4 августа 2016Кино
97

Кристиан Петцольд: «У них есть деньги, но они грустят. Мне кажется, мы должны делать фильмы про эту печаль»

И снова о немецкой тоске и «берлинской школе»

текст: Наталья Серебрякова
Detailed_picture© Getty Images

На недавно завершившемся Одесском кинофестивале прошла ретроспектива фильмов Кристиана Петцольда, ключевого режиссера так называемой берлинской школы. Наталья Серебрякова поговорила с Петцольдом о категориях личного, приватного и политического и испугала его прилагательным «национальное».

— В вашей известной переписке с Домиником Графом, опубликованной когда-то в журнале Revolver, есть утверждение: «Фильмы должны быть делом радикально приватным, но никогда не личным». Разница между двумя этими прилагательными — «приватное» и «личное» — для вас по-прежнему существует — и если да, то в чем она заключается?

— Ой, это было очень давно, я тогда вывернул наизнанку слова Тома Тыквера, который сказал, что кино должно быть более личным, но ни в коем случае не приватным. Мне показалось, будет смешно переиграть эту цитату. Собственно, я хочу видеть, как люди живут и как они борются, выживают. Я хотел бы быть более нейтральным. Но в мире личного я всегда чувствую актера. Актер хочет быть частью реальности. Это не так интересно.

— То есть политическое в ваших фильмах — всегда личное?

— Да. Это всегда микрополитика. Это отношения между отцом и сыном, матерью и дочерью. Или то, как разговаривают друг с другом рабочие на фабрике. Это политика. Это открытое пространство, опенспейс, в котором вы находите истории. Не такие, как украинско-российские отношения. Мы не делаем кино об этом. Вся политика должна быть в микроструктурах.

— Режиссеры, которых относят к «берлинской школе», в основном снимают фильмы о новой буржуазии. Как правило, эти люди страдают или испытывают чувство личного поражения. Почему?

— Ну, то же самое можно сказать сегодня про любую «школу», это происходит во всех киноакадемиях в мире — в Париже, Берлине, Мюнхене. Их студенты — выходцы из высшего класса общества, это ситуация последних десяти-пятнадцати лет. Дети дантистов, экономистов. Мне не нравится, если кто-то из высшего класса делает фильмы о низшем классе. Это не похоже на реальность. Но мне нравится, когда они делают фильмы про свой круг — то, что они хорошо знают. Поэтому я люблю фильмы Висконти — они об аристократах, той среде, которая режиссеру хорошо знакома. И поэтому фильмы о новой буржуазии в Германии — это естественно. У них у всех есть деньги, но они грустят. И, мне кажется, мы должны делать фильмы про эту печаль.

— Но почему они страдают?

— Иногда у них есть причины, а иногда они сами не понимают, почему так происходит. И ведь это не всегда фильмы о страданиях. Они также о танцах или любви. Там не только борьба.

— А ваши герои — почему они, как правило, закрыты, не выплескивают эмоции на экран?

— Мне кажется, они не закрыты. Просто они как бы смотрят на себя со стороны. Было время — в 1980-х, — когда герои немецких фильмов всегда были обращены к аудитории, они с ней разговаривали. Это был контакт со зрителями, как в плохом театре. Я предпочитаю снимать героев, которые общаются между собой, а не со зрителями. На сцене это было бы более сложно. Мне кажется, герои «берлинской школы» имеют жизнь за рамками своего фильма. И это та точка, в которой актеру можно найти себя.

— Мне кажется, это очень тонкая работа — показать героя в его закрытой внутренней жизни. Как вы это делаете?

— Обычно мы работаем так долго, пока не появляется ощущение, что персонаж больше не нуждается во мне и даже в сценарии.

Кадр из фильма Кристиана Петцольда «Феникс»Кадр из фильма Кристиана Петцольда «Феникс»

— Ваше кино — национальное? Или все же европейское?

— Кино не имеет национальности. На Одесском международном кинофестивале встречаются люди из Франции, Англии и других стран. И все фильмы — это сотрудничество, они беседуют друг с другом. Это и есть Европа. И если встречаются американский и европейский плотники, они не разговаривают о национальностях, они разговаривают о дереве.

— Но все ваши фильмы говорят о Германии...

— Я могу делать фильмы только о том, что хорошо знаю. Я живу в Германии и знаю очень много об этой стране, Германия очень интересна мне. Потому что мы развязали две мировые войны, убили миллионы людей (в том числе русских), и у нас были знаменитые ученые, философы. И это страна, которая заново себя обустроила после войны и очень разбогатела.

— Вы сейчас опять работаете над сериалом. Почему вы снова стали сотрудничать с телевидением, как в начале карьеры?

— Для меня телевидение — это не проблема. Я не хочу всегда делать только кинофильмы, имеет смысл обращаться к чему-то по соседству. Понимаете, когда делаешь фильм, это такой монолит, и вы очень одиноки; фильм едет на фестиваль, но как такая... музейная работа. А когда вы снимаете что-то для телевидения — это всегда какие-то свежие новости, это обсуждения после спортивных матчей. Мне нравится, когда мой фильм смотрят после программы новостей! Телевизор — это же центр семейного очага в Германии. Это не тот телевизор, по которому без конца показывается реклама или идут постоянные спортивные соревнования. Это просто как камин в гостиной. Поэтому для меня так важно иногда делать телевизионные фильмы. Кроме того, в немецкое телевидение вкладывается много денег. Телевидение было построено после Второй мировой как мощная система пропаганды и образования, и эта система существует до сих пор.

— То есть даже в эпоху интернет-каналов телевидение не отходит в Германии на второй план?

— Да, интернет может разрушить телевидение, я в этом уверен. Но все, что вы делаете в интернете, — это одинокие занятия. А человеку нужно общение, социализация. Сидеть с семьей у телевизора — это коллективное времяпрепровождение. Мне кажется, любая человеческая деятельность нуждается в коллективности. Посмотрите хотя бы на Майдан. Люди, которые его сделали, нуждались друг в друге. У вас не получится сделать революцию при помощи смартфона.

— Существует «берлинская школа». Но существует и немецкий мейнстрим. Как вы к нему относитесь?

— А я о нем ничего не знаю! Я был удивлен, когда узнал, что, например, Тиль Швайгер так популярен в России и Украине. Я сперва не поверил. Как такое вообще возможно?! Потом пришел в свой номер в отеле, включил телевизор, потому что хотел посмотреть «Тур де Франс», и увидел Тиля Швайгера с пистолетом в машине. Я испытал настоящую идиосинкразию, потому что он разговаривал по-русски! Это было странное ощущение, как будто он уже больше не немец, а какой-то... даже чеченец!

— «Берлинская школа» тесно связана с журналом Revolver. Вы прислушиваетесь к кинокритике из, так сказать, других лагерей?

— По-разному. Я вообще считаю, что кинематограф не нуждается больше в кинокритике. Работа кинокритика — это очень одинокое и безденежное занятие, потому что большое кино на самом деле нуждается в рекламе, а не в кинокритике. Все коммерческие проекты не нуждаются в критике. Многие крупные немецкие газеты уже не имеют специальных киноколонок. Но в 60—70-е эта профессия была важной, она открывала миру новых режиссеров. Как, скажем, авторы «Кайе».

— Само понятие «берлинская школа» — это во многом продукт кинокритики, категория, навязанная извне. Но вот Изабелла Штевер считает, что никакой «берлинской школы» вовсе не существует...

— Мне кажется, она ошибается, потому что невозможны разговоры о чем-то, чего не существует. «Берлинская школа» — это не институция, но это идея, которая имеет настоящее сердце. Фильмы этого течения разговаривают друг с другом. «Берлинская школа» существует, но это не манифест и не структура. Мне кажется, это просто небольшой ручеек в мире кинематографа.

— Ваше самое сильное кинематографическое впечатление из недавних?

— «Лобстер». Я наконец-то посмотрел его на прошлой неделе.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Евгения Волункова: «Привилегии у тех, кто остался в России» Журналистика: ревизия
Евгения Волункова: «Привилегии у тех, кто остался в России»  

Главный редактор «Таких дел» о том, как взбивать сметану в масло, писать о людях вне зависимости от их ошибок, бороться за «глубинного» читателя и работать там, где очень трудно, но необходимо

12 июля 202349550
Тихон Дзядко: «Где бы мы ни находились, мы воспринимаем “Дождь” как российский телеканал»Журналистика: ревизия
Тихон Дзядко: «Где бы мы ни находились, мы воспринимаем “Дождь” как российский телеканал» 

Главный редактор телеканала «Дождь» о том, как делать репортажи из России, не находясь в России, о редакции как общине и о неподчинении императивам

7 июня 202342799