12 мая 2017Кино
217

Любите нас черненькими

От чего бежит «Прочь», выдающаяся хоррор-сатира Джордана Пила?

текст: Денис Рузаев
Detailed_picture© Blumhouse Productions

Знакомая до боли кинокартинка: тихая улочка типичного пригорода для среднего класса, одинаковые аккуратные домики, стройный ряд не то тополей, не то каштанов. В вечернем воздухе при этом ощутимо разлита тревога — и вот по пустому тротуару и правда уже плетется подозрительная, сливающаяся с сумерками чернокожая фигура (звезда «Атланты» Лакит Стэнфилд). Рыскающий в белом мире черный хищник? Нет, все-таки трагически свернувшая не туда жертва. Вкус хлороформа и комфорт чужого багажника чернокожий человек познает, в общем, еще до того, как пробегут открывающие титры фильма «Прочь» — взорвавшего американский прокат, а теперь вышедшего и на российские экраны режиссерского дебюта комика Джордана Пила.

Этот пролог прямо сообщает зрителю, что не стоит ждать добра и тому парню, чьи фотографии замелькали на тех же титрах. Пока, впрочем, нью-йоркский фотограф Крис (Дэниел Калуйя) спокойно собирает спортивную сумку — его девушка Роуз (Элисон Уильямс) настаивает на уик-энде в гостях у ее родителей, успешной, прогрессивной, «дважды голосовавшей за Обаму» пары из Новой Англии. «Они знают, какого цвета моя кожа? А до меня у тебя были черные парни?» — волнуется Крис и слышит в ответ успокаивающее «нет».

В гостях у семейства Эрмитейдж Криса все равно ждут приступы беспокойства. Нейрохирург-папа неловко перегибает с гетто-жаргоном. Психотерапевт-мама слишком настойчиво предлагает излечиться от табачной зависимости с помощью сеанса гипноза. Гоповатый брат Роуз в светском разговоре об ММА и вовсе дает ДиКаприо из «Джанго освобожденного». А главное, чернокожие садовник и домработница ведут себя так, будто их кто-то дергает за невидимые нити. На следующий день к Эрмитейджам съедутся друзья и соседи — почти сплошь белые и почти сплошь увлеченные нюансами негритянской жизни и культуры. А вот и другой чернокожий гость — почему-то одетый как пенсионер в отпуске молодой парень (вновь Лакит Стэнфилд). После одного неловкого происшествия он прокричит Крису: «Прочь! Беги прочь!»

© Blumhouse Productions

Будет преступлением раскрывать читателю, еще не посмотревшему фильм, дальнейшие повороты сюжета — и тонкости того плена, в который, конечно же, попадает в либеральном пострасовом раю Эрмитейджей главный герой. Впрочем, без спойлеров серьезный разговор о фильме Пила вряд ли будет возможен — или сведется к тому восхвалению остроумия, стройности и небанальности подхода к теме расизма, каким пока что обходится большинство многочисленных текстов о «Прочь». Все эти похвалы, конечно, заслуженны — это и правда остроумное, стройно придуманное и здорово разыгранное, местами очень страшное кино. Но все эти эпитеты, увы, никак не приближают к пониманию подлинной, вовсе не исчерпывающейся формальным и драматургическим мастерством силы фильма. Эффект от «Прочь» заметно больше суммы слагаемых — и прекрасно работает в отсутствие любой связи с повесткой этнических отношений в Америке позднего Обамы и раннего Трампа.

Поэтому все же позволю себе спойлер — точнее, два. Крису у Эрмитейджей угрожают не рабство 2.0 и не садистские пытки, не расистский ресентимент и даже не смерть — а нечто куда более страшное. Что именно — не так, на самом деле, важно. Куда важнее, что, выстраивая на основе сюжета комедии с Сидни Пуатье «Угадай, кто придет к обеду» едкую сатирическую страшилку, Джордан Пил попутно и, по его собственным словам, нечаянно угадывает ключевой парадокс blackhood'а. Смерть для афроамериканца не так страшна, как некоторые формы жизни, — более того, именно постоянная, почти интимная близость смерти и является, как писала литературовед Сайдия Хартман, онтологической базой черного бытия. «Черные» жизни, по ее логике, определяются в контексте устройства американского общества своей жертвенностью — именно они уже не первый век идут в расход для поддержания заложенного еще в Америке XIX века порядка, для сохранения безопасности и комфортности жизни привилегированных белых. Ровно такую коллизию Пил, в сущности, и разыгрывает — заодно отказывая своим чернокожим персонажам в праве на избавление смертью, превращая их тела в голый материал для белого благополучия.

© Blumhouse Productions

Ключевой для этой трансформации в «Прочь» становится идея sunken place — ступора, паралича, бессилия, в которые вводится злоумышленниками герой, лишаясь возможности сопротивляться, буквально падая во тьму беспомощности. В иллюстрирующих это состояние сценах Пил вдруг погружает фильм в почти кубриковский сюрреалистический морок стилистического перегруза, натуральной, а не созданной клишированными хоррор-приемами жути; традиционный реализм, царствующий в остальных эпизодах фильма, оказывается попросту неспособен адекватно транслировать психологический кошмар, испытываемый героем, и Пил не стесняется это признать. Амбиция передать не просто испуганный взгляд чернокожего человека на белый мир, в котором он вынужден себя обнаруживать, но стоящее за ним ощущение неизбывной тревоги приводит к рискованному стилистическому ходу — и тот оказывается идеальной иллюстрацией не только «черного» опыта, но и любой, не привязанной к цвету кожи, потери того, что Хайдеггер называл самостью (то есть собственной личности, уникального индивидуального опыта).

А теперь спойлер номер два. Крис выживет — в финале его ждет то, что со времен «Рождения нации» Гриффита зовется в киноведении «спасением в последнюю минуту» (подробнее о парадоксальной связи современного «черного» кино с этим расистским шедевром можно прочесть в этом тексте про феномен черного кино. — Ред.). У Гриффита этот прием служил делу спасения белой девы от лап черных насильников и осуществлялся явлением ку-клукс-клана на белых конях — что, конечно, в современного зрителя вселяет не столько успокоение, сколько тревогу, вызванную невозможностью настоящего, окончательного спасения. У Пила уже драпающего от белых мучителей Криса спасает невесть откуда примчавший на рабочем авто чернокожий товарищ, сотрудник службы безопасности аэропорта. Хеппи-энд? Формально — да. На деле угнанная с рабочего места машина, бросивший профессиональные обязанности друг и очевидная нелепость того, как пара друзей угоняет подальше от адского благообразия нового порядка, который создают Эрмитейджи, не дают зрителю почувствовать себя успокоенным.

© Blumhouse Productions

Дело в том, что финал этого фильма, целиком выстроенного вокруг идеи показать ужас белого мира глазами чернокожего человека, больше всего похож на финал какого-нибудь кино о зомби-апокалипсисе (не случайно «Ночь живых мертвецов» Ромеро тоже сводилась к безнадежности борьбы черного человека за выживание). Возможность отдышаться теперь есть — но успокоиться, избавиться от чувства загнанности сбежавшие герои уже не смогут никогда: их по-прежнему окружает мир белых людей. А значит, охота продолжается.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Евгения Волункова: «Привилегии у тех, кто остался в России» Журналистика: ревизия
Евгения Волункова: «Привилегии у тех, кто остался в России»  

Главный редактор «Таких дел» о том, как взбивать сметану в масло, писать о людях вне зависимости от их ошибок, бороться за «глубинного» читателя и работать там, где очень трудно, но необходимо

12 июля 202349574
Тихон Дзядко: «Где бы мы ни находились, мы воспринимаем “Дождь” как российский телеканал»Журналистика: ревизия
Тихон Дзядко: «Где бы мы ни находились, мы воспринимаем “Дождь” как российский телеканал» 

Главный редактор телеканала «Дождь» о том, как делать репортажи из России, не находясь в России, о редакции как общине и о неподчинении императивам

7 июня 202342830