Берлинский дневник Романа Должанского

Две недели накануне коронакризиса. Часть III

текст: Роман Должанский
Detailed_picture© Jörg Zägel

COLTA.RU продолжает публикацию «Берлинского дневника» Романа Должанского. Этот цикл писался известным театральным критиком и куратором, заместителем художественного руководителя Театра наций в минувшем феврале — в дни репетиций спектакля «Фрекен Жюли» Тимофея Кулябина в Дойчес-театре, над которым Должанский работал в качестве драматурга. «Берлинский дневник» — это одновременно и хроника последних недель накануне локдауна, и репортаж из репетиционного зала, и театральный травелог, автор которого, один из самых тонких отечественных знатоков современной немецкой культуры, не только размышляет о буднях сегодняшнего Берлина, но и возвращается к собственным воспоминаниям разных лет. Первую и вторую части цикла читайте здесь.

Вторник, 18 февраля

Справа от Дойчес-театра, на Шуманштрассе, стоит жилой дом. В линию улицы он встроен так незаметно, что кажется — был всегда здесь. Но это не так. На месте безликого тихого сооружения, у которого что-либо живое нужно долго поджидать, двадцать с небольшим лет назад ежевечерне собиралась толпа. Здесь находился самый интересный берлинский театральный адрес… Тогдашний интендант Дойчес-театра Томас Лангхоф решил отдать принадлежащий театру контейнер-времянку, оставшийся от каких-то ремонтных работ, под молодежный проект. Место называлось «Бараке», оно и выглядело бараком, времянкой с трясущимися стенами, обреченной уступить место очередной «золотой» недвижимости в тихом центре столицы.

Зал был тесный, народу в него набивалось под завязку, духота была страшная, сцены как таковой тоже не было — но здесь ставили, читали и обсуждали современные пьесы. Молодой Томас Остермайер, выпускник Берлинской театральной школы имени Эрнста Буша, — ему и отдал Лангхоф этот «барак», — прежде всего, обратил внимание на современную английскую драматургию, авторов из так называемого движения «ин йер фейс», пьесы которых действительно бросали в лицо зрителю неприглядную социальную правду. На афишах появились Марк Равенхилл, Сара Кейн, Дэвид Хэрроуэр и другие британцы. Искали в «Бараке» и актуальные французские пьесы, и радикальные русские тексты. Собственно говоря, благодаря русским драматургам я и познакомился с «Бараке» и молодым Остермайером, прочитав в рамках «русской недели» доклад о наших новых пьесах.

Но дело «Бараке» состояло не столько в укреплении международных связей (90-е годы многих подружили и принесли все главные открытия), сколько в поддержке молодой немецкой драматургии, которая тоже стала появляться в театре-контейнере. Остермайер тогда, в сущности, прорвал негласную блокаду. Кто-то подсчитал, что после короткой истории «Бараке» — всего три года, с 96-го по 99-й, — количество современных пьес в репертуаре немецких государственных театров увеличилось на порядок. Томас оказался в правильном месте в правильный момент: именно в «Бараке» он проверил модель политически активного современного театра, которую потом развил в «Шаубюне». И, как часто бывает в таких случаях, новое месторождение театра сформировало людей, сегодня многое определяющих в театре Германии: менеджер «Бараке» Тобиас Файт стал директором «Шаубюне», драматург Йенс Хилье до недавнего времени успешно возглавлял берлинский Театр имени Горького, пьесы Мариуса фон Майенбурга сегодня ставят во всем мире, куратор и переводчик Штефан Шмидтке организовал немало фестивалей и до сих пор лучше всех переводит на немецкий современную русскую драматургию…

* * *

«Фрекен Жюли» Тимофея Кулябина выйдет в Kammerspiele. Конечно, я бывал и прежде здесь, зрителем на спектаклях, но сегодня заглянул посмотреть другими глазами — мысленно примерить то, что уже вырисовывается на репетициях, к пространству театра. Каммершпиле в 1906-м открыл Макс Рейнхардт — можно сказать, это был прообраз «Бараке»: режиссер возглавлял Дойчес-театр с 1905-го и быстро понял, что нужна новая сцена для постановок современной драматургии. С тех пор назначение сцены, конечно, изменилось, но некий особый ее статус сохраняется; это как бы отдельный театр, хотя ни административно, ни творчески, ни технически автономии у второй сцены нет. Но все-таки пишут равноправно — Deutsches Theater & Kammerspiele.

Каммершпиле пережил своего основателя, не раз менял облик. Рейнхардт был против всякого украшательства, так что весь «старинный» стиль, который мы сегодня видим в оформлении зала, придуман Йозефом Геббельсом — после изгнания в 33-м году еврея Рейнхардта министр пропаганды решил лично поупражняться в дизайне второй сцены Дойчес-театра. Деление же зрительного зала на партер и балкон было упразднено сравнительно недавно, во время последней реконструкции, — теперь в Каммершпиле установлен амфитеатр. Количество зрительских мест почти уполовинилось, но зато теперь отовсюду хорошо видно. Подиума на сцене нет, зеркало у нее довольно-таки узкое. Не самая удобная площадка, что уж говорить. Но многие неудобства компенсируются отличным оборудованием.

Дойчес-театрДойчес-театр© Jörg Zägel

Когда в Москве у нас выпускаются спектакли, между режиссером и администрацией театра начинается «битва за выпуск» — на сколько дней предстоит остановить репертуар и отдать сцену для финальных репетиций. Если речь не идет о технических и световых чудесах (Лепаж, Уилсон и т.д.) или многонаселенных музыкальных спектаклях, сговариваются обычно на семи-восьми днях. Здесь иначе. Выпускают на сцену почти за три недели до премьеры. Но вечерние спектакли перестают играть лишь за два дня до прихода зрителей на новую постановку. А так — рано утром ставят декорации к готовящейся премьере, потом репетиция, после обеда сцену освобождают и успевают поставить декорацию вечернего спектакля. Те же, кто накануне своего выпуска, вечером могут вернуться в репзал и устранять там выявленные утром проблемы. Конечно, предусмотрены световые репетиции, саундчек, прогон для фотографов и все, что положено делать перед премьерой. Но при таком напряженном расписании каждая минута на весь золота — и все расписано тоже по минутам.

Премьер на трех сценах (есть еще крохотная «Box») выпускают много — почти три десятка за сезон. За вычетом летних каникул выходит, что почти каждую неделю в театре играется какая-нибудь премьера. С одной стороны, это неплохо — артисты не сидят без дела, машина работает, информационные поводы идут один за другим, зрителям все время подкидывают что-то новенькое. С другой стороны, есть угроза, если говорить в экономических терминах, кризиса перепроизводства: неплохие спектакли, вовсе не исчерпавшие свои ресурсы и морально не устаревшие, должны уступить место новым постановкам — театр получает дотацию и должен ее потратить, то есть произвести много-много продукции. Как известно, благополучие подчас опаснее бедности. Вот что точно хорошо при таком ритме работы, так это более спокойное отношение к успеху. У нас театр недели за две до премьеры превращается в сумасшедший дом — все бегают как угорелые: ну что там, ну как там, смеялись (плакали, хлопали) ли «папы и мамы», что сказала княгиня Марья Алексевна и т.д. А здесь — тишь да гладь. Ну премьера, ну еще один спектакль. Успех? Отлично, ура, всем спасибо. «Шайсе» вышло? Ну тоже не беда, получится в следующий раз. Театр — не вся жизнь, а только ее часть. Важная, прекрасная часть, но и вокруг много всего не менее интересного.

* * *

Вечером у нас — традиционный здесь Bergfest, совместный вечер всей творческой группы спектакля. Дословно — «праздник горы»: имеется в виду вечеринка по случаю того, что половина репетиционного пути пройдена, вроде как «перевал», переход через гору. На самом деле до середины еще далеко, но сегодня всем удобно, а будет ли так же удобно в точную дату пересечения «экватора» — неизвестно. Форма вечера свободная: в цюрихском Шаушпильхаусе, например, мы собирались в одной из театральных мастерских, еду и выпивку приносили сами, заранее распределив обязанности. Но то в Цюрихе — там поход в ресторан может обернуться сущим разорением. В Берлине же возиться с едой глупо, потому что все доступно, — так что Бетина просто заказывает столик в какой-то пиццерии. Конечно — в Пренцлауэрберге.

Принято считать, что немцы — формалисты, все делают по протоколу. Если это и так, то протокол очень удобный. Бергфест предназначен для неформального общения: тем, кто еще толком не познакомился, дан шанс наверстать упущенное. Все платят за себя, но это вовсе не догма: в конце мы решаем сообща угостить двух ассистенток-практиканток, которые не получают театральных зарплат. На Бергфесте все вылезают ненадолго из своих профессиональных сущностей и становятся просто знакомыми: это единственное время, когда мы разговариваем «за жизнь» и «за политику» — про Путина и партию AfD, различия театральных укладов в Германии и России. Кто хочет — может рассказать о семье, но у того, кто не хочет, лишнего не спросят. Здесь не становятся друзьями, но перестают быть совсем чужими. Удобно.

Среда, 19 февраля

Репетиция только во второй половине дня. С утра отправляюсь на кладбище — к так называемому Мемориалу социалистов на кладбище Фридрихсфельде. Это что-то вроде гэдээровской Кремлевской стены, место вечного сна высших государственных деятелей. В отличие от нашего главного кладбища, здешний официальный некрополь находится не просто не в центре города, а у черта на куличках — в Лихтенберге, да там от метро еще верных двадцать минут быстрым шагом. Наверное, сюда добираются только самые безумные и специфически любознательные туристы. Во всяком случае, среди моих знакомых я — первый, совершающий паломничество к могилам полузабытых политиков прошлого века. По пути от метро начинается дождь, так что гулять по кладбищу мне предстоит в совершенном одиночестве.

На вопрос «а какого черта тебя туда понесло» я давно придумал ответ: по-моему, в каждом русско-советском городе есть улицы Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Пушкина или Чехова — не везде, а Роза и Карл присутствуют в топонимике любого райцентра, и все им нипочем. Столько уже исхожено по улицам их имен, что экскурсия до их могил точно будет короче.

Мемориал социалистов, ФридрихсфельдеМемориал социалистов, Фридрихсфельде© Ulrich Horb

Все началось с основателя Социал-демократической партии Германии Вильгельма Либкнехта — его первым из социалистов похоронили на кладбище Фридрихсфельде. В 1919-м там же закопали тела сына Вильгельма Карла Либкнехта и других жертв Январского восстания, потом рядом появилась могила Розы Люксембург. Увлекательно перечитать их истории сегодняшними глазами: история кажется вывернутой наизнанку, незаурядные мечтатели оказываются переделаны в отчаянных авантюристов, борцы за чужое счастье — в безответственных разбойников, жизнью расплатившихся за свои порывы.

На кладбище мокро и ветрено. Мемориал социалистов — цветник в центре круглой поляны, обнесенной стеной. Здесь две группы захоронений. Вдоль стены, по окружности, — «второстепенные» могилы, в стене — колумбарий с дощечками, действительно похожий на Красную площадь. Так придумали уже после Второй мировой — при нацизме памятники социалистам были разрушены, и коммунисты сочиняли мемориальное пространство заново. А самые знаменитые могилы устроены как лепестки центрального «цветка». Сквозь зеленый травяной ковер проглядывают таблички — Роза Люксембург, Карл Либкнехт, Эрнст Тельман, здесь же основатели ГДР: руководитель Социалистической единой партии Германии Вальтер Ульбрихт (это по его инициативе в 1961-м построили Берлинскую стену), первый и единственный президент ГДР Вильгельм Пик, председатель Совета министров Отто Гротеволь… Невидимые диагонали их останков пересекаются в центре, где возвышается гранитный монумент с надписью «Мертвые предостерегают нас». Сегодня — о чем-то другом…

* * *

Фестиваль «Театртреффен» обычно проходит в мае. Я уже лет двадцать стараюсь его не пропускать, для себя называю свои вылазки «поехать за товаром» — всегда хочется привезти в Москву «большой немецкий спектакль». (Для меня это совершенно особый вид театра; кто поймет, что я имею в виду, — хорошо, остальным объясню в другой раз.) Конечно, конъюнктура на этом рынке, как и на любом другом, меняется год от года, и жалобы на странности выбора жюри давно стали частью фестивального ритуала. Любимая тема последних лет — почему за бортом остались работы знаменитых мастеров из знаменитых драматических театров, а вместо них появляются несовершенные постановки молодых режиссеров или независимые проекты неопределенных жанров, которые и привезти-то на «Театртреффен» в Берлин не удается, потому что спектакль уже отколесил по другим фестивалям и теперь его не собрать заново.

Естественно, не обошли фестиваль и гендерные волнения последних лет. Вообще «митушные» страсти, как мне кажется со стороны, в артистическом мире Германии не были раскалены до тех невыносимых градусов, что изрядно подплавили творческие сообщества Франции или Англии (не говоря уже об Америке). Социумы, пережившие суровые и жестокие времена, вообще менее прямолинейны и более гибки и осторожны в осуждении человеческих слабостей. Немцев, даже тех, кто держит нос по ветру и не осмеливается идти против требований новых пуритан, как-то легче бывает вернуть к здравому смыслу, чем британцев или французов. Впрочем, это слишком скользкий лед, чтобы вылезать сегодня на него без особой надобности. И с чего я полез на каток? А с того, что в прошлом году организаторы фестиваля «Театртреффен» ввели гендерное квотирование — обязались отобрать спектакли так, чтобы как минимум половина из них (то есть пять из обычных десяти) была поставлена режиссерами женского пола. Критики-отборщики, кажется, даже перевыполнили взятые на себя обязательства: вышло шесть из десяти.

Сцена из спектакля «Мизантроп»Сцена из спектакля «Мизантроп»© Arno Declair

В этом году «Мизантроп» Дойчес-театра попал в десятку «наиболее достойных внимания спектаклей немецкоязычного пространства» — так фестиваль «Театртреффен» определяет свой критерий отбора, избегая слишком обязывающего слова «лучший». Говорят, в театре не только обрадовались, когда «Мизантропа» взяли в фестивальную афишу, но и удивились — аккуратный, без излишеств и неожиданностей, спектакль Анне Ленкс достоин чего угодно, но только не какого-то специального всеобщего внимания. Спектакль в репертуаре, так что начать знакомиться с афишей «Театртреффена» можно и в феврале. Как журналиста, меня много раз сажали в партер, как гостя интенданта — в середину первого ряда бельэтажа, теперь, как временный сотрудник театра, сижу на служебном месте — во втором ряду бельэтажа сбоку. Обзор сцены не самый лучший, зато прекрасный вид на бело-красно-золотистый зал, одновременно торжественный и уютно-камерный, один из самых красивых.

Пьеса Мольера разыграна вне примет конкретного времени или места. Буквально «без всего» — в спектакле нет никакого предметного мира, героям не дано ни присесть, ни опереться на что-либо, они все время на ногах, все время в словах, эти подвижные и разговорчивые персонажи мольеровской комедии, помещенные в неглубокую, выдвинутую на авансцену декорацию-коробочку. Стены и потолок ее собраны из натянутых резиновых «прутьев», так, что нет ни дверей, ни окон, и появиться герои могут в любом месте, буквально выскочив из стены. В центре спектакля, как и положено по пьесе, — Альцест Ульриха Маттеса, одного из самых известных современных немецких актеров, мягкого и сдержанного резонера, мастера аристократического голосоведения. С «Мизантропом» актеры справляются меньше чем за два часа, вроде бы ничего не упуская, но ни на чем не задерживаясь, радостно отыскивая в тексте острые места, но не укалываясь и не травмируя публику. Вскоре сцена и зал расстаются, довольные друг другом. Наверное, «Мизантроп» — все-таки не один из десяти самых примечательных, а всего лишь один из шести по гендерной квоте.

Продолжение следует.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20242484
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20243367
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202410993
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202417576
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202421770
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202427097
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202427933