19 марта 2015Общество
236

Чертов аквафреш и слезы по украинскому кетчупу

Павел Никулин поговорил с двумя крымчанами — получившим медаль «За возвращение Крыма» и воюющим в украинском батальоне «Айдар»

текст: Павел Никулин
Detailed_picture© Sean Gallup / Getty Images/ Fotobank.ru

Больше года назад ранним утром вооруженные люди без опознавательных знаков захватили здания парламента и правительства Крыма в Симферополе. Позднее выяснится, что это российские солдаты. По версии Москвы, таким образом они обеспечили безопасность проведения референдума о независимости полуострова, который состоялся 16 марта. Спустя два дня президент России Владимир Путин удовлетворил формальную просьбу Крыма и Севастополя войти в состав Российской Федерации. COLTA.RU публикует две истории очевидцев этих событий — награжденного медалью «За возвращение Крыма» члена самообороны Севастополя и покинувшего полуостров добровольца батальона «Айдар».

Максим Ловинецкий, Севастополь, городская самооборона
© из архива Максима Ловинецкого

Я родился в Севастополе в 1989 году, школу окончил тут же. Сначала в школе был украинский язык, а потом только русский. Украинский язык я понимаю прекрасно. Когда приезжали друзья из Киева или Львова, мы общались так: они говорят на украинском языке, я отвечаю на русском, и все всё понимают.

В Севастополе у меня не было такого, чтобы мои права были ущемлены. Ни на работе, ни на учебе, ни у врача. Все было в порядке.

После учебы я вел обычную «овощную» жизнь — работа, спортзал. Все по стандарту. До Майдана 2013—2014 годов я политикой толком не интересовался и за новостями не следил. Успел побывать в Москве и пожить в ней. Там меня уже какие-то правые веяния зацепили. Начал читать работы Ивана Ильина, штудировать советскую классику, изучил историю Октябрьской и Февральской революций. Начал искать всякие материалы «ВКонтакте», в YouTube. В то время на подъеме был Тесак (национал-социалист Максим Марцинкевич, сейчас отбывает срок по обвинению в возбуждении межнациональной розни. — Ред.), меня его идеи зацепили. Я даже был сторонником лозунга «Россия для русских».

Когда начался Майдан, я начал мониторить СМИ и соцсети. Российские и украинские СМИ давали абсолютно разные картины происходящего. Каждый гнул свою линию. Было непонятно со стороны, зачем там люди стоят и чего они хотят на самом деле.

Я работал тогда бригадиром в хозяйстве. У меня был свободный график, поэтому при первой же возможности я поехал в Киев. Еще в декабре я сел в вагон поезда, который отправляла в столицу Партия регионов. Ожидалось, что мы будем стоять контрмитингом на площади Европы. За участие платили 500 гривен, поэтому ехал всякий сброд — алкоголики, наркоманы, просто люди без работы. Они бухали всю дорогу.

Что-то, конечно, отжали, бизнесы какие-то, квартиры, но победитель берет свое.

Майдан был, конечно, сделан идеально: везде звучала патриотическая музыка, бесплатная еда, горячий чай, классное шоу. Руслана на сцене, Вакарчук. Все пели гимн, кричали: «Слава Украине!» Я расспрашивал людей на Майдане, зачем они там стоят. Говорили, что против олигархов, против этой власти.

В Крыму же на Майдан поначалу серьезно не реагировали. Бояться начали в январе, когда стало понятно, что они просто так не разойдутся и что все радикально. У нас еще очень некрасиво по телевизору все это преподнесли и сказали, что после Майдана украинский будет главным языком.

Где-то в начале февраля пошли слухи, что в Севастополь приедут ребята из «Правого сектора» (организация, запрещенная в РФ). Сразу сформировались патрули, которые искали машины с номерами других регионов, в сети создали ресурсы по информированию людей. Появилась та же сплоченность, которую я видел на Майдане. Но я сразу понял, что эти слухи ничем не оправданы. Я живу на въезде в Севастополь, мог убедиться, что никакие автобусы никуда не едут.

Когда Янукович сбежал, я стал ждать, кто возьмет инициативу в регионе. Тут были не только русские партии. Тут были активисты, которые в Крыму пытались организовать Майдан, и те, кто ездил в Киев и говорил: «Крым с вами». В итоге у нас появился Чалый. Про него говорили, что если он возьмет власть, то все будет очень красиво.

В конце февраля начали появляться блокпосты. Их устроили местные ребята, которые начали регулировать движение. Потом военные появились в Крыму. Мы с ними не общались — они отказывались идти на контакт. Хотя было ощущение, что пришли «наши». На блокпостах они не стояли, а блокировали воинские части.

Были на блокпосту всегда какие-то люди, которые подливали масла в огонь. Говорили, что вот точно сегодня будет прорыв, что едет «Правый сектор». Многие свято верили, что будет бой какой-то. Но самое жесткое, что произошло, — в тумане в блокпост врезались две машины.

© из архива Максима Ловинецкого

Блокпосты стали скорее символом, чем реальными военными сооружениями. Толку от этих бетонных блоков никакого не было, но они показывали, что у Севастополя есть свое мнение и он будет его отстаивать. На границе Крыма, конечно, были куда более мощные блокпосты, да и вооружения там было больше, хотя оружие у нас тоже было. Нам его выдали военкоматы. У меня автомат Калашникова был.

Потом туда приехали казаки с Кубани, в начале марта. За неделю до референдума откуда-то появились сербы. Такие веселые ребята с рассказами про балканские войны. Все воевали, многие бывали в плену, их пытали. Закаленные, подготовленные ребята. Были и крымские татары. Говорили, что против войны стоят. Очень боялись, что Россия вернет Крым и пошлет их назад в санаторий.

На сам референдум я не пошел. Мне было уже все понятно. Я знал, что судьба Крыма и Севастополя решена. Весь мой город ходил голосовать. Даже татары ходили голосовать. Не знаю, «за» они голосовали или «против».

После я пару раз штурмовал с самообороной воинские части Украины, например, штаб ВМС Симферополя. Своими глазами видел, как штурмуют «Бельбек».

После референдума я решил поехать в Донбасс и посмотреть, что там происходит. В Донецке тоже думали, что блокпостами все кончится, но потом — бах — первая перестрелка, вторая перестрелка. И стало понятно, что все серьезно и одним символизмом не обойдется. Я посмотрел на это все, но оставаться не стал. Мне хватило. Вернулся в Крым, так и живу тут. Вернулся к своей «овощной» жизни.

Были на блокпосту всегда какие-то люди, которые подливали масла в огонь. Говорили, что вот точно сегодня будет прорыв, что едет «Правый сектор».

Я принял российское гражданство. 9 мая мне дали медаль Минобороны «За возвращение Крыма», а до этого дали «благодаственное письмо» за то, что я стоял на блокпосту, — без буквы «р» почему-то. На Украине меня тоже не забыли и внесли в список террористов. Теперь мне туда дорога закрыта. Но я не думаю, что я какая-то важная птица, и вряд ли меня СБУ будет выслеживать в других странах.

Политикой российской я не интересуюсь. Думаю, что и в России, и на Украине выборы ничего не решают. В принципе, все равно, в каком государстве жить. Я думаю, что Крым уже не отойдет Украине и останется российским. А изменилось тут мало. Море все еще Черное, горы хорошие. Цены тут выросли, но некоторые зарплаты — тоже. Что-то, конечно, отжали, бизнесы какие-то, квартиры, но победитель берет свое. У кого-то фирмы накрылись. Военных много уехало, но многие остались и подписали контракты.

Конечно, есть недовольные — льют слезы по украинскому кетчупу и майонезу, которых сейчас нет в магазинах, но меня это мало волнует.

Те, кто недоволен Россией и живет в Крыму, что-то на Украину не спешат и в зону АТО воевать за Киев не едут. У меня знакомый с Украины есть. Он теперь, когда в Севастополь приезжает свой бизнес проверить, говорит мне: «Ну привет, предатель». Но это он шутит так.

Максим Осадчук, Симферополь, батальон «Айдар»
© из архива Максима Осадчука

22 года назад я родился в Алуште. Тут же я учился и вырос. С детства я говорил на русском языке и никогда не сталкивался с тем, что русскоговорящих в Крыму притесняли. Даже мои знакомые об этом ничего не говорили. В 2008-м я поступил в университет и переехал в Симферополь — также никаких проблем. Последнее время я преподавал в вузе и там тоже не встречал ни одной жалобы.

Последние годы перед Майданом я занимался в Крыму общественно-политической деятельностью, работал в школе, преподавал историю и политологию в Таврическом национальном университете (ныне Крымский федеральный университет. — Ред.), работал фрилансером в газете «Аргументы недели — Крым», старался по мере своих сил участвовать в региональной политике. Сам я придерживаюсь левых взглядов, но не считаю, что национализм — это что-то плохое. Национальные чувства — это всего лишь производная от других представлений.

В институте мы с ребятами создали независимый студенческий профсоюз, почти вся активная часть студенчества потом приняла участие в Майдане. Я сам ездил в Киев, мне там очень понравилось в те дни — наш народ долго шел к осознанию себя как гражданской нации. Я увидел то, о чем мечтает любой анархист, — масштабную самоорганизацию населения ради достижения справедливых целей.

В Крыму же с самого начала власти пытались противостоять сторонникам Майдана. Первая акция в поддержку киевских событий прошла 1 декабря. Буквально через несколько дней ее участников вызвали в милицию из-за формальных нарушений на митингах. Это было начало фильтрации и составления списков оппозиционеров.

© из архива Максима Осадчука

Дальше преследование только разворачивалось. В крымских троллейбусах висят телевизоры. Всю зиму они показывали ролики с моей физиономией и лицами товарищей. По городу клеили листовки с нашими портретами, в которых писали, что мы работаем на деньги Госдепа, что мы предатели Крыма, поддерживаем кровавый Майдан. Это продолжалось до самого начала оккупации.

За день до ввода войск, 26 февраля, у стен Верховной рады Крыма меджлис крымско-татарского народа решил провести митинг. Татары хотели доказать, что Крым остается украинским регионом и на увеличение российского влияния они не согласны. Меджлис собрал около семи тысяч человек. Еще с ними было три тысячи человек — не татар: анархистов, националистов, социалистов, ультрас Таврии. С другой стороны было около трех-четырех тысяч «ватников» и казаков, причем казаки были и заезжие, россияне с Дона. Да и самооборона Крыма тоже комплектовалась из заезжих с России.

Я в этот день вел пару, но занятия отменили, так как в городе было нестабильно. Я отпустил своих ребят, а сам рванул в центр. Там я встретил нескольких своих студентов. Мы очень мило поскандировали «Слава Украине» у стен парламента.

Я помню, как в то утро шел в редакцию и увидел, что на Верховной раде висит чертов аквафреш.

Затем начались столкновения. Летели бутылки с водой, камни. Одного из товарищей со стороны «ватников» убили вроде бы. В итоге мы выдавили их с площади и разошлись триумфаторами. Через несколько часов, ранним утром, в здание Рады вошел русский спецназ. Началась оккупация.

Я уверен, что у России давно существовал детальный план подобной операции, но решили они активно действовать после столкновений. Я помню, как в то утро шел в редакцию и увидел, что на Верховной раде висит чертов аквафреш (пренебрежительное название российского триколора. — Ред.), а само здание окружили неизвестные люди, видел, что их все больше и больше становилось. Было совершенно непонятно, чего ждать от них.

За несколько дней до начала оккупации я со своими студентами обсуждал возможные варианты развития судьбы Крыма. Студенты-политологи сказали, что либо все останется как есть, либо Крым получит более широкую автономию. Третий вариант — присоединение Крыма к России — никто даже толком не стал всерьез обсуждать. Ну кто мог тогда предположить, что в XXI веке произойдет непосредственная аннексия? Тем более в Европе. Мы думали поначалу, что местная власть пытается выбить себе большие полномочия. Это не так напрягло бы, как ввод войск и референдум, который назначили на 16 марта.

За пару дней до него я покинул полуостров. Мне было ясно, к чему дело идет. Я был во всех списках местных СБ и милиции, которые теперь перешли российским силовикам, так что было понятно, что меня ждет скорый арест. Я же посчитал, что принесу больше пользы Украине, если останусь на свободе. Я говорил об этом с Сенцовым и Кольченко неоднократно (украинский режиссер Олег Сенцов и анархист Александр Кольченко обвиняются в подготовке теракта 9 мая в Крыму, оба арестованы. — Ред.). Я говорил, что после оккупации будут чистки. Было понятно, что действовать в новых условиях будет очень тяжело, практически невозможно. Судьба Александра Кольченко хорошо продемонстрировала, как все может обернуться. Они с Сенцовым твердили, что это их земля, и я даже был немного обижен, когда они решили остаться. Но это их выбор. Теперь их земля в «Лефортово», что очень печально.

© из архива Максима Осадчука

Я же уехал во Львов и примкнул там к движению «Автономное сопротивление» («Автономний Опiр» — организация западноукраинских левых). Когда арестовали Кольченко, мы развернули масштабную кампанию в его поддержку. Пошла обычная активистская жизнь. Мы с другими крымскими эмигрантами сняли большую квартиру, устроились на работу кто куда и включились в западноукраинский активизм.

Все лето я думал о том, чтобы стать участником АТО. Я понимал, что сейчас мы рискуем потерять не только Крым, но и значительную часть Украины. Очевидно, что сценарий был бы тот же — военное вторжение, возможно, без аннексии, но очень агрессивное. Я решил, что Крым я отдал — сделал все, чтобы он остался украинским, но ничего не смог. Теперь надо приложить максимум усилий, чтобы сохранить Украину, чтобы было куда вернуться.

В начале октября я принял решение пойти на фронт. Я выбрал батальон «Айдар», потому что в него было легче всего записаться. Воюю там с позывным «Историк». Это большой батальон, и он подчиняется Минобороны, что тоже для меня важно. Еще «Айдар» дает довольно большую свободу действий. Группы батальона работают автономно. В итоге мы имеем нечто общее с махновской вольницей и казацкими традициями. Это довольно успешно функционирует. Я знаю, что в «Айдаре» есть националисты, но это мне не мешает. Здесь есть условия для честного общения и обмена мыслями, в рамках группы нет конфликтов.

В нашем взводе двое или трое крымчан. В «Айдаре» их вообще не очень много, но они есть в «Донбассе» и «Азове». Есть целая сотня «Крым», которая вроде бы одно время стояла у Дебальцево. Большая часть активной публики из Крыма ведь выехала, и многие нашли себя в батальонах.

Из эмоций во время боя возникает только ощущение работы.

На фронт я собирался сам и приехал со всем своим — броник, каска, два комплекта формы и всякие прочие вещи. Я все это доставал сам или через волонтеров. Если бы не волонтерское движение, то наша армия бы не имела ничего. То есть принцип самоорганизации возможен даже в таком важнейшем деле, как национальная оборона.

Перед отправкой я проходил двухнедельный инструктаж во Львове, который мне бесплатно устроило «Автономное сопротивление». В ходе войны в Украине возникло много курсов и лагерей для подготовки бойцов. Доучивался я на месте. Когда нет заданий, мы собираемся на полигоне, что-то учим, отрабатываем. Ну и боевой опыт получаю.

Из эмоций во время боя возникает только ощущение работы. Группа людей с четкими целями начинает свою операцию. Если ты делаешь все хорошо, вовремя уходишь, то ничего, кроме ощущения качественно выполненного задания, нет. Удовлетворение испытываешь.

К сожалению, приходилось стрелять в людей. Не знаю, убил ли я кого-то. В реальном бою ты едва ли поймешь, что кого-то застрелил. Работает несколько отрядов, артиллерия. Фактически это слепой поединок.

Иногда ты понимаешь, что можешь встретить в бою знакомого. Недавно в Донецкой области убили Всеволода Петровского. Я с ним несколько лет назад в Киеве пиво пил, нормально общались. Вот, погиб, воюя за ДНР. Очень жаль, конечно, но туда ему и дорога.

Я начал воевать в Луганской области, в городе Счастье. Там как раз свалили памятник Ленину, и я горячо это поддержал, даже давал интервью с головой Ильича на коленях. Эти истуканы, натыканные по всему Союзу, — сильная пощечина историческому Ленину, который говорил, что глорификация такого рода недопустима. Люди извратили идеи революции 1917 года и превратили ее в подобие религиозного культа. Сейчас мы боремся с этим наследием.

Я бы хотел вернуться в Крым, но сейчас не могу. Я знаю, что ФСБ прошлым летом объявила меня в розыск, поэтому я не рискну. Дистанционно общаюсь с местными журналистами и активистами, узнаю, что происходит. Начались репрессии против крымских татар, политические убийства, похищения. Резко сужается поле для гражданской активности, для честной политики. Кроме того, ситуация в экономике полуострова тоже не улучшается. Моя мама занималась сдачей времянок на Южном берегу. За прошлое лето у нее не остановился ни один турист. Сейчас уже многие там понимают, что вступление в Россию не означает решения всех проблем. Мой друг, работающий в одном из институтов в Крыму, жаловался на заморозку проектов и недостаток финансирования.

Пока большая часть населения Крыма живет, считая себя частью «русского мира». Это следствие хорошо отлаженной российской пропаганды. Обработка мозгов шла 20 лет. Из-за отсутствия информационной политики со стороны украинского государства полуостров в культурно-политическом плане был автономной частью России. Это наша ошибка была — мы не смогли задать вектор развития полуострова и восточных регионов Украины. Так что все эти «зеленые человечки» пришли на благодатную почву. Говорить о возвращении Крыма сейчас не время. Я понимаю, что если мы туда придем, то станем для них карателями, причем большими, чем для «ватников» Донецка и Луганска.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20242474
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20243355
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202410983
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202417567
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202421758
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202427084
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202427927