9 сентября 2014Общество
66

О выборочном гуманизме и общей ненависти

Анна Меликова о безумии обеих сторон в этой войне — войне не дел, а слов

текст: Анна Меликова
Detailed_picture© AFP / East News

Жаркие дискуссии (назовем это так), развернувшиеся вокруг моего текста про Крым, — одни советовали мне побыстрее собирать вещи и отваливать в Киев, другие — сидеть в своей «Рашке» — заставили меня понять: в этой необъявленной войне сама мысль о примирении враждующих сторон, пусть даже и внутри одного человека, для многих неприемлема.

Есть или не есть в Крыму люди, медузы, шоколад — в этих вопросах бессмысленно апеллировать к веб-камерам или словам местных жителей, потому что ответ только в глазах смотрящего. Эти полгода изменили мои представления об объективности, они показали, что нет никаких фактов, а есть только вера в то, что считается кем-то «фактом». Сознание само сортирует информацию, и этот фильтр — чьи-то твердые убеждения. Все попытки беспристрастного суждения оборачиваются полным крахом. И для тех, кто считает крымские события аннексией, полуостров этим летом стал чудовищно безлюдным, для тех же, кто видит в них «восстановление исторической справедливости», он донельзя заполнен. Одни будут говорить, что теперь туда приедет платежеспособное население, по непонятным причинам не делавшее этого до сих пор, другие же с горечью заметят, что люди, для которых полуостров был не просто очередным креветочно-пивным курортом, а незаменимым чеховским Гурзуфом, волошинско-цветаевским Коктебелем, еще долго будут объезжать стороной этот некогда любимый край. И кто из этих людей важнее для Крыма — большой вопрос.

Я помню, как после Одессы столкнулась с неудобными фактами, которые не вписывались в мою картину реальности.

За то время, что мы «воюем» и воюем, каждый, кто не остался в стороне, узнал о себе что-то новое. Я помню, как впервые после одесских событий столкнулась с неудобными фактами, которые не вписывались в мою картину реальности, и с ужасом обнаружила, что мой гуманизм, в общем-то, выборочный. Что какая-то часть меня, даже помимо моей воли, начинает делить погибших на «наших» и «не наших», окрашивать жертв в цвета — и одни цифры не равны другим, а сочувствие разделяется на пассионарное и инертное. Этот селекционный механизм запускается в два счета сам по себе, и если не прилагать определенных усилий, чтобы внутренним сопротивлением его остановить и вернуть себя к прежним общим понятиям, можно зайти очень далеко.

Те, кто сейчас не задействован напрямую в военных событиях, но множит войны в виртуальном пространстве, позволили себе поддаться соблазну вражды. Изголодавшиеся по героизму, для которого прежде не было таких явных поводов, они вооружились словом, чтобы в своеобразной форме приобщиться к подвигам. Эти вербальные харканья в лица друг другу, словесная стрельба и летящие в обе стороны «коктейли Молотова», начиненные оскорблениями и унизительными эпитетами, стали ложными маркерами геройства, которое не столько оберегает свое, сколько рушит чужое. До чего же хрупок мир, раз человек не противостоит войне, а с таким азартом потворствует ей внутри себя.

Это совершенно банальная и изрядно поизносившаяся истина. Но раньше она была мыслью из книг, теперь теоретический опыт превратился в личный.

Как же многим понравилось ненавидеть.

Среди моих близких знакомых есть и радикальные украинские, и российские патриоты. Они презирают друг друга, говорят, что их пути разошлись навсегда, но иногда невозможно понять, кто из них что произносит, потому что они удивительно похожи. Пытаясь отмежеваться друг от друга, доказать, как сильно они отличаются от некогда братского, а теперь враждебного этноса, они стали говорить на общем языке лютой ненависти. Как же многим понравилось ненавидеть. С какой готовностью они откликнулись на предложенный повод и как быстро стала работать эта извращенная метонимия, переносящая ненависть к отдельным людям, отдельным решениям на всю страну. Эта система переносов включается автоматически и невероятно заразительна. Стены дома, черты лиц близких, родные ландшафты как будто меняются, когда ты с ними находишься в ситуации принципиального несогласия и знаешь, что ты совершенно точно прав, а они — нет. И только сделав маленький шаг назад, понимаешь, что именно в этом «совершенно точно» — опасность. Любому глубокому чувству, любой важной идее необходимо проходить через сомнение. Просто на какую-то минуту нужно допустить мысль, что прав не ты, а другой. Причем не Другой — с большой, комфортной буквы отвлеченной философской категории, а с обыденной, маленькой — обычный, реальный другой. И память о возможной правоте другого уже не позволит забросать его камнями и закричать «распни», назвать Крым проклятым «кодлом невдячності», а Киев — «сборищем майдаунов» и исключить эти места навсегда из своей личной географической карты.

Меня неоднократно упрекали в том, что все это лишь пацифистская лирика и сейчас уже не до нее. Но если лирика — это попытка быть верным себе, то в этой ситуации я лучше буду лириком, чем героем.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202320731
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325844