в пружину, сосредоточенно-сдержанный Игорь Черневич. Трудно не подивиться и тому, как поменялись местами репетировавшая Грушеньку темпераментная, страстная Лиза Боярская (теперь она Катерина Ивановна) и более прозрачная, точно созданная для Катерины Ивановны Екатерина Тарасова (теперь Грушенька).

Додин сжал, как сжимают гигабайты, важнейшие для романа мотивы. Эротическое, даже сексуальное, пронизывающее собою весь текст, в МДТ упаковали в одну мизансцену, где ножки и сапожки. Вот Катерина Ивановна — Боярская приходит к Мите, чтобы, по его предложению, лично забрать четыре с половиной тысячи ради спасения проигравшегося отца. Ничего особенного — просто садится на стул и медленно, пока Митя анализирует тайники своих темных желаний, расшнуровывает ботинки, открывает роскошные ноги, снимает чулки, гордо ожидая насилия... Потом так же будет расшнуровывать чулки Грушенька — Тарасова, соблазняя Алешу, прекрасно сознавая, что и для него она — фетиш, объект вожделения. Раскинет за его спиной — точно крылья — длинные ноги, и Алексей провалится в самую бездну карамазовской (человеческой) породы. И уже не различишь, кто Грушенька, исполненная жизни и сердечной полноты, а кто — строгая и гордая Катерина. Все совратительницы. И тут Лиза Хохлова и вправду не нужна: все равно Алеша сбежит от нее к Груше в ненаписанном втором томе.

© МДТ — Театр Европы

На какое-то мгновение кажется, что свет софитов перемещается в зрительный зал, проясняя наше с Карамазовыми родство, — и не они, но мы высвечены особым, печальным и радостным светом мистерии. Катерина и Груша запевают, Карамазовы подхватывают, и вот уже бравурно и радостно разливается по театру «Раскинулось небо широко»… Подальше от грешной земли.

Раз-два, люблю тебя, люблю тебя…


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Евгения Волункова: «Привилегии у тех, кто остался в России» Журналистика: ревизия
Евгения Волункова: «Привилегии у тех, кто остался в России»  

Главный редактор «Таких дел» о том, как взбивать сметану в масло, писать о людях вне зависимости от их ошибок, бороться за «глубинного» читателя и работать там, где очень трудно, но необходимо

12 июля 202349597
Тихон Дзядко: «Где бы мы ни находились, мы воспринимаем “Дождь” как российский телеканал»Журналистика: ревизия
Тихон Дзядко: «Где бы мы ни находились, мы воспринимаем “Дождь” как российский телеканал» 

Главный редактор телеканала «Дождь» о том, как делать репортажи из России, не находясь в России, о редакции как общине и о неподчинении императивам

7 июня 202342851