25 марта 2019Современная музыка
166

Антон Батагов: «Самое важное начинается там, где кончается возможность что-то объяснить»

Композитор и пианист рассказывает о новом альбоме «16+» и новой концертной программе, а также о несостоявшемся сотрудничестве с БГ

текст: Артем Липатов
Detailed_picture© Ира Полярная

Вместо одной премьеры — сразу две: в апреле у композитора и пианиста Антона Батагова и оперной певицы Надежды Кучер выходит альбом «16+» с вокальным циклом на стихи женщин-поэтов разных времен и народов, а 5 апреля в концертном зале «Зарядье» пройдет его сольный концерт, где он сыграет, помимо прочего, свою музыку к новому спектаклю Ивана Вырыпаева «Волнение» (премьера спектакля — 18 апреля в санкт-петербургском Большом драматическом театре им. Г.А. Товстоногова). Подробности о премьерах выяснил Артем Липатов.

— Как возникла идея цикла вокальных произведений на стихи женщин-поэтов?

— Идея возникла, когда я выяснил, что первым поэтом, чье имя сохранила история, была женщина. Жрица Энхедуанна, жившая в шумерском городе-государстве Ур в XXIII веке до Рождества Христова. Я об этом узнал, прочитал ее тексты, и стало цепляться одно за другое...

— А как ты выбирал авторов остальных произведений?

— Я просто много читал. И сам процесс чтения этих текстов продолжался несколько месяцев, само это чтение было очень ценным. Даже если бы я не написал вообще никакой музыки, а только читал, это все равно стало бы важным, удивительным опытом. Потом постепенно тексты как будто сами собой складывались в некую траекторию, очень связную — это ведь не просто набор песен, а путешествие. Может быть, даже опера для одного персонажа.

— Ты писал цикл специально для Надежды Кучер?

— Конечно! Прежде чем начать писать, я ее спросил: как вы относитесь к идее, чтобы я для вас написал такую вот штуку? Она сказала, что очень рада. Ну вот я написал для нее два часа музыки. И когда мы начали репетировать, я понял, до какой степени точным и единственно возможным был этот выбор. Я спросил ее: как получается, что все вещи, требующие рокерского внутреннего состояния и соответствующей подачи голоса, вы поете, словно всю жизнь этим занимались? А она мне отвечает: а вы знаете, что я вообще-то пела в группе? А я не знал. Это была белорусская группа, сейчас она называется «Вектор Эго». Потом Надя решила как следует подкрепить практику теорией, пошла изучать основы музыки... Закончилось это тем, что она стала оперной звездой. Но она и классику, и старинную музыку поет совершенно по-своему, необычно. И когда у нее появилась вдруг музыка, в которой присутствует то, что связано с неклассическими жанрами, — она почувствовала себя просто дома. Ее голос, ее внутреннее состояние — это чудо, тайна, это никак не объяснить.

Может быть, это даже опера для одного персонажа.

— Но вместо планировавшейся премьеры цикла в «Зарядье» ты сыграешь другую программу...

— Знаешь, человек предполагает, а Бог располагает. Впрочем, как сказал Юрий Мамлеев, «слово “Бог” слишком измызгано мелким человеческим разумом». Поэтому я говорю «Главный Режиссер» или «Иван Иванович»... в общем, ему виднее, что когда должно происходить. Альбом «16+» выйдет тогда, когда и должен, то есть вот сейчас, а концерты сыграем через год. Я в этом году не собирался в Москве играть сольные концерты, но Главный Режиссер решил, что это неправильно и надо сыграть. Так что...

— Ты ведь к музыке прикладной обращаться не собирался больше, но вот те на: все второе отделение — музыка к новому спектаклю Ивана Вырыпаева в питерском БДТ!

— Послушай, когда человек пишет симфонию, или концерт для фортепиано с оркестром, или оперу — он не считает их прикладными? Но все это очень условно, все это так или иначе прикладное, просто в разной степени и в разной форме. Я ведь довольно много писал для театра и кино, а для телевидения так даже очень много, но потом мне стали интересны другие вещи. И по инерции мне предлагали и предлагают иногда что-то сделать в этих жанрах, но эти предложения не совпадали с тем, что интересно мне, да и то, что я делаю, вряд ли на самом деле было нужно тем, кто ко мне обращался. И возник момент, когда все замкнулось. Прежде всего это связано с Иваном Вырыпаевым, конечно. Все, что он думает, как он переживает жизнь, как он осмысляет ее, — каждое мгновение этого проживания важно для него самого, и поскольку у него есть дар этим делиться — для меня это тоже очень важно. И у нас с ним возникли два параллельных потока этого осмысления. Ваня его выражает как драматург и режиссер, я — как музыкант, никто никому ничего не диктует, но эти потоки соединяются. И они могут прекрасно существовать друг без друга. В «Зарядье» и в питерской филармонии я музыку эту буду играть просто как фортепианный цикл, но тем не менее она появилась именно как мое переживание пьесы «Волнение».

© Ира Полярная

— Ты, как я понимаю, о спектакле знаешь только со слов Вырыпаева.

— Да, он мне немного рассказывает. Я читал пьесу, я знаю, что в главной роли — Алиса Бруновна Фрейндлих, и все. Чтения пьесы и ее обсуждения с Иваном было совершенно достаточно для того, чтобы написать музыку.

— А в первом отделении — Шуберт и Гласс.

— Да, три пьесы, первая и третья — Шуберт, вторая — Филип Гласс. Их объединяет, во-первых, общий день рождения (у обоих — 31 января), во-вторых, Гласс считает Шуберта одним из самых своих любимых композиторов, а в-третьих, и того, и другого коллеги-современники серьезным композитором не считали и — в случае с Глассом — не считают. Серьезные музыковеды и композиторы при произнесении его имени всячески хлопочут лицами: дескать, как можно к нему серьезно относиться? В истории музыки таких случаев много — вспомним Мусоргского, например.

— Пьеса Гласса ведь написана специально для тебя?

— Так вышло, что я играю все его сочинения для фортепиано и еще кое-что другое — либо в своих аранжировках, либо, как в случае с музыкой к фильму «The Hours», в аранжировке Майкла Ризмана (ну и я кое-что туда добавил)... Плюс ко всему этому Гласс захотел написать для меня вещь. При первых же двух нотах наверняка многие скажут: сколько можно, мы это сто раз слышали, хватит! Вообще-то и у Шуберта, и у Баха, и практически у всех всегда было точно так же: все то же самое, но каждый раз как заново. И в каждой вещи у Гласса — в том числе в этой — есть магия, и она каждый раз новая — и каждый раз та же самая. Ощущение совершенно гипнотическое. У Гласса можно учиться искусству делать магию из ничего — а еще легкости, остроумию и отношению к миру. Все, с чем он сталкивается — не только в музыке, вообще в жизни, — для него удивительно; он реагирует как совсем молодой человек. Я очень счастлив, что он для меня эту пьесу написал. Кстати, ты книгу Гласса читал? «Слова без музыки»?

— Увы, еще нет.

— Ты знаешь, это обязательно нужно прочесть. Но желательно читать по-английски. Она переведена на русский, и это очень здорово, что ее издали в России, но перевод — увы... То, как Гласс говорит и пишет, — это уникальный, ни на кого не похожий стиль, там каждое слово важно, и жалко, когда оно изменено. Переводчик явно очень хотел что-то приукрасить, а этого делать не стоило, нужно было просто перевести. Но очень советую эту книгу прочитать, потому что даже для людей, которые Гласса хорошо знают лично, она все равно — открытие.

У Гласса можно учиться искусству делать магию из ничего — а еще легкости, остроумию и отношению к миру.

— Мне очень интересно было в свое время узнать, что Гласс не только не чурается сотрудничества с рок-музыкантами (вспомним работы с Ино и Боуи, с Рэем Манзареком), но и некоторые работы даже очень известных музыкантов продюсировал — к примеру, ирландца Пирса Тернера...

— Понимаешь, Гласс и в молодости, и теперь говорил и говорит: я не являюсь академическим композитором. Его дружба и сотрудничество с рок-музыкантами совершенно органичны. Это мир, частью которого он является. И дело не только в типе музыки. Дело в некоем внутреннем состоянии. Люди, которые с ним вместе, — его ансамбль, например, — они точно такие же. Вот Майкл Ризман, о котором я уже говорил, руководитель Ансамбля Филипа Гласса, — он не просто музыкант, исполнитель: это человек, живущий на иных оборотах творческой энергии. Дай Бог любому из нас хотя бы десять процентов такой энергии… А заодно он профессионально играет в пинг-понг и везде ездит на велосипеде почти в 80 лет. Вообще музыканты такими и должны быть — и всегда были. Мне кажется, это просто вопрос свободы и несвободы.

Кстати (забегу вперед), в следующем сезоне у меня намечается сотрудничество с уникальным человеком, дирижером и директором Гнесинской школы, в которой я когда-то учился, — с Михаилом Хохловым. И он, будучи директором одной из двух лучших наших музыкальных школ, ровно так же к этому относится. Нет у него никакого деления на высокое и низкое! Это нормально, это естественно, и очень важно, чтобы молодые люди, которые сейчас вступают на музыкальный путь, это понимали, иначе в музыке жизни нет.

— Еще одна проблема — замкнутость в рамках собственного жанра, невовлеченность в общее культурное пространство. Недавно мне об этом говорил блестящий джазовый барабанщик Саша Машин — он еще и замечательный фотограф, настоящий художник, и потому принадлежит к двум мирам, общается и с музыкантами, и с фотографами. Он буквально возопил: «Почему многие фотографы, большие художники, слушают какую-то муть — а многие музыканты любят чудовищные, пошлые картинки!» Это разделение, мне кажется, не менее ужасно.

— На самом деле, это какие-то необъяснимые вещи. Как можно объяснить, почему вот это — пошло, а это — нет? Почему эта картинка — шедевр, а другая — ширпотреб? Кому-то дано это чувствовать, а кому-то нет — независимо от профессии. И далеко не всегда человек, талантливый в чем-то одном, будет талантлив и в другом или хотя бы будет чувствовать, что настоящее, а что нет.

— Но стремиться-то можно?

— Ой, не знаю. По-моему, как раз если ты к чему-то стремишься, оно и не случается, а случается что-то совсем другое... Это опять же к вопросу о Главном Режиссере.

Нет у него никакого деления на высокое и низкое!

— Ты все время говоришь о музыке как о чуде, тайне, о чем-то необъяснимом...

— Самое важное начинается там, где кончается возможность что-то объяснить. Мне всегда очень радостно, когда я понимаю, что вступаю на территорию, где все попытки что-то объяснить бесполезны. Это касается не только творчества; вообще событий в жизни. Мы не умеем видеть то, что находится за углом: идем, что-то думаем, к чему-то стремимся, а выясняется, что мы и понятия не имели, что произойдет через секунду, и все наши концепции лопаются, а жизнь происходит так, как она происходит. Но действительно: я всегда восторгаюсь тем, как гениально все устроено!

— Знаешь, такое же восхищение прекрасностью того, что происходит, я часто слышу в словах Гребенщикова, например. Но у него есть замечательное свойство: тебе все время кажется, что он лукавит... А он не лукавит!

— Есть вопросы, рассчитанные на то, что человек тебе что-то очень умное ответит. А он, наоборот, сам все воспринимает с вопросительным знаком. Борис Борисович своими ответами, которые кажутся уходом от ответов, собеседника всегда подвешивает в состояние невесомости. Это очень здорово! В пьесе Вырыпаева все участники происходящего тоже все время находятся в состоянии, когда они не понимают, что правда, а что нет, было это на самом деле или не было. Это очень ценно для ощущения настоящего момента, который не объясняется как некое логическое следствие умозрительно построенных явлений, а воспринимается именно как волнение, которое ты испытываешь, и разъять его, как труп, поверить алгеброй — ты не можешь.

— Кстати, а ты никогда не думал сделать что-то вместе с БГ?

— Ты знаешь, я никогда об этом не говорил, но ты спросил — и почему бы не вспомнить? В начале 2000 года нас познакомил Андрей Суротдинов, и мы вместе поехали в Непал. Для Гребенщикова это было примерно 854-е путешествие туда, а для меня первое. А я как раз за три года до этого перестал играть концерты, и вообще у меня был такой отшельнический настрой, я ничего не хотел делать публично, весь из себя был такой духовный... подожди, сейчас ты будешь сильно смеяться. Знаешь, что я предложил БГ? «А не сделать ли нам программу из песен Шуберта?» Представляешь, Шуберт — голосом БГ с его трепетом и волнением... Я вдруг подумал, что это было бы потрясающе. Ну пусть не программу, хоть пару песен всего. Он, к сожалению, всерьез не стал рассматривать это предложение.

— Жалко, я бы с интересом послушал. Кто знает, может, вы к этому вернетесь?

— Кто знает... Пока приходится играть Шуберта соло.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202320745
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325856