20 декабря 2013Общество
102

Путин. Разговор с людьми и животными

Александр Морозов о том, что пресс-конференции Путина напоминают выступление гуру на собрании секты. Или визит к тюленям

текст: Александр Морозов
Detailed_picture© ИТАР-ТАСС

Будем говорить не о содержании ежегодной «пресс-конференции» Путина, а о жанре. Более 1300 журналистов, 4 часа общения, примерно 60 вопросов. То есть 4 минуты в среднем на ответ. 60 «счастливцев», попавших в список Пескова. Лишь 5% участников получают возможность «задать свой вопрос». Тут все слова приходится брать в кавычки — и «пресс-конференция», и «задать вопрос», и даже «коммуникация». Представим себе традиционные жанры современной коммуникации глав государств с журналистами. Это или большая беседа с главным редактором или известным политическим телеведущим один на один. Или — беседа с группой главных редакторов. Путин годами этого избегает. Последний известный эпизод такого общения — попытка интервью главному редактору немецкой телекомпании ARD — закончился скандалом. Путин вдруг заговорил с Шёненборном в формате «Здесь вопросы задаю я!». Почему беседа один на один так неуютна для Путина? Ответ лежит на поверхности. Беседа предполагает возможность, получив ответ, задать вопрос уже по поводу только что сказанного. Таким образом, риторика («вранье»?) может быть внезапно разоблачена прямо в эфире. Успех «пресс-конференции», превращенной в шоу, основан на том, что не существует возможности переспросить: «Секундочку! А вот как же так получилось…» Журналистское и политическое сообщества являются получателями «одного ответа». Выйдя с мегашоу, любой его участник может дальше уже общаться сам с собой по поводу сказанного. Он может испытывать изумление, оторопь. Поскольку ответ на вопрос через полчаса после окончания мегашоу растворяется в воздухе, как улыбка Чеширского Кота.

Это можно показать на простом примере ответа на вопрос о Навальном. «Если бы он угрожал системе, он бы не участвовал в выборах», — сказал вождь. В момент ответа миллионы людей, убежденных в том, что Навального давно бы убили за нападки на «братьев Путина», а раз не убили, то, значит, он как-то встроен в путинскую систему, — услышав ответ, радостно вздохнули: «Мы так и думали!». Через полчаса ситуация возвращается к исходной, поскольку никто не может спросить: «Извините, а как вы, Владимир Владимирович, объясняете приговор и заключение под стражу в зале суда? Это так и было вами задумано? Как и освобождение на следующее утро?».

Тут все слова приходится брать в кавычки — и «пресс-конференция», и «задать вопрос», и даже «коммуникация».

Или: «Мы помогли Украине, потому что, говоря без иронии, это братский народ». Миллионы людей оторопело выслушивают этот внезапный риторический ход. То есть народ, конечно, «братский». Но как так получилось, что еще вчера в кремлевской риторике это были «неразумные украинцы», которые сами не понимают, какой ужас их ждет в Евросоюзе, и вдруг в одночасье все они превратились в «братский народ»? А получилось это очень просто, если понимать, что любые сказанные слова в формате этого мегашоу существуют только в момент, пока вы его участники. После его окончания они расточаются, исчезают, растворяются. В этом смысле само общение, называемое «пресс-конференцией», типологически сходно с публичными выступлениями на стадионах или в концертных залах лидеров сект. Даже визуально эти «пресс-конференции» стали напоминать такое стадионное общение с «гуру». Если на мгновение вы увидите просто «картинку» — то вы обнаружите толпу людей, машущих какими-то флажками, плакатиками. Они возбуждены — потому что ожидают своей очереди «обозначиться» перед «гуру». Это люди из разных социальных групп, как это видно по их одежде. Среди них есть менеджеры при галстуках, бедно одетые женщины, роскошные женщины, молодые программисты-оборванцы — то есть весь спектр, который вы можете застать на выступлении условно Шри Раджниша, объезжающего мир с «духовными концертами».

Журналистское и политическое сообщества являются получателями «одного ответа».

* * *

Еще недавно, в середине нулевых, Фидель Кастро на съезде кубинской компартии выступал четыре часа подряд. В послевоенном мире это уже редкость, «политический антиквариат». Лишь в межвоенных режимах эти формы были популярны. Да и то не везде. Как верно пишет Ян-Вернер Меллер в «Опытах демократии», например, Сталин и Салазар не любили публичных выступлений и не умели этого, а Гитлер и Муссолини чувствовали себя как рыбы в воде в стихии публичной речи. Сама эта «публичная речь» в автократиях имеет «педагогическое» значение. Она является частью антропологического эксперимента по перекодировке человека. 1300 журналистов в ходе такого «общения» как бы утрачивают свои родовые журналистские качества и превращаются в членов одной из «корпораций». И это подчеркнуто в параллелизме двух мероприятий — неделю назад Путина слушали высшие сановники в Георгиевском зале. Для этой корпорации не подразумевается формата «вопросов». Им достаточно просто «заслушать». А для «Имперской палаты журналистов» подразумевается ритуальное «задавание вопросов». При этом все элементы поведения, перенесенные в контекст «корпоративного государства», превращаются именно в ритуальные. Для примера: представим себе встречу Путина с «Имперской музыкальной палатой». Если 1300 представителей музыкального дела соберутся послушать Путина, то можно ожидать, что и он сядет за рояль сыграть несколько тактов. И, несомненно, кто-то из уважаемых лидеров корпорации тоже получит возможность ритуально продемонстрировать музыкальную реплику.

С любой из корпораций он разговаривает как со стерхами.

* * *

Корпорация журналистов, как ясно из стилистики поведения В. Путина, является крайне легкомысленной, глуповатой и часто попусту «выпрыгивающей из штанов». Кто-то написал в сетях: «Он говорит с журналистами как со смешными, нелепыми зверушками». Действительно, в лидерской коммуникации Путина есть черта, отличающая его от других великих автократов. С любой из корпораций он разговаривает как со стерхами. Общение с корпорацией журналистов напоминает посещение Путиным лежбища тюленей — их много, они галдят. Выступление в Георгиевском зале — это сцена из диснеевского мультфильма с речью антропоморфного «Короля Льва» перед обезьянами и другими «зверушками леса» в формате «Слушайте меня, бандерлоги!». Постмодернистская новизна заключена в том, что у Путина нет «собственной аудитории» («фаланги», «ордена меченосцев», camarades), к которой он обращался бы как к соратникам. В этом отличие от известных нам по политической истории ХХ века корпоративных режимов. Коммуникация Путина — это шутка. Грубая шутка — как жанр — не просто обязательный элемент этого общения. А все мегашоу является большой шуткой. В этом году это было даже специально подчеркнуто эпизодом с «внезапным ответом LifeNews» про помилование Ходорковского. Комедия кончилась, идут заключительные титры. И вдруг главный герой после титров выглядывает из рамки кадра: «А вот и я!» Ха-ха-ха. И только после этого — конец фильма.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202353415
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202337281