18 января 2017Театр
205

«Мы занимаемся художественным культуртрегерством»

Марина Давыдова о проекте Eternal Russia в берлинском Hebbel am Ufer

текст: Дмитрий Ренанский
Detailed_picture© Dorothea Tuch

В берлинском театре Hebbel am Ufer продолжаются показы проекта Eternal Russia. О своем дебюте на театральной сцене известный критик, куратор и колумнист COLTA.RU Марина Давыдова рассказала Дмитрию Ренанскому.

— В программке Eternal Russia вы значитесь не только как автор текста и концепции проекта, но и как режиссер. Как так получилось?

— Все началось довольно неожиданно — со встречи с худруком HAU Аннеми Венакер, с которой мы на тот момент были знакомы только заочно. Мы встретились на фестивале в далекой Южной Корее, дело было в конце 2015 года — Аннеми напомнила мне о том, что в 2017 году грядет столетие русской революции и HAU, как правильные немцы, которые всегда все планируют заранее, уже думают о программе приуроченных к этому юбилею мероприятий. Не могу сказать, что меня в тот момент как-то сильно занимал этот юбилей, я вообще о нем не думала, но коль уж речь зашла о России, я поделилась рядом своих мыслей по поводу новейшей русской истории. Аннеми эти мои соображения явно зацепили, и она с тех пор стала время от времени обращаться ко мне за консультациями. HAU, как известно, — главная проектная площадка театрального Берлина, так что ей присылали (и присылают) множество proposals, в частности, и по поводу означенной даты. Аннеми иногда мне эти заявки пересылала и просила прокомментировать. В какой-то момент, сочинив очередной комментарий, который был едва ли не длиннее текста самой заявки, я просто в шутку написала: по-моему, мне уже пора самой заявку делать. И молниеносно получила ответ: да-да, это было бы прекрасно!

У меня в то время в разгаре был Венский фестиваль, и вообще голова была занята другим, поэтому я на эти слова даже не отреагировала. Но надо отдать HAU должное: они проявили редкую настойчивость. «Ну и когда же вы пришлете свою заявку? Ну же — мы ждем!» Я в какой-то момент поняла, что мне не отвертеться, и, сидя в Вене, как-то неожиданно для самой себя набросала схему того действа, которое теперь называется Eternal Russia. То есть я просто вдруг увидела, как это все должно быть устроено: расположение комнат, входов, выходов, логику перемещений. И, как только увидела, моментально написала сценарий. Через несколько дней (а это был январь 2016 года) я по приглашению HAU приехала в Берлин. Я читала свой сценарий вслух и одновременно рисовала на бумажке схему будущего спектакля — назовем его так. Работники HAU следили за моим рассказом с непроницаемыми лицами. Потом наступила пауза. Потом Аннеми сказала: так, отлично, мы даем тебе карт-бланш — делай все, о чем рассказала, как хочешь и с кем хочешь. И я обалдела. Это было даже неожиданнее, чем приглашение от Венского фестиваля, потому что там я все же занималась привычным для себя делом. И потом, HAU — это очень серьезная институция. Я и представить себе не могла, что буду когда-то дебютировать на их сцене, не имея за плечами никакого опыта.

Тут еще нужно учитывать, что в Германии меня знают, во-первых, как критика (поскольку много моих статей переведено на немецкий язык), а во-вторых, как продюсера Венского фестиваля — но никакой «кредитной истории» как у человека, занимавшегося созданием каких-то художественных проектов, у меня нет. При этом я еще привожу за собой Веру Мартынов и Владимира Раннева, имена которых многое значат в российском контексте, а в немецком — нет. Все вместе это превращается в уравнение со всеми неизвестными, а это большой риск для любого продюсера, так что мне лишь остается снять перед HAU и Аннеми шляпу.

© Dorothea Tuch

— Как вы сами определяете жанр своего проекта — на какой, условно говоря, полке европейского театрального супермаркета размещается Eternal Russia?

— Это и паркур, и инсталляция, и видеоинсталляция, но на самом деле все это — лишь слагаемые какого-то другого эстетического феномена, названия которому еще, вероятно, не придумано. Во всяком случае, я его не знаю. Для меня принципиально то, что в рамках этого проекта просветительско-аналитическая и художественная стихии сливаются в единое целое. Для меня Eternal Russia вырастает не только из множества спектаклей, перформансов и выставок, которые я смотрю в силу своей первой профессии, но и из моего лекторского опыта: в какой-то момент я стала понимать, что сама по себе лекция вполне может стать piece of art. Eternal Russia — это, так сказать, художественное культуртрегерство.

И тут, конечно, важен контекст, в котором мы им занимаемся: наш проект — его продюсером является HAU — включен в программу сразу двух крупных культурных форумов. Премьера проходит в рамках большого фестиваля Utopian Realities, посвященного русской революции. Он, в свою очередь, является частью еще более крупного фестиваля 100 Years of Now, занятого исследованием того, как за последние сто лет изменилась окружающая нас реальность — материальный мир, наши представления о добре и зле, гуманитарная сфера, все вообще. Этот проект задумывался вне связи с русской революцией, но потом стало понятно, что это совпадение — знаковое.

История России ХХ века — история лукавая, оборотническая; уловить ее, правильно понять логику развития не так просто.

— Для кого вы делали Eternal Russia? Что знает и понимает про революцию 1917 года берлинская публика?

— В абсолютном большинстве случаев мне приходилось сталкиваться на Западе с достаточно упрощенным и поверхностным восприятием того, что произошло в России сто лет назад. Для многих, например, подлинным открытием является даже тот простой факт, что в России в 1917 году было две революции, а не одна. Впрочем, в российском контексте с этой темой все тоже довольно туманно. И некоторые смысловые акценты, которые я делаю в Eternal Russia, будут, полагаю, неожиданными не только для западного зрителя, но и для нашего. Например, важная для меня мысль о том, что фашистская эстетика определяет идеологию, а не наоборот. Я проговариваю ее в одной из частей этого многочастного проекта, но вкладываю ее в уста некоего персонажа. Это, конечно, придуманный герой, но за ним, как и за всеми героями этого действа, маячат тени реальных исторических лиц. Или тот факт, что в конце 1920-х в России, как мне кажется, произошел слом, вполне сопоставимый с тем, что случился в 1917 году, только с обратным знаком: смена левого дискурса на правый. Парадокс заключается в том, что никакие вывески и лозунги при этом не поменялись, они остались прежними. История России ХХ века — история лукавая, оборотническая; уловить ее, правильно понять логику развития не так просто…

Или вот еще: мы ведь редко задумываемся о том, что в феврале 1917 года Россия стала едва ли не самой свободной страной мира. Принятая тогда избирательная система была без преувеличения самой либеральной на всей планете: права, которые получили женщины в России после Февральской революции, в Британии они обрели в 1930-е годы, а во Франции (благодаря суфражисткам) — и вовсе только в конце 1940-х годов. В 1917 году страна как-то в одночасье выпрыгнула из архаики. И чем мощнее был этот прыжок и этот рывок, тем сильнее оказался откат обратно в архаику: мы эту закономерность и сейчас наблюдаем. Но мощная вспышка 1917-го указала вектор развития для других стран — об этом у нас тоже как-то не принято вспоминать.

© Dorothea Tuch

— В каком-то русскоязычном анонсе Eternal Russia я не без изумления прочитал, что авторы проекта, дескать, уравнивают события 1991 года и 1917-го…

— Все обстоит с точностью до наоборот — параллелей с 90-ми годами я как раз сознательно старалась избегать. Матрица современной России задана тоской по двум имперским эпохам — дореволюционной и сталинской; все, что было после, — оттепель, застой, 90-е годы — не более чем интермедии по отношению к этим главным сюжетам. Поэтому я работаю с дореволюционной, революционной, сталинской Россией — а дальше перепрыгиваю прямиком в наши дни: нам казалось, что в 90-е годы мы куда-то вроде бы вырвались, а в итоге все равно пришли обратно в Eternal Russia. На том месте, где у нас висит портрет Николая II, а потом портрет Сталина, в конце концов, вопреки ожиданиям, не появляется портрет Путина — там висит нечто другое, сами увидите, что именно.

© Dorothea Tuch

— Почему из трех площадок, входящих в комплекс Hebbel am Ufer, была выбрана именно HAU-3?

— Как вы помните, программирование в HAU устроено таким образом, что афиша состоит из множества проектов, которые показываются несколько дней подряд — потом они исчезают из репертуара, уступая сцену другим спектаклям. Если бы мы сочиняли Eternal Russia для HAU-1 или HAU-2, то он шел бы всего три-четыре дня, а у руководства HAU с самого начала было желание показывать наш проект на протяжении всего фестиваля. В итоге так и случилось: Eternal Russia можно увидеть в HAU-3 с 12 по 23 января, за исключением первого вечера проект будет показываться дважды в день. Для HAU это очень много. И к тому же этот проект стал для них вызовом: в основном он продюсируют довольно простые в постановочном смысле спектакли — не случайно в афише так много современного танца. Конечно, тут можно увидеть и такой сложносочиненный проект, как Situation Rooms группы Rimini Protokoll, но физически эта постановка была сделана на мощностях Рурской триеннале, HAU выступал лишь в качестве сопродюсера. А вот в случае Eternal Russia HAU занимался именно производством, причем довольно затратным: по сравнению с первоначальными идеями замысел пришлось упростить примерно наполовину, но даже в таком виде он оказался самым дорогим и сложным проектом фестиваля.

© Dorothea Tuch

— Как вам работалось с соавторами проекта — художницей Верой Мартынов и композитором Владимиром Ранневым?

— Работалось легко и радостно. Поскольку не только смысловая сторона Eternal Russia, но и вся логистика, все необходимые перестановки, происходящие в пространстве по ходу дела, существовали поначалу только в моем сознании, мы работали следующим образом. Основные смысловые точки маршрута и параметры пространств (темная комната, заваленная мусором, дворцовый зал, рабочий клуб) задаются мной — а потом уже в обозначенных рамках Вера придумывает, что и как должно выглядеть. Скажем, мне нужна портретная галерея, и я понимаю, кто в ней должен присутствовать. А уж как развесить эти портреты, в каких рамках, какого размера, какого цвета будут стены — это решает Вера. Но при этом мы с ней постоянно находились и находимся в диалоге. Примерно так же мы работали и с композитором Владимиром Ранневым. Я ему говорила, что именно мне нужно выразить музыкой и как примерно я — абстрактно, естественно, — себе это представляю. Дальше Володя приносил мне те или иные варианты музыкальной реализации этой идеи, я слушала и говорила: вот здесь холодно, а здесь уже горячее. Но это вовсе не отменяло самостоятельности Веры и Володи. Просто в этом проекте все очень зависят друг от друга. От музыки Раннева, например, зависело то, как будет работать свет в главном пространстве и т.д. От длины моего текста — сколько времени есть на перестановку. Вообще это огромное счастье — работать с талантливыми людьми, которые готовы развить твою идею, тут же предложить свою, буквально на ходу найти выход из сложной ситуации (а таких ситуаций у нас был вагон и несколько маленьких тележек). Они уже, конечно, для меня — полноценные соавторы проекта.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20242611
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20243496
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202411101
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202417683
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202421869
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202427198
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202427978