8 февраля 2017Общество
533

Интеллигенция — это cool

Андрей Архангельский о новой эпохе героических одиночек. У которых есть уже имя

текст: Андрей Архангельский
Detailed_picture© AP / East News

Этот текст стоило бы начать в стиле Джойса, без запятых, — поскольку тема, как кажется, опостылевшая и беспросветная. Автор решил сохранить знаки препинания, но второй абзац будет состоять из одного предложения — чтобы усугубить и без того мрачные предчувствия читателя.

В России мало по какому вопросу есть консенсус, но вот в отношении понятия «интеллигенция», кажется, он достигнут; понятно, что гнилая, понятно, что визжит, брызжет слюной, протирает штаны, ничего не производит, не находит себе места; не знает, чем еще заняться, куда себя деть, белоленточная и бандеровская; Васисуалий Лоханкин, Пабло Очкарито, Клим Самгин, беспринципность, вот это все; смешная — так повелось еще с 1930-х, когда в любом произведении интеллигент (пенсне и бородка) мог выполнять только орнаментальную роль; потом, в 1960—1980-е, он достиг пика субъектности — и опять покатился по наклонной; опять смех, опять — лишь орнамент для мачо, сплошная десубъективация, ничто, функция очкастая; а в десятые годы он становится еще и резко отрицательным героем; на роли трусов, иуд кино выбирает именно его; неврастеник, затем предатель, наконец, шпион — косвенное оправдание того, что не зря их в свое время того; главного преступника в сериале «Мосгаз», как и в «Пауке», целую россыпь злодеев в сериале «Ленинград 46», в десятках подобных массовый зритель идентифицирует именно как «интеллигентов», чего авторы и добиваются; интеллигентным называют человека, если его не за что больше похвалить; выражение «питерский интеллигент» способствует только музеефикации понятия; Сорокин смеется (главный интеллигент в «Теллурии» — попросту уд), Пелевин злорадствует — но тут все понятно; само слово превратилось в глумливый мем (примерно как «оттепель»); еще бывают «интеллигенты на кухнях» — звучит как «вынеси елку»; даже сами интеллигенты стыдятся самоназвания, мазохистски повторяя «интеллигенции больше уж нет»; выражения «вы же интеллигентный человек, а курите возле детского сада» уже не услышишь — посылают демократически, просто, без церемоний.

Все это понятно, интеллигент мертв.

Но почему презрение к нему все еще так живо?.. Почему ненависть к нему не утихает? Почему к этому бесконечно устаревшему понятию так много претензий? И почему он опять «во всем виноват»?

Интеллигент мертв. Но почему презрение к нему все еще так живо? Почему ненависть не утихает?

Интеллигент после Освенцима

Проблема тут, в первую очередь, как сказал бы Фридрих Хайек, с антропоморфизмом понятия: говоря сегодня «интеллигенция», представляют, прежде всего, знакомого или знакомых — и переносят негативное отношение на всю группу. Понятно, святых тут нет — но, кроме того, есть ведь еще сама идея «интеллигенции» — о чем, кажется, все забыли.

Понятие «интеллигенция» за последние семьдесят лет тоже трансформировалось, заострилось. Когда-то, например, было важно нести в массы «хорошие манеры» или прогресс. Сегодня интеллигент — давно уже не «тот, кто в шляпе». Не обязательно тот, кто красиво говорит. Или у кого высшее образование. Кто прочел много книг или у кого «культурная» профессия. И, конечно же, не тот, кого интеллигентом назначило государство. От всех прошлых определений интеллигента осталось решающим, пожалуй, одно — тот, кто поступает не по соображениям выгоды, а по соображениям совести. Этическая составляющая в определении интеллигенции сегодня превалирует — в идеале — над всеми остальными. Можно предположить, что это реакция на феномен тоталитаризма в разных его видах в ХХ веке; новая интеллигентность выстраивалась на противопоставлении новому невиданному аду. Все остальное неважно — когда на кону сама человечность. Стоит тут привести классический пример из Ханны Арендт («Личная ответственность при диктатуре»). Лишь небольшая часть немецкого общества, пишет Арендт, в 1930-е оказалась не подвержена пропаганде, причем ни культура, ни уровень образования, ни даже «мораль» (на автоматизме, без активного вопрошания) не играли тут решающей роли; обладающие всеми этими достоинствами как раз очень быстро нашли себя в идее «нового господства». Единственным действенным средством против «оносороживания» стала не столько культурная, сколько психологическая практика: способность (переходящая у некоторых людей в болезненную — спасительную! — необходимость) вести незримый диалог с самим собой (то есть со сверх-Я, или совестью). Это и есть определение «интеллигента после Освенцима»: тот, высшим судьей для которого является не начальник, вождь или государство. Это категорически важно не просто для сохранения пространства личности, самости, заботы о себе (в духе Фуко, как в «Герменевтике субъекта») — но для сохранения самого человечества в границах человечности.

От всех прошлых определений интеллигента осталось решающим, пожалуй, одно — «тот, кто поступает не по соображениям выгоды, а по соображениям совести».

Интеллигент — не тот, у кого шляпа, а тот, у кого совесть.

Есть такая иллюзия имени Иосифа Бродского: что зло всегда пошлое, то, что эстетически ужасно, как правило, и этически ужасно, так что нужно просто развивать вкус, и он подскажет верное этическое решение. Эта формула, увы, не универсальна — мы не будем опять вспоминать Арендт, да и зачем: у нас перед глазами масса примеров того, как люди со вкусом оказались бессильны распознать политическое зло.

Интеллигентность — по крайней мере, сегодня, по крайней мере, в России — есть обращение к самой голой этике в человеке, и больше ничего. «Есть люди, у которых капитан внутри», — пел Гребенщиков; это комичный образ, но нужно помнить, что в авторитарной стране у большинства этот «капитан» снаружи — в виде родителя, начальника, власти. В авторитарной стране большинство людей предпочитают передоверять свою совесть — а стало быть, и решение каких-то экзистенциальных вопросов, прежде всего о добре и зле, — государству, тем самым отказываясь брать на себя ответственность, принимать решение о себе. Интеллигент в высшем смысле — тот, кто решает о себе сам.

Лишь небольшая часть немецкого общества, пишет Арендт, в 1930-е оказалась не подвержена пропаганде; единственным действенным средством стала способность вести незримый диалог с самим собой. Интеллигент в высшем смысле — тот, кто решает о себе сам.

Еще одним критерием интеллигентности сегодня можно, наверное, считать принципиальный отказ от насилия. Интеллигент — человек мира, диалога и коммуникации, он всегда готов договариваться — не с собственной совестью, а с Другим, даже с идейным противником. Он тут — единственный сознательный пацифист и гуманист. Выражение «коллективная окуджава» — сетевой эвфемизм, обозначающий интеллигенцию, — характеризует не столько самого Окуджаву, сколько силу ненависти к нему, сохранившуюся спустя столько лет после его смерти. Ястребы из ГлавПУРа презирали его ровно за то же: фронтовик, воевал, ранен — но вынес из этого опыта ненависть к войне как таковой; отыскал уникальный для СССР язык антиненависти, антивойны (тот же путь проделал на полвека раньше Лев Толстой). «Господин генерал, слава для убитых, а живому нужней женщина его» — сексистское, конечно, определение по нынешним временам, но важна суть. В 2014 году, наблюдая повальную милитаризацию сознания, ты спрашивал себя: а есть ли вообще в России «язык мира», укоренный в культуре и массовом опыте? И с ужасом понимал — нет; все эти официальные заклинания «миру — мир», песни и пляски никак не изменили массовой психологии, не привили новых инстинктов — как, скажем, сделали «Битлз» на Западе в 1960-е. И только один «смешной» Окуджава (вместе с БГ, Макаревичем и Шевчуком как продолжателями традиции) оставил нам «язык мира». Конечно, тут нам припомнят «письмо 42», под которым стоит подпись в том числе и Окуджавы, — ну что ж, нужно отвечать. С интеллигенцией тогда произошло худшее, что могло случиться: она впервые заговорила «как власть» и от лица власти — и это было для нее, надеемся, поучительным уроком. У нас в связи с этим еще любят говорить, что, мол, «какая власть, такая и интеллигенция», но в том-то и дело, что нет. Ни у какой другой социальной группы в России нет ни опыта свободы, ни опыта борьбы за свои права, ни даже культуры сомнения — ведь ничего похожего на польскую «Солидарность» у нас даже в 1980-е не было.

Интеллигент в России — производная от авторитарного государства. Он не от добра, а от худа: он — всегда реакция на такую власть.

Любая борьба с интеллигенцией как явлением — неважно, имеет ли это вид организованной борьбы или спонтанной, добровольной — и в СССР, и сегодня имеет целью не искоренение самой социальной группы (ее можно имитировать, подделать, как это любит делать нынешняя власть), но лишение ее этической основы. Высмеивание ли ее в кино или сериалах, попытки переназывания («творческая», «техническая», «советская»), как в 1930-е, — или, как в 2000-х, противопоставления («интеллигента» — «интеллектуалу») — все это попытки выхолостить, лишить само понятие этического стержня. Ненависть к интеллигентам связана не с социальной чуждостью — вопреки общему мнению, — а с тем, что они поступают «глупо», вопреки «логике» — той самой, которая сегодня имеет вид «нужно кормить детей, поэтому приходится врать». За то же презирали академика Сахарова — вначале «придумал бомбу», а потом начал «выступать», то есть попросту сглупил, подставился, согласно этой розовощекой логике.

Тот же Фуко ни в трехтомнике «Интеллектуалы и власть», ни в других произведениях, кажется, ни разу не употребляет слова «интеллигенция». Да и зачем оно ему (да и другим) — в этом просто нет практической нужды. Этический консенсус в европейском обществе 1970-х — данность. В России этический консенсус так и не был достигнут; общественный договор о добре и зле до сих пор не был заключен — ни в 1990-е, ни позже, хотя для этого были предпосылки, — поэтому каждый раз приходится все начинать заново. Интеллигент в России — действительно порождение, производная от авторитарного государства. Он тут не от добра, а от худа: он — всегда реакция на такое государство, такую власть. Дефицит индивидуальной совести у большинства компенсируется повышенной совестливостью у отдельных представителей, и это вовсе не повод для восхищения, а просто грустная математическая закономерность.

На этом фоне разговоры о том, что «интеллигенция умерла», бессмысленны: интеллигенция существует в России как страховочный элемент самой системы от полного морального обрушения — но тем самым, получается, бесконечно продлевает жизнь самой системы; такой вот мефистофельский парадокс. Пока генеральный принцип — насилие по отношению к личности — в России не изменится, будет постоянно воспроизводиться и тип, напоминающий о нерешенной проблеме. Никакого культурного разрыва между шестидесятничеством и нынешней интеллигенцией нет — общие условия, в принципе, не изменились, — и книга Глеба Морева про диссидентов поэтому выглядит такой актуальной.

Иррационализм правых так привлекателен потому, что подменяет все уже решенным за нас — историей, географией, расой, культурой.

Интеллигентский интернационал

Отношение к мигрантам сегодня — важнейший маркер этики. Решение Ангелы Меркель пригласить в Германию жертв войны в Сирии — невыносимо этическое; она поступила так вопреки любой политической логике и даже самосохранению. Это вызывает животную, иррациональную ненависть российской пропаганды — они пророчат ей крах в любых фантастических вариантах; но в этой ненависти есть, опять же, изрядная доля личного: Меркель своим поведением разрушает привычное представление о «прагматичном поведении» — то есть о «неизбежном и оправданном цинизме политики», как это понимают в России.

Популизм как риторический прием, от Ле Пен до AfD («Альтернатива для Германии»), всего за пару лет приобрел вид международного психологического и социального феномена; и хотя все не так страшно, пик его, возможно, придется как раз на 2017 год — будут выборы во Франции и в Германии. Популизм лишь притворяется политикой, это «политика для политически несовершеннолетних»; но это пока идет ему только на пользу. Бороться с популизмом — новой чумой XXI века — очень сложно, поскольку он апеллирует к иррациональному, к худшим инстинктам человека. «Возвращение к традиционным ценностям» — это попросту оправдание насилия, попытка легитимизировать жестокость в качестве политической и человеческой нормы. Иррационализм правых так привлекателен потому, что освобождает человека от самостоятельного принятия решения о себе — подменяя как бы уже заранее принятым, решенным за нас — самой «историей, географией, расой, культурой».

Этой мрачной иррациональности в духе Де Местра нужно — очевидно — противопоставить некую новую рациональность, которую с разной степенью успешности пытаются сформулировать европейские политики из числа поколения 1968 года, — но эта рациональность как раз больше и не работает. Требуется одухотворение идеи либерализма; нужен новый миф о свободе, о толерантности, об универсализме как о сверхценности, а его-то как раз и нет.

Быть интеллигентом вовсе не стыдно, и это вовсе не так смешно — и от него опять многое зависит; это в любом случае лучше, чем быть милитаристом, ксенофобом, шовинистом, расистом — все это не требует усилия над собой, а быть интеллигентом — требует.

На пути этого иррационализма оказывается сегодня один только человек универсальной этики — больше некому. Отсутствие границ, общая риторика и общие угрозы впервые по- новому объединяют интеллигенцию в Америке, Европе, России — поверх любых границ. В соцсетях уже витает идея нового Сопротивления («каждый из ближайших 1459 дней Трампа будет днем нашего сопротивления», как сказала Анджела Дэвис), интеллигентского интернационала — против интернационала имени Де Местра.

Можно выдвинуть такую гипотезу: главный идейный конфликт в XXI веке впервые будет проходить поверх государств и идеологий — по границам этики; этика становится политикой, этическое теперь и означает политическое, и выясняется поразительная вещь: интеллигент — в этом главном своем качестве — снова становится политическим актором. Являя единственную альтернативу мировой «Альтернативе для Германии».

Таким образом, у интеллигенции появляется шанс что-то изменить. При этом причастность к социальной группе не дает сегодня никаких, даже символических, преференций — это просто самоидентификация, личное дело каждого. Интеллигенция перестала быть теплым местечком — отлично; быть интеллигентом сегодня — это как быть панком в 1978-м. Было бы банальностью упоминать, что описанный тут интеллигент — скорее, недостижимый идеал (каким он, впрочем, и должен быть) и что, возможно, такие вообще появятся уже после нас, как написал однажды Олег Кашин. Впрочем, может быть, важнее было бы срочно вернуть этому понятию нормальность, и единственная цель этой статьи — чтобы мы перестали бояться самого названия. Быть интеллигентом вовсе не стыдно, и это вовсе не так смешно — и от него опять многое зависит; это в любом случае лучше, чем быть милитаристом, ксенофобом, шовинистом, расистом — потому что все это не требует усилия над собой, а быть интеллигентом — требует. Это круто. Интеллигент — это cool.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20243070
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20244365
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202411477
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202418054
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202422217
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202427537
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202428253