Алена Полунина: «Меня бесят в себе ростки доброты. Это отвратительно»

Наш проект «Синема верите» продолжается! В это воскресенье, 20 декабря, в 15:00 в кинотеатре «Фитиль» состоится встреча с режиссером Аленой Полуниной, на которой мы в том числе будем смотреть и обсуждать ее новый фильм «Варя», запрещенный к прокату в России. В обсуждении примут участие философ Олег Аронсон, публицист Александр Баунов, публицист Борис Грозовский, социолог Лев Гудков, журналист газеты Die Welt Юлия Смирнова. Попасть на встречу еще можно. Присылайте письмо на адрес info@colta.ru с пометкой «Встреча с Полуниной». Вход строго по спискам.

Обнаружив множество биографических пересечений — приход в кино из журналистики, учеба на Высших режиссерских курсах, — Инна Денисова ждала разговора с Аленой Полуниной как очень личного. Некоторым предубеждением были «ватнические» взгляды, приписываемые Полуниной, — тем сильнее хотелось услышать о них от нее. Столкновения в итоге не случилось.

Вступление

Алена Полунина: Труднее всего удержаться над схваткой. Все время заносит.

— Это произвело на меня впечатление в «Варе». Тебе удалось.

Полунина: Я старалась, чтобы там не было моей позиции. Пришлось оставить свой персонаж в виде голоса. Это добавляло соучастия. И информативности. Мне показалось любопытным, когда человек идет за одним, а находит другое. Что это вообще про документальное кино. Где все зависит от обстоятельств, а не от воли автора. Хороший документалист — тот, который может лечь на волну и она его несет. А плохой документалист будет эту волну все время пытаться как-то повернуть, построить плотину. Как на телевидении: берется тема, под нее подгоняются герои. И все снимается так, что потом неловко смотреть на это как на что-то, что присвоило себе жанр документалистики.

Чем хорош авторский док — что это поле поиска, эксперимента. Авантюра. То есть такие вещи, на которые, помимо всего прочего, подсаживаешься. Происходит то, о чем ты даже не предполагала.

Про журналистику

— Чем для тебя была журналистика?

Полунина: Я считаю, это крутая профессия. Она показана людям, которые собираются заниматься кино. Провести несколько лет в журналистике для документалиста очень неплохо. Другое дело — научиться уходить от публицистики. Иначе получится не совсем кино.

Журналистика — это интересно и весело. Там много светлых голов, модников и хороших людей. Я нежно люблю эту профессию.

— Ты ее для себя видела профессией?

Полунина: Нет. Я занялась журналистикой случайно. И мне было так любопытно и так нравилось. А потом поняла, что уже не любопытно.

— В какой момент?

Полунина: Когда представила возможные потолки. Не имею в виду карьерный рост и кресло главного редактора. Поняла, что на уровне постановки задач самой себе мне уже скучно. А что же будет, когда я стану старше?

— Сколько тебе было лет, когда ты так подумала?

Полунина: Двадцать шесть. И поступила на Высшие режиссерские курсы.

Я не склонна ничего идеализировать, но мне нравятся волеизъявления и буза. Майдан в моей душе до сих пор ничем не перечеркнут.

Про ВКСР

Полунина: Прекрасное место абсолютно. У меня каждую осень какая-то чудовищная ностальгия.

— С легкостью поступила?

Полунина: На самом деле немного людей хотело идти в мастерскую неигрового фильма. А мне как раз эта мастерская показалась интересной. При том что никакого документального кино я в своей жизни не видела. Смотрела в своей жизни только один документальный фильм, «В постели с Мадонной». Но как-то интуитивно почувствовала, что игровое кино никуда не денется. А вот это — совсем непонятно, что такое. И точно интереснее, поскольку труднее. Все, кто со мной учился, остались в профессии. Бестолковых и левых людей практически не было.

— То есть режиссер документального кино может не смотреть документальное кино, не быть его фанатом как зритель — а потом взять и снять такой мощный фильм, как «Революция, которой не было»?

Полунина: Ну, я вот с улицы пришла. Перешагнула порог Высших режиссерских курсов — и пошла узнавать, что такое неигровое кино. Ну да, я вообще не смотрела документальное кино. Фильмом «В постели с Мадонной» удовлетворила свой интерес к нему на долгие годы. Потом, правда, вштырило, когда нам показали докудраму «Лешкин луг» режиссера Погребного.

— Для меня учеба на ВКСР была редким периодом, когда меня вообще не интересовала моя личная жизнь.

Полунина: По моему скромному мнению, кино дает самые большие кайфы. Несопоставимые ни с чем. Снимать кино. Делать его. Лажать. Я помню, как Кшиштоф Занусси нам говорил: у режиссера обязательно должен быть один облом.

— Неужели всего один разрешил?

Полунина: Ну, я много раз переплюнула эту заповедь, облажавшись кучи раз.

— А что вообще значит «ошибка» в документальном кино? Неправильная монтажная склейка?

Полунина: Когда ты не справился с задачей.

— А что значит «не справился с задачей»? Мы же только что обсудили, что фильм вроде как сам себя диктует. Поставишь одну задачу — а решится другая.

Полунина: Я часто себе предъявляю: здесь недожала. Здесь излишне суетилась. Здесь не нашла вовремя деньги. И так далее.

Про деньги

— Я правда не понимаю, как выживают документалисты. Взять тебя. Ты сама себе продюсер?

Полунина: Да. И я в какой-то момент почувствовала, что нарастила мышцу. Что меня абсолютно ничего не пугает. Потому что если захотеть — деньги находятся. Единственное, чего я не люблю, — это бумаги, сметы…

— Сметы — чудовищно! Но ведь если ты продюсер — ты должен уметь их составлять! Ты все это делаешь?

Полунина: На разных этапах приходилось. Каждый раз происходит по-разному. Иногда я начинаю снимать на деньги, которые я заработала на предыдущем проекте.

— То есть даже получалось заработать?

Полунина: Когда пошел второй год обучения, начались веселые времена, я там обнулилась здорово. А потом — начали что-то предлагать, куда-то звать. Да, я начала зарабатывать.

На «Революции», например, была прекрасная ситуация. Я начала снимать на свои деньги. Потом нашла хорошего продюсера, который привлек дополнительные средства. Я-то не думала, что это конъюнктура. А он как хороший продюсер быстро взвесил и пошел тут к эстонцам, здесь к финнам: все быстро получилось. Финансово это была очень успешная история. Я получала денежные призы. Проценты от продаж. Так должно быть. Другое дело, что не всегда получается в силу невыстроенности индустрии. На самом деле в мире очень много денег. И в этом городе очень много денег.

— Документалисту нужно просто в них поверить. И не думать, что единственные деньги, которые у тебя есть на твой фильм, — это продать свою…

Полунина: Почку? Это плохой путь. Лучше находить возможности. Некоторые наши известные документалисты протягивают руку к богатому соседу — и сразу получают часть бюджета. Это значит — хорошие режиссеры. Хороший режиссер — это человек, который может воплотить то, что он задумал. И найти для этого финансовую базу в том числе.

— То есть умение заработать на фильме относим к режиссерским качествам?

Полунина: Конечно.

Я успела отослать последнюю СМС хорошим знакомым в Киев с одним словом «Жопа», и телефон отняли.

Про феминизм

Полунина: Еще режиссеры часто бывают божьими одуванчиками. Среди мужчин такое часто встречается: бродит расхристанный гений, а за ним — волевая женщина-продюсер. Гений не может сам даже подпись поставить, все производство берет на себя жена и сдувает с лучезарного пылинки, чтобы не закуксился.

— А я бы тоже хотела, чтобы с меня, лучезарной, сдували пылинки! И ты наверняка бы не отказалась? Или с нас, женщин, никто не будет, это невозможно?

Полунина: Невозможно.

— Черт. Почему?

Полунина: Ну потому, что у нас гендерно не очень здоровое общество. Много дураков, которые пишут «женская режиссура». Ужасный сексизм. Чаще всего исходящий от женщин. Ты с этим уже столкнулась?

— Мне дали приз, специальное упоминание на фестивале в Котбусе. И вдруг член жюри, боснийский режиссер Айда Бегич, говорит мне, что она рада, что приз получила женщина. Потому что женщин обделяют. Мне стало так обидно, что приз могли дать по этому признаку.

Полунина: Сейчас, по-моему, куда ни плюнь, одни женщины-режиссеры. Другое дело, что в нашей стране существует двойственность: женщина часто прячется за то, что она женщина. «Ой, я такая кисонька, у меня тут дом, дети…»

— Что меня особенно возмущает — что в России такая позиция не вызовет вопросов. Женщина-домохозяйка, паразитирующая на муже, — нормальное явление.

Полунина: Я, например, слышала чудовищные глупости в свой адрес от наших пожилых критикесс. Такой прямо сексизм. Пару раз было очень неприятно. Сексизм в России в основном исходит от женщин: такой вот у нас тут феномен.

Минкульт отжег, конечно. С другой стороны, спасибо им большое. Кто-то в этой связи сострил, перефразируя анекдот про «прачечную», — «PRачечная».

Про этику

Полунина: Из документалистики очень полезно выныривать. Иначе можно превратиться в монстра.

— Что значит «в монстра»?

Полунина: Профессия-то очень странная, на самом деле, сугубо неэтичная. Деформация возникает.

— Согласна. Тебе тяжело внедряться в чужую ситуацию, доставляя людям дискомфорт?

Полунина: Ситуацию дискомфорта — любого — я легко преодолеваю.

— Трудно, когда людям плохо, а ты тут такая — «ура, у меня материал отличный».

Полунина: Это проблема профессии. Событие в кадре. Мы это снимаем. А это может быть огромная человеческая драма.

— Вот я сейчас была в Лейпциге вместе со своими героями. Они даже фильм мой не могут досмотреть — выходят из зала, плачут. Рада только я одна — у меня киношка в Европе.

Полунина: Я сейчас, может быть, скажу неправильные вещи. Но нужно разграничивать. Ты можешь стать матерью Терезой и взять на себя всю боль мира. Мне кажется, это уже какое-то извращение. Профессия должна оставаться профессией. Она не должна превращаться ни в пропаганду, ни в средство помощи обездоленным.

— Или вот еще пример с Манским. Про спрятанную карточку (Виталий Манский снимал в Северной Корее на две карточки в видеокамере, но только одну из них предъявлял властям. — Ред.). Я очень долго об этом думала.

Полунина: Да, тоже этический момент. Но не сужу. Если это великий фильм — то все оправданно.

Меня, на самом деле, бесят в себе ростки доброты. Я чувствую, что они стали появляться. Это отвратительно. Этого быть не должно.

— А куда без ростков?

Полунина: Хочешь быть доброй? Иди работать в благотворительный центр. Спасай дельфинов и озеро Байкал. Занимайся протестным движением. Но для этого не обязательно заниматься документалистикой.

— А если герой попросит тебя убрать сцену?

Полунина: Нет.

— А если он стал близким тебе и симпатичным?

Полунина: Нет.

— А если ты понимаешь, что эта сцена ему повредит?

Полунина: Решаю, исходя из интересов фильма. Часто все решается само. Так было с фильмом «Непал форева». Кадры, порочащие героев, оказываются не нужны фильму.

Как правило, я отказываюсь от материала не потому, что я кого-то боюсь обидеть. И не потому, что кого-то боюсь. А потому, что этот материал лишний.

Про «Варю»

— Почему фильм такой короткий?

Полунина: Это был эксперимент. Я поняла, что это кино, которое вытанцовывается у меня на глазах. Как та польская песенка про котика, влезшего на плотик, — короткая. Но и происходило все коротко.

— В фильме два голоса: героини и немножко твой. Ты говоришь: «Я хотела снять кино о войне». Ты могла бы и не говорить, раз не сняла. Фраза не случайна.

Полунина: Не случайна, конечно. Только ради этой фразы и появился голос за кадром. Кино, конечно же, о войне. Только это война, происходящая в головах. Предвкушение войны.

— Почему про Украину?

Полунина: Сыграла роль моя увлеченность Майданом. Я — честно — не склонна ничего идеализировать, но мне нравятся такие вещи, волеизъявления и буза. Майдан в моей душе и до сих пор ничем не перечеркнут. Я все равно полна симпатий к повстанцам — может быть, потому, что испытываю симпатию к любым повстанцам. Хотя и тогда уже слышала много речей про войну с Востоком. И люди встречались разные, и упоротые националисты в том числе.

— Герои «Вари» далеко не всегда симпатичные. Одна девушка в золотых сапогах, называющая себя «душой Украины», чего стоит. По сути она — комсорг с невыносимо советской риторикой. И еще переодевается к каждому мероприятию — будто для нее это все балаган, подмостки.

Полунина: На самом деле она была мне очень симпатична. И Варя была мне очень симпатична. Периодически они, конечно, очень меня смешили. Периодически я злилась на ее… как это слово?

— Блаженность?

Полунина: Вспомнила — прекраснодушие.

— Все мы терпеть не можем прекраснодушных. Но Варя — ангел. Искренний в своем прекраснодушии, в котором почти никто не искренен.

Полунина: Возможно. Но порой простота хуже воровства. И это приводило к каким-то опасным ситуациям. Что меня как режиссера, с одной стороны, совершенно не смущало. Но с другой, я понимала, что быть настолько оторванной от реальности тоже опасно. В общем, они мне нравились обе, иначе я не бегала бы за ними с камерой.

— По-моему, появление Вари — это пришествие ангела. И ее столкновение с реальностью делает реальность не очень симпатичной на контрасте с ней. Это такой конфликт Вариных идеалистических представлений и их воплощений в жизни.

Полунина: Этим и была хороша форма роуд-муви. Герой может не трансформироваться на протяжении фильма, зато от его соприкосновения с реальностью реальность проявляется определенным образом.

— А человек, который рассказывает про гробы с «ванюшками»? С одной стороны — упырь обыкновенный…

Полунина: Не упырь. Я его понимаю.

— Я его тоже понимаю. Если у тебя в стране устроили беспредел, конечно, невольно представляешь врагов в гробах.

Полунина: Мне непонятно, зачем он предъявляет это Варе.

— А ей все предъявляют.

Полунина: Хотя — это хорошо было для фильма.

На самом деле эта фраза про гробы прозвучала еще до того, как все громыхнуло. И то, что человек так мыслил, когда ему еще никто ничего плохого не сделал, — это очень показательно. То есть обида за Крым — о'кей. Но формулировка слишком жесткая. И ненависть, и нетерпимость, и готовность к конфликту с Востоком была давно. К сожалению, это, видимо, должно было произойти.

— Я как житель страны победившего путинизма не отважилась бы критиковать Украину. Просто потому, что — посмотрите на себя.

Полунина: А тут критики никакой нет и не было. Тут просто реалистический взгляд — я стремилась к тому, чтобы он был реалистическим. Я и свою страну люблю не слепой любовью. И Украина мне не чужая. Знаете, если у них получится, если произойдет чудо, если ни война, ни другие шаги не помешают им стать тем государством, которым они хотели стать, — буду рада. И никакого злорадства с моей стороны нет ни разу.

— Разговор о Крыме происходит в машине, которая сломалась на полпути. Это метафора? Дескать, машину почините, а потом о Крыме поговорим?

Полунина: Нечаянная метафора. Опять-таки никакого злорадства по этому поводу. Вот есть так — и есть.

Мы не можем строить государство внутри Садового кольца.

— Что у вас там случилось с «Правым сектором» (запрещенным в России. — Ред.)? В фильме есть крошечная сцена и фраза Вари о том, что они «играют в войнушку». Что там у вас случилось? Какие они на самом деле?

Полунина: Они нас арестовали.

— Они страшные?

Полунина: Да нет. Это обычные дядьки, люди в предлагаемых обстоятельствах. Думаю, встреться мы за год до этого — сидели, пили бы чай, болтали бы про Москву и про кино.

— За что они вас арестовали?

Полунина: Подумали, что мы сепаратисты. Что мы накануне 9 мая приехали с провокацией, что сейчас отснятый материал к Киселеву пойдет…

— Как вас арестовали? Куда-то отвели?

Полунина: Да нет, просто приставили к нам пару вооруженных людей. Варю никто не трогал, она символично просидела под картой Украины. И была очень недовольна, когда я просила дать нам наконец чаю, поесть что-то. Потому что они для нее были бедные пострадавшие украинцы, а мы — кругом виноватые. Были долгие переговоры и ругань, позвонил пресс-секретарь «Правого сектора» из Киева, я ему пообещала, что не буду использовать снятый тут материал, он пообещал, что нас выпустят. Но тут начался второй раунд, потому что лидер винницкого ПС прохрипел, что подчиняется только личному приказу Яроша, и нас снова арестовали. Чисто психологический момент — если бы он нас отпустил, это выглядело бы как его прогиб, а его «сам Кадыров заказал», как он орал. Поэтому нас сначала отпустили, но тут же догнали и арестовали снова. Требовали отдать флэшку с материалом. Прошло еще несколько часов с торгом и угрозами. Они хотели обменять нас, как сепаратистов, какой-то профит из этой ситуации извлечь. Менты приехали, они у ПС на подхвате прям были, начали угрожать. Я успела отослать последнюю СМС хорошим знакомым в Киев с одним словом «Жопа», и телефон отняли. В общем, в ночи ради нас потревожили очень важных людей в Киеве. После звонка от него в штаб ПС приехал какой-то главный начальник местного УВД. В конце концов все дико устали. И мы, и они — поскольку у них еще не было опыта задержания провокаторов. Мы показательно уничтожили пару невинных планов с видами, камера и материал остались при нас, все друг перед другом раскланялись, и я поняла, что надо шустро сваливать, пока не начался третий раунд. Единственным не вовлеченным во все это персонажем оставалась Варя, которая так и не поняла, что мы чуть было крепко не влипли.

— После чего в России вы получили этот безумный эпизод с Мединским и невыдачей фильму прокатного удостоверения.

Полунина: Минкульт отжег, конечно. С другой стороны, спасибо им большое. Теперь фильм люди смотрят. Кто-то в этой связи сострил насчет Минкульта, перефразируя анекдот про «прачечную», — «PRачечная». Помогли здорово. Сами потом были не рады, но уж что поделаешь.

Про разницу взглядов

— Когда я тебя не знала, до меня доносились какие-то странные слухи. Что ты «ватница».

Полунина: Когда началась вся эта антитеррористическая операция, для меня лично произошел водораздел. В тот момент я увидела очень избирательный демократизм московской либеральной интеллигенции.

— Вот я целиком и полностью отношу себя к ней. Приведи пример избирательного демократизма.

Полунина: Прежде всего, меня всегда смущает, когда люди, ратующие за демократические ценности, не принимают во внимание другую точку зрения. «Ужасные ополченцы» и «ужасные жители Крыма, оболваненные пропагандой» рассматриваются только как заблудшие овцы, которые заслужили то, чего заслужили. Поэтому, если украинские войска обстреливают детский дом, мы не упомянем об этом в своих статьях. Будем писать только о том, как сепаратисты обижают Украину. В какой-то момент это начало злить.

Я уже много слышала: если ты сочувствуешь cепаратистам Донбасса, значит, «запутинец». А тут ведь тоже есть полутона. И никто не говорит, что в нашей стране все отлично. Просто война и АТО кажутся мне катастрофической ошибкой.

Для Украины эта война стала катастрофой. Она была не нужна.

— Подожди. Война, безусловно, ненужная. Но не Украина ее начала.

Полунина: Там в любом случае бы громыхнуло. Имею в виду явление Игоря Ивановича Стрелкова — было бы оно или не было бы.

— То, что Запад с Востоком давно не любили друг друга, — факт. Но им помогли столкнуться.

Полунина: Эта война не была внезапной импровизацией. Они были готовы к ней морально.

— А что им было делать?

Полунина: Не воевать.

— И пускай Путин Донбасс забирает?

Полунина: Вообще-то Донбасс для Путина очевидно стал головной болью, принесшей очень-очень много проблем. Не то чтобы это изначально было злобной стратегией. В злобность власти я лично верю по умолчанию. Но в то, что это была рассчитанная многоходовка, — конечно же, нет. Это очевидно по фактологии.

К Путину я всегда относилась безэмоционально. Ни симпатии, ни демонизирования. Мне кажется, ему приписывают какие-то качества и в ту, и в другую сторону. Нет ничего хорошего в том, что человек столько лет сидит у власти. Но сейчас другая проблема. Есть момент, когда приходится смириться и выжидать. Я не вижу, например, никакой реальной альтернативы существующему президенту.

Ну невозможно же Навального рассматривать всерьез?

— А почему нет?

Полунина: А почему да? Он может быть последовательным в своем разоблачении коррупционеров. Возможно, он выглядит и говорит как нормальный человек, образованный. Но это недостаточная причина, чтобы человек становился президентом.

— Какая достаточная? Народная поддержка?

Полунина: Именно. Не поддержка внутри Садового кольца. Есть такое высокомерие интеллигенции: мы выходим на марши протеста, и мы выражаем народную волю. А народ — другой. Его можно любить или не любить, но его надо воспринимать реалистично. На данном этапе его запросы не совпадают с запросами интеллигенции.

— А какие вообще запросы у этого несчастного народа? Водки выпить?

Полунина: Видишь, как ты высокомерна! Ты не имеешь права так говорить.

— Это не про высокомерие. Людям объяснили, что они бесправны. Это люди, которые получают зарплату в пять копеек и благодарят президента за то, что вообще платит им пять копеек, а мог бы и себе забрать. Конечно, они несчастны.

Полунина: Нормальное сочетание. Значит, они друг другу подходят, этот народ и этот президент. Понимаешь, мы не можем строить государство внутри Садового кольца.

Меня возмутило, что люди, сидящие в зале, проглотят все плохое, что скажут про Россию, и чем это ужаснее будет звучать, тем с большим удовольствием проглотят.

— В людях нужно воспитывать достоинство.

Полунина: С 2011-го прошло пять лет. Ты серьезно считаешь, что на либеральных вождях, которые выводили людей на Болотную, на их соответствии определенному кругу публики могла выстроиться новая власть? Людей устраивает то, что у них есть сегодня. Почему ты не уважаешь их выбор?

— Потому что их жизнь стала хуже. И их, и моя. Летом мы были в деревне Териберка. Половина дома стоит, половина рухнула. Даже я, живущая в хорошем, пока целом доме, страдаю: не могу видеть этот сыр, не хочу есть эти овощи.

Полунина: Ни твой сыр, ни рухнувшая Териберка не могут быть основанием для смены власти. Достаточным основанием может быть только накопившееся народное недовольство. Вот когда эти люди, у которых половина дома сгнила и рухнула и им не на что его починить, возьмут вилы и сменят власть в своем селе, — вот тогда можно будет говорить о народном волеизъявлении. Не сейчас. Если народ хавает то, что показывает Первый канал, — значит, его это устраивает. Народ соображает, что ему нужно, лучше, чем я или ты. Чем условная единица внутри Садового кольца.

— А уровень агрессии в умах россиян? С таксистом по Москве покатайся. Он расскажет тебе, как прекрасно будет, если Россия объявит третью мировую войну.

Полунина: Это то же, что было у украинцев. Здесь тоже хотят почувствовать свою страну. Почувствовать себя народом. Что он сильный, а не обтекает соплями. На самом деле это не худшее из состояний.

— Ты считаешь, хорошо идеализировать мускул?

Полунина: В такой большой, многонациональной стране, как наша, это здоровая потребность.

— Здоровая ли она? Сомневаюсь.

Полунина: Американцы же уважают свою великую страну. Флаг вешают над порогом.

— Так не только же за историю и силу уважать надо. Но и за отношение к своим гражданам.

Полунина: Согласна.

— Эти люди, идеализирующие силу, — они знаешь почему ее идеализируют? Потому что не уважают себя.

Полунина: Я, наверное, тебя окончательно разочарую. Но я тоже уважаю силу. Я за сильную армию. Мне нравятся милитаристские парады. Когда страна большая и сильная.

— А что у тебя случилось в Лейпциге, на фестивале Dok Leipzig? Была какая-то скандальная дискуссия.

Полунина: На этой дискуссии, на мой взгляд, была сразу несправедливая расстановка сил. Участвовал режиссер Лозница, который яростно не любит Россию. Участвовали хорошие, талантливые украинские фильммейкеры, отстаивавшие свою правду. И петербургские документалисты, представлявшие фильм о несчастных геях, которых страшно притесняют в России. В России, конечно, очень много злобы от невежества. Но не надо однобоко маркировать страну. У меня много знакомых геев, они все в порядке, великолепно все с карьерами.

И вот выходит питерский кинематографист — и начинает клясть Россию. Поклял. Потом вступают украинцы — покляли. Лозница плюнул. И я такая сижу, слушаю все это. Начинаю говорить, что мне вот все иначе видится. И про войну, и про геев. Реакция агрессивная была, шипели и топали. В зале были люди из украинской диаспоры, мы много часов потом еще ночью с ними спорили. И они хорошие ребята. Но первая реакция была такая.

— Знаешь, я тебя прекрасно понимаю. Я тоже не выношу, когда мне начинают рассказывать про черную-черную Россию. Я ведь тоже Россия, я отсюда, значит, это и про меня.

Полунина: Вот я и попросила их не обобщать. Русские люди разные. Не все поедают украинских младенцев, не все страшные запутинцы. Меня возмутило, что люди, сидящие в зале, проглотят все плохое, что скажут про Россию, и чем это ужаснее будет звучать, тем с большим удовольствием проглотят. Чем более сгущены будут краски, тем охотнее они в это поверят. Я так не могу. Потому что это не так. И еще я пошутила: «Ну вот увидите, все фильмы про Майдан получат призы». Модераторы позеленели. В общем, я там получилась страшным тоталитарным империалистом. Но фильмы про Майдан, конечно же, утром получили призы.

Понравился материал? Помоги сайту!