Разговор c оставшимся
Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20243012Два года назад проект татарской поэтессы Айгель Гайсиной и петербургского электронщика Ильи Барамии («Елочные игрушки», «СБПЧ») дебютировал с альбомом «1190», сочетающим минималистичный электронный бит и мелодекламацию стихов о судьбе и тюрьме. Спустя пару месяцев после выхода прорывного клипа «Татарин» дуэт уже собирал тысячные залы и засветился в эфире «Вечернего Урганта», а в декабре 2017 года по УДО на свободу вышел Темур Хадыров, молодой человек Айгель, ситуация вокруг тюремного заключения которого послужила катализатором появления «1190». История проекта на этом не закончилась, а только стала набирать обороты: в 2018 году увидел свет второй альбом «Музыка», на котором социальной лирики стало ощутимо меньше, зато больше веселья и задора. На сегодняшний день «АИГЕЛ» пишет третий альбом и готовится к выступлениям на крупных летних фестивалях. В преддверии этих событий мы созвонились с Айгель и Ильей и обсудили недавнее прошлое и текущее положение вещей в группе.
— Вы познакомились во «ВКонтакте» и несколько месяцев общались в сети, прежде чем появился проект «АИГЕЛ». В какой момент во время переписки и проб пера вам обоим стало очевидно, что из этого выйдет что-то интересное и стоящее? Может, какая-нибудь песня?
Илья: Песня «Невеста». Это была первая песня, которую Айгель сочинила под бит, и стало понятно, что это не мелодекламация, не стихи с фоновой музыкой и не музыка, в которую вставлен голос, а что-то полноценное. Сразу после этого она записала «Арию судьи». И по этим двум песням стало понятно, что надо делать альбом.
Айгель: Когда мы встретились с Ильей в день концерта на кухне, где Илья вписывался, он спрашивал меня, какие у нас планы, какой будет концепция группы, каким будет имидж. Для меня это были странные вопросы, а когда он сказал, что рассчитывает в перспективе на тысячный зал, я подумала, что он абсолютно сумасшедший. Я понимала, что получается что-то стоящее, но в рамках того, как я представляю себе сцену. Для меня сцена — это поэтические читки, где до 100 человек в зале, где вполне нормально звучит декламация. Я не понимала, почему он до меня докапывается с критикой, мол, ничего не лежит в бит: все хорошо у меня лежало, я же мелодекламационный проект делала. И вот сейчас в столицах, по моим меркам, у нас действительно большие концерты: группе всего два года, и они не «уже» большие, а сразу были довольно большими. Я просто в шоке хожу на эти концерты, до сих пор думаю, что происходит, и не врубаюсь. Как все это настолько масштабно получилось с настолько непопулярным по всем параметрам материалом…
— До первого концерта вы не только никогда не встречались, но даже по телефону не разговаривали. Какие у вас были первые впечатления друг о друге при личном общении? Совпали ли ожидания с реальностью?
Айгель: Я не удивилась — я Илью увидела вживую, и мне показалось, что мы когда-то виделись и теперь опять встретились. Видимо, он умудрился через текст сообщений протранслировать себя полностью. Я видела у него фотографии в профиле, и, когда мы в метро на «Бауманской» встретились, я сразу его узнала. Не было никакого диссонанса, шока — я ничего такого не помню.
Илья: Мы встретились и пошли на репетиционную точку на «Бауманской». Айгель все время была с накинутым капюшоном, темная куртка, темные джинсы, так что ничего непонятно. Мне было важно видеть, как это работает на сцене, и оказалось, что даже лучше, чем я ожидал. Я не знаю, как это назвать, но у людей есть сценическая харизма. Это слово не очень хорошо описывает, но приблизительно — в общем, некоторые люди имеют ее, а у некоторых ее нет. Это надо было понять, как и то, что Айгель может петь хорошо. Хорошие тексты — это одно, а цепляет ли она, будучи на сцене, или нет — надо было увидеть на сцене.
Я подумала, что он абсолютно сумасшедший.
— Сейчас процесс создания песен проходит по той же схеме? Илья присылает биты, а Айгель пишет и зачитывает текст?
Илья: Ну да, так и есть. Просто это процесс пересылки файлов, и он очень длительный.
Айгель: Недавно мы освоили голосовухи — я раньше не пользовалась. Есть вещи, которые можно за секунду объяснить голосовым сообщением, я ему раньше их описывала тремя вагонами букв — что я хочу подвинуть, поменять. Теперь я ему это напеваю, настукиваю голосовыми сообщениями. Какие-то звуки, синты добавляю к биту у себя в редакторе, Илья иногда их внедряет, иногда находит аналоговые замены, иногда говорит «это говно» и выкидывает. Он мне присылает пачки черновых битов. Потом переделывает их под голос, потом я начисто напеваю; как-то так.
— Важную роль в успехе группы сыграл клип «Татарин» — сейчас у него под 40 млн просмотров на YouTube. Сильно ли изменилась ваша жизнь после выхода этого видео?
Илья: Не знаю, у меня — нет. Чем я занимался, тем и занимаюсь, потому что это полностью от меня зависит.
Айгель: У меня все поменялось! Я совсем ушла из озвучки, иногда по дружбе старым клиентам что-то начитываю как диктор или актер, но это суперредко. В основном [моя работа] — это концерты и песни.
Илья: У Гоши Бергала, сыгравшего главную роль в клипе, дела пошли в гору: вот увидели его в сериале «Толя-робот». Мы очень рады, что после «Татарина» его стали больше узнавать и задействовать в разных движухах. Об автографах его все время просят.
— На выступлении в «Вечернем Урганте» Айгель заметно нервничала, как многим показалось. Сейчас, спустя полтора года, уже не так волнуетесь на подобных мероприятиях?
Айгель: Подобных мероприятий у нас не было. Хотя нет, были лайвы на MTV, на других каналах, но это другой масштаб. Когда на «Урганта» нас позвали, у нас репетиций-то толком не было, несколько концертов было сыграно всего. Сейчас легкие накачались, чтобы держать концерты по два часа. Я не репетирую почти, нет времени совсем — или вокал пишу и монтирую, или мы на концертах где-то. Ну то есть я типа репетирую во время записи песен — 500 раз записываю песню у микрофона за день, и вот я ее выучила. И вокруг концертов репетируем пару дней новый материал. То есть это был авантюризм — идти на «Урганта»: как артист я не была готова к этой площадке, если рассматривать это выступление как «вот смотрите как я умею фокус-покус быстро читаю три минуты не дышу». Но у нас же другой месседж: слишком много скилла в нашем случае может убить песню, если ее зарепетировать, искренность высказывания размажется — это станет эстрадным номером. А мы не делаем эстрадных номеров, и я не артист. Мы — что-то другое: мне хочется так думать.
Илья: По-моему, все отлично получилось, мне все нравится. Меня устраивает.
Айгель: Ну, агрессивненько вышло. Один из самых смешных комментов под этим видео — «в клипе она поет под фонограмму».
— А по собственным ощущениям в мастерстве читки под бит ты сильно прибавила? Ведь до «АИГЕЛ» ты этим не занималась.
Айгель: Тут дело не в мастерстве, а в...
Илья: …дыхании.
Айгель: Да, в дыхании: у нас очень длинные строчки во всех песнях, и нет пауз. Нет вокальных песен, где можно «тра-ля-ля» попеть как нормальный человек, подышать. Есть парочка, которые легко петь, а в основном это читки, где надо тренироваться как ныряльщику — на 20 минут дыхание задерживать (смеются). Дыхалка у меня поднялась за эти полтора года, и вокал изменился, конечно, потому что на концертах орешь так, как не орешь нигде, — я дома вообще орать так не могу, потому что у нас квартира, не в лесу живу. А когда на концертах орешь, много чего нового узнаешь про свой голос.
— В конце прошлого года по российским городам прокатилась волна отмен концертов популярных молодежных исполнителей. «АИГЕЛ» эта волна обошла стороной, но в ваших песнях, особенно с первого альбома, достаточно строчек, к которым при желании могут привязаться надзорные органы. К вам поступала какая-нибудь реакция с той стороны?
Оба: Только хорошая (смеются).
Айгель: На самом деле — забавно. Сначала приходит сообщение от оперов, типа «респект», и тут же пишут с зоны: мол, всем бараком слушаем, уважение вам. Думаю, это потому, что в системе «преступление—наказание» тот, кто ловит и наказывает, — такой же заложник системы, он не сильно свободнее того, кого поймал и наказал; оба не слепые, видят, как все устроено в этой «индустрии», и рефлексируют по этому поводу.
Илья: На мой взгляд, там не к чему докапываться — там нет ничего такого, что можно было бы рассматривать. Они же по другим параметрам рассматривают: по-моему, к кому никак не прицепиться — так это к Хаски. Это работает независимо от того, что ты делаешь.
— Согласен, у всего этого высокий градус абсурда. После всей той шумихи, которую даже президент прокомментировал, высказывались полярные мнения, но официальная позиция все же сводилась к следующему: цензура — это, конечно, плохо, но какие-то рамки ставить необходимо, иначе начнется хаос, беспредел, вседозволенность. Как бы вы это прокомментировали?
Айгель: А кто рамки должен ставить?
— Государство, органы.
Илья: Я не очень понимаю. Странно говорить о том, чтобы вводить какие-то запреты или цензуру. Есть же возрастные рейтинги — вот и вся цензура. Если песня про секс, наркотики и рок-н-ролл, то, естественно, надо ставить возрастное ограничение. Не стоит это детям рассказывать — вот и вся проблема. Нет разве?
Айгель: Я не знаю, кто тот человек, который сидит за столом и которому я доверю устанавливать рамки. Это человеческий фактор…
Мы не делаем эстрадных номеров, и я не артист. Мы — что-то другое.
Илья: Не должен быть человеческий фактор, просто механический критерий.
Айгель: Какой может быть механический критерий по отношению к тексту? Но я согласна, что возрастной ценз — прекрасный инструмент ограждения неокрепших умов от какой-то агрессивной информации; остальное — лишнее.
— Айгель, в чем главное отличие в сочинении песен на татарском и на русском языках?
Айгель: Татарский язык по-другому сконструирован, состоит из очень коротких слов, в три слога можно поместить достаточно объемную мысль, так же как в английском. Я слушаю какой-нибудь очень классный минус, который мне не хочется портить и грузить тяжеловесными словами, и у меня появляются в голове татарские слова. Часто бывает, что начинаешь на минус сочинять песню и в голове крутятся не русские слова, а английские, которых не существует, — кто-то из артистов это назвал «йогуртным английским». А у меня в голове крутиться начинает татарский, потому что он тоже очень музыкальный: один-два слога, их легко компоновать между собой, получаются емкие и минималистичные стишки.
— Решение писать на татарском — это дань родной культуре или колорита ради?
Айгель: Я всю жизнь писала на татарском и на русском, потому что это мой родной язык. Нет здесь такой продуманной типа опции.
— Работаете сейчас над новым материалом?
Айгель: До фига чего готовится. Сейчас я сижу и делаю песню, которая войдет в наш третий альбом. Уже измучилась, не могу выбрать вокал из кучи дорожек, которых поназаписывала, сижу в них тону — это самый мучительный этап для меня.
Илья: Ну да, работа кипит. Я в это время сижу и делаю другую песню, на которую Айгель голос прислала, — теперь надо собирать музыку. Мы активно работаем.
— Когда выйдет новый альбом?
Илья: Непонятно. Хотим закончить чем быстрее, тем лучше, потому что написано давно. Пока заготовки, а окончательная шлифовка занимает время.
Айгель: Тяжело работать над песней, придуманной год назад. Намного веселее записывать по горячим следам.
Ближайшие выступления «АИГЕЛ» — 6 июля на фестивале «Боль» в Москве и 7 июля на фестивале Stereoleto в Санкт-Петербурге
ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиМария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20243012Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым
22 ноября 20244270Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах
14 октября 202411417Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 202417994Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
9 августа 202418675Быть в России? Жить в эмиграции? Журналист Владимир Шведов нашел для себя третий путь
15 июля 202421349Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
6 июля 202422173Философ, не покидавшая Россию с начала войны, поделилась с редакцией своим дневником за эти годы. На условиях анонимности
18 июня 202427264Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова
7 июня 202427472Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202428191