30 января 2015Общество
2472

Некоторые особенности русской психиатрии

Екатерина Ненашева поговорила с людьми, которые ненадолго попадали в психиатрические клиники Москвы и Питера, о том, что там происходит

текст: Екатерина Ненашева
Detailed_picture© Юрий Мартьянов/Коммерсантъ
Марина, 22 года, студентка

Я уверена, что все обошлось бы обычной консультацией: у меня была сессия, ничего не получалось, постоянный стресс, усталость… Тогда я обратилась за советом к врачу — рассказала о своей депрессии, о том, что все идет не так и мне тяжело. Он сразу же сказал: «Давайте вас госпитализируем, у вас большие проблемы». Я жутко испугалась и переспросила — это поможет, это необходимо? Он кивнул. Меня сразу же забрали из поликлиники. Я тогда очень доверилась врачам…

Меня привезли в стационар, дали халат, потому что гражданской одежды у них не было. Сделали укол. Обычно человека привозят в больницу, обкалывают препаратами, и он спит несколько суток. Когда ты выходишь из сна, то просто лежишь и рассматриваешь потрескавшийся белый потолок. Из стационара нельзя выходить — в нашей больнице это было огромное помещение на несколько десятков человек, там сидели няньки и наблюдали за каждым твоим движением.

В стационаре я познакомилась с дамой, которая рассказала мне, что принимает галоперидол — самое дешевое и распыляющее личность лекарство, от которого куча побочных эффектов. В советские времена, когда клали в больницы по политическим причинам, всем людям давали именно галоперидол. У нее от лекарства был побочный эффект — буквально глаза как-то вылезали из своих орбит. А не принимать препарат она уже не могла, его назначили психотерапевты несколько лет назад. И это был замкнутый круг. Ее выписывали, она это лекарство начинала пить, и тут такие последствия, у нее испуг, истерики... Ее кладут снова.

Еще у нас была женщина из Рязани, с фабрики, очень живая, смех у нее такой, как бы тебе сказать, — настоящий, что ли. Она несколько лет работала практически без выходных, очень измоталась, а отпуск не давали. Ее друг был санитаром в нашей больнице и однажды сказал ей: приходи к нам, оформим тебе больничный, отдохнешь у нас, будешь как в санатории. Ее положили в стационар. Тоже пичкали таблетками — она все понимала и не глотала, просто закладывала за щеку и потом выплевывала. Но знакомый неожиданно пропал, выписать ее было некому, и вместо недели она провела в больнице гораздо больше. Ее сестра постоянно ходила к главному врачу, разговаривала, что-то пыталась объяснить. В итоге ее все-таки выписали, но, думаю, без денег не обошлось.

Когда после выписки я пришла в больницу за бумажками, в нос ударил запах больничной еды, слежавшихся вещей, немытых тел.

Я пробыла в психбольнице 40 дней. Сигареты, которые изредка приносили друзья, быстро заканчивались, поэтому мне постоянно хотелось курить. А за курево в психушке можно делать все что угодно: мыть коридоры, туалеты, носить еду, ну и убирать друг за другом — кого-то стошнит, кто-то не дождется, чтобы его отвели в туалет. На сигаретах спекулируют санитарки — чаще всего это женщины, чем-то похожие на кондукторш, ворчащие, недовольные жизнью. Их вообще не волнует, кто ты, что ты, из-за чего ты оказался в больнице.

Из-за недостатка активности я сама мыла туалеты и убирала в палатах просто так — мне было очень сложно целыми днями ничем не заниматься. В общем, так и прошел курс лечения от депрессии...

Когда я вышла из больницы, мне прописали дешевые таблетки, от них потом была куча побочных. Приходилось покупать корректирующее средство, которое стоит в десять раз дороже. Когда после выписки я пришла в больницу за бумажками, в нос ударил запах больничной еды, слежавшихся вещей, немытых тел… И я поняла, что больше никогда сюда не вернусь — даже если меня будут насильно забирать, я сделаю все на свете, чтобы этого не произошло...

Помогло ли мне это лечение? Если только как шоковая терапия. Это просто вопрос денег — если хочешь разобраться со своими проблемами, нельзя идти в бюджетное учреждение. Лучше накопить денег и уехать, например, в Таиланд. Мне рассказывали, что там тепло и все счастливы, все радуются жизни и любят друг друга.

Таня, 21 год, филолог

В психушке я оказалась из-за стандартной семейной ссоры. Мы сильно повздорили с моей пожилой теткой: ругань, крики, все дела... Она на меня разозлилась и на эмоциях вызвала скорую. Вообще-то до этого я никогда не сталкивалась с психбольницами и всего несколько раз пила успокоительные, когда раздражалась из-за какой-нибудь ерунды.

Мне казалось, что все закончится разговором с врачом, максимум дадут таблетки. Но меня отправили в стационар. Я прихожу — а там гигантское отделение.

Помню, как при мне привезли девушку — и, когда она не дала согласия на обследование, дежурный врач сказал, что при таком раскладе решение будет вынесено через суд и уж тогда пролежать ей здесь придется не один месяц. Буквально через несколько минут новенькой уже кололи феназепам. Позже я узнала, что это такая традиция: человеку, которого только что привезли, не дают опомниться и понять, что вообще происходит.

Я была против обследования. С какой стати? Врачи мне тоже пригрозили судом. При этом анализы показали, что у меня в крови морфий. Это было полнейшим бредом! У моей соседки в стационаре в организме нашли другой наркотик — амфетамин. А она верующая, скромная, спокойная, она мне потом рассказала, что из квартиры в последнее время практически не выходила, целыми днями читала. В психушку ее отправили родственники, которым надоело жить со странной внучкой. Так вот, после результатов анализов ей реально начало сносить крышу: она вспомнила, что купила в киоске хот-дог, и подумала, что, наверное, это там ей подсыпали амфетамин, о котором твердили врачи.

Санитары обходились жестче всего со старухами. Их привязывали к кроватям — резали ткань на длинные полоски и переплетали, это называется «вязки».

Узниками стационара вообще часто становятся одинокие женщины среднего и пожилого возраста. Таких никто не будет искать — держи их в больнице сколько угодно! Была в нашей больнице сорокалетняя Катя, она просто не понимала, что происходит. В психушку ее отправили соседи, которые хотели забрать комнату в коммуналке, где она жила одна. Родственников у Кати не было, в больнице к ней никто не приходил. Когда меня уже выписали, Катя еще там оставалась.

Санитары и медсестры обходились жестче всего со старухами. Когда те слишком настойчиво себя вели или просто жаловались на головную боль, их привязывали к кроватям или стульям — резали ткань на длинные полоски и переплетали друг с другом, это называется «вязки». На «вязках» постоянно была, например, бабушка Клава, но она все время повторяла: «Ничего, мои внуки приедут — разберутся. Они у меня директора». Местные мне потом рассказали, что именно внуки и отправили ее в психушку, чтобы спокойно жить в бабулиной квартире. Она очень любила жесткий столовский хлеб и всегда хотела есть.

Пока я лежала в больнице, друзья постоянно приносили врачам бумажки о моей «нормальности» из института и поликлиники. Да и через неделю тетя опомнилась и сама стала просить о моей выписке. В итоге анализы признали недействительными, и меня отправили домой.

Даже сейчас я постоянно думаю о людях, которые остались в этой психушке. Очень тяжело осознавать, что ты «на свободе», а они, скорее всего, никогда на ней уже не окажутся.

Олег, 26 лет, журналист

Я учился на вечернем, подрабатывал — какая армия, о чем речь? А тут призыв, прислали повестку… Вечером я накидался с друзьями в подъезде, а на следующий день поехал в военкомат. Начался медосмотр: окулист показывает букву — я вместо русской называю латинскую. Он пишет: «Годен». Я встаю на весы и вижу, что отметка на них не соответствует действительности: мои реальные 52 килограмма странным образом превратились в 65. Мне говорят: «Ступай, богатырь!» Короче, я охренел с похмела и думаю: первый доктор, который спросит, как дела, очень удивится моему ответу...

Я пришел к мозговеду. «Ну, молодой человек, что расскажете интересного?» И я с похмельным драматическим пафосом начинаю говорить про то, что люди — это стадо баранов, я их всех не люблю, меня все бесит, хочу покончить самоубийством — чистая импровизация, клянусь. Доктор протянул направление в больницу.

Дома я все обдумал, пришел в военкомат на следующий день и сказал, что все прошло и на самом деле я хочу в ВДВ. А мне: «Ах, ты передумал? Ну это мы сейчас исправим!» И ведут меня к особисту. Особист говорит: «Раз направили лечиться — иди лечись». Прямо из военкомата меня отвезли в больницу.

Контингент в психушке делился на четыре категории: первая — самая нейтральная — эрвэкашники (от РВК, то есть районный военкомат. — Ред.), те, кто додумался косить от армейки еще до армейки. Вторая — солдатики, которые пришли в армейку, им в армейке не понравилось, они явились к взводному и сказали что-то типа: «Товарищ сержант, мне голос сейчас говорит: возьми нож и порежь тут всех к черту». Таких из части сразу отправляют в психушку. Третья категория, тоже довольно многочисленная, — это алконавты. Ну и последняя группа — действительно люди с серьезными диагнозами.

Виталик, местный эрвэкашник, сразу же объяснил мне здешние распорядки: если ты новенький, то придется помыть туалет, потому что это такая традиция. Если откажешься — получишь пинков от санитаров. Мне повезло: к вечеру пришел очередной пациент — он и помыл сортир. Еще Виталик рассказал, что если хорошо себя вести, не косячить и как следует шестерить, то есть выполнять мелкие поручения санитарок, те шепнут главному доктору: мол, хер там с его анализами — от армии можно отмазывать.

Само лечение ничего собой не представляло. Меня водили на обследования, в остальные дни заставляли ходить на трудотерапию, где мы целый день расчищали дорогу от снега. Душ был раз в неделю — жирно за казенный счет чаще мыться. Всех выстраивали нагишом, посыпали каким-то порошком, потом обдавали из шланга. Чтобы вшей не заводилось.

Я один раз бегал для медсестер в магазин в полном дурдомовском облачении. «Иди, — говорят, — колбаски купи, коньяк какой». Я долго искал магазин, но все купил. Так что медсестры потом за меня врачам шепнули. И меня выпустили.

В медицинской карте я долго искал отметку о том, что так чудно провел время, — наверное, полагаются какие-то ограничения: оружие не выдавать или, может, с правами что… Никаких отметок нигде не было.

Не думаю, что с таким отношением персонала люди с реальными болезнями имеют шансы получить в психбольнице какую-то помощь. Был среди нас парень с эпилепсией — Дима, студент РУДН, такой улыбчивый, симпатичный. У него часто случались приступы. Персонал при этом ничего не делал.

В общем, психбольница — это место, где можно отмазаться от армии или, например, приколоться — залечь для литературных мемуаров. Хотя нет, не надо так прикалываться: один укол циклодола — и другим человеком можно стать.

© Юрий Мартьянов/Коммерсантъ
Света, 35 лет, монтажер

Я приехала в Москву из небольшого города, познакомилась с успешным дизайнером. Мы поженились, родилась дочь. Казалось, что впереди у нас светлое будущее. А через несколько лет семейной жизни сгорел наш дом в Подмосковье, который мы строили сами. Очень долго на него копили, душу вкладывали. На наших глазах все сгорело дотла.

Тылов никаких не было: родители за тысячи километров, идти больше некуда. Мы сняли квартиру на окраине Москвы. Пытались как-то забыть то, что произошло, начать жить заново. Ничего не получалось.

И мне, и мужу было очень тяжело: ты кровью и потом зарабатываешь, добиваешься заветной цели, и вот тебя отбрасывает на пять лет назад. Отношения испортились, перспектив на будущее не было. Я стала очень нервной, постоянно переживала: где жить дальше, как устроиться на хорошую работу, как отдать дочку в школу? Началась депрессия. Вскоре ушел муж, мы с ребенком остались одни, без нормального жилья. Без ничего.

В один из моментов отчаяния, когда мне стало совсем страшно за наше будущее, я решила позвонить в службу доверия, чтобы хоть кому-то рассказать о своих проблемах, услышать совет. Дочь как раз была в школе, поэтому я могла выговориться. Когда звонила в службу, случайно ошиблась номером — попала в соцопеку, но это выяснилось позже. Оператору я сразу сказала, что мы одни живем с маленькой дочерью на съемной квартире, с работой проблемы и я переживаю за наше будущее. На том конце провода меня попросили срочно сообщить свой адрес.

Через 20 минут звонок в дверь — там трое полицейских. Сказали, что соцопека направила их узнать, как мы живем. Они вошли, увидели, что в квартире все хорошо, но все равно стали составлять протокол. Я попыталась объяснить им ситуацию, на что услышала: «Может, вам таблетки нужны, чтобы успокоиться? Давайте вызовем психотерапевта». Я несколько раз сказала, что мне не нужно, но полицейский настоял.

Через полчаса приехали два мужика в белых халатах — местная бригада скорой. Они сразу же стали предлагать мне укол и госпитализацию. Я опять отказалась, но они начали настаивать. Тогда я совсем возмутилась и уже повысила голос: «Что вы себе позволяете? Давайте вы меня оставите в покое!» Им это сильно не понравилось, и один из них сказал: «С вами вопрос решен — вы едете в больницу».

Я помню, мне заломили руки. Я пыталась что-то сказать, но поняла, что это бесполезно. В машине скорой мне связали ноги. По дороге в больницу сказали, что если не подпишу согласие на лечение, то лечить меня будут по суду, силой. Что оставалось делать? Я все подписала. В больнице я пробыла две недели, мы постоянно сидели в палатах и пили какие-то таблетки. Конечно же, никто из врачей не говорил, какие именно лекарства мне дают. Я давно уже вышла, но я бы никогда больше не хотела попасть в это место.

© Юрий Мартьянов/Коммерсантъ
Андрей, 30 лет, преподаватель

Я впал в уныние после расставания с любимым человеком, женой, везде стал видеть один негатив, потерял уверенность в себе. Скоро я понял, что это все полная хрень, и решил пойти на прием к психотерапевту. Мне сразу же поставили диагноз «расстройство личности» и отправили в стационар. Я еще тогда удивился — что за бред, такой диагноз можно поставить любому человеку в большом городе!

Уже в больнице медработники меня спросили, что произошло. Я ответил, что меня бросила жена и я впал в депрессию. «Ну, нормально, тебя тут как раз полечат». Началась круговерть из препаратов — мы с местными ребятами часто сидели в курилке и обсуждали, что кому дали: «О, с этого колеса сейчас унесет!» Если давали смеси — тогда все, тебе жопа.

Кипяток начинали выдавать только в 12 дня, а подъем был в 7 утра (если твой черед мыть палату, то вставать нужно было еще раньше). Воды было катастрофически мало, хватало не всем. Как-то раз я решил сам налить себе кипятка, а санитарки мне: «Вода для персонала, а не для дураков!»

Там было много простых ребят — например, чувак, которого запекли из-за пореза на ноге. Скорая решила, что он суицидник, а он случайно где-то на улице поранился о разбитую бутылку. Чувак, кстати, очень адекватный, такой приятный крендель из Петербурга. Он не раз пытался объяснить врачам, что порезался случайно, но его не слушали.

Самое любопытное в психбольнице — это обилие зэков, которые туда сами сдаются. У таких ребят с медиками особые отношения.

Многие санитарки просто не понимали, как общаться с пациентами. Я помню, лежал там чувак с паранойей. Он как-то говорит:

— Я ее боюсь.

— Кого ты боишься? — спрашивает санитарка.

— Ее.

— Кого?

— Ну вон ходит, смерть.

И тут случайно звонок в дверь — кто-то как раз в отделение зашел.

— О, вот слышишь, — говорит санитарка, — это она, что ли, бродит? Ну ты надень какую-нибудь кофточку, а то неприлично так сидеть, когда гости…

Самое любопытное в психбольнице — это обилие зэков, которые туда сами сдаются. Был там такой здоровый пахан, совсем молодой парень. Я у него как-то спрашиваю: «Слушай, а ты как здесь оказался?» — «Да никак, прячусь: где-нибудь устрою разбой, а потом — бац — и под дурака». Зэки в больнице не по номиналу находились, захаживали раз в неделю. У таких ребят с медиками особые отношения.

А в целом — я как-то общался с молодым врачом, и он пояснил, что есть старая школа медиков, а есть новая. Старая школа — это заколоть. Сделать из человека овощ. Никакой реабилитации, социализации, ничего такого нет. Врачи новой школы, говорят, совсем другие, более человечные, что ли. Но я лично таких не встречал.

На выходе мне прописали дикое количество таблеток. Я принимал их неделю, а потом бросил — после этих лекарств начинало ломать и параноить.

А лично мне не нужно было выздоравливать, мне нужно было просто прийти в себя. И в этом случае человеку необходима поддержка, а не все эти издевательства.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Илья Будрайтскис: «Важным в опыте диссидентов было серьезное отношение к чужим идеям»Вокруг горизонтали
Илья Будрайтскис: «Важным в опыте диссидентов было серьезное отношение к чужим идеям» 

Разговор о полезных уроках советского диссидентства, о конфликте между этикой убеждения и этикой ответственности и о том, почему нельзя относиться к людям, поддерживающим СВО, как к роботам или зомби

14 декабря 202218124
Светлана Барсукова: «Глупость закона часто гасится мудростью практических действий»Вокруг горизонтали
Светлана Барсукова: «Глупость закона часто гасится мудростью практических действий» 

Известный социолог об огромном репертуаре неформальных практик в России (от системы взяток до соседской взаимопомощи), о коллективной реакции на кризисные времена и о том, почему даже в самых этически опасных зонах можно обнаружить здравый смысл и пользу

5 декабря 202210967
Григорий Юдин о прошлом и будущем протеста. Большой разговорВокруг горизонтали
Григорий Юдин о прошлом и будущем протеста. Большой разговор 

Что становится базой для массового протеста? В чем его стартовые условия? Какие предрассудки и ошибки ему угрожают? Нужна ли протесту децентрализация? И как оценивать его успешность?

1 декабря 202218872