10 ноября 2013Общество
252

Петр Павленский: «Мое тело — это модель социального»

Петербургский акционист Петр Павленский сегодня приколотил себя за мошонку к Красной площади

текст: Иван Чувиляев
Detailed_pictureПетр Павленский во время одиночного пикета в поддержку Pussy Riot у Казанского собора© ИТАР-ТАСС

В распоряжении COLTA.RU есть интервью, которое Павленский дал Ивану Чувиляеву полтора месяца назад, когда 24 сентября во дворе Эрмитажа Павленский провел несанкционированную выставку политического искусства, приуроченную к выходу журнала «Политическая пропаганда». Немногим меньше получаса волонтеры держали в руках большие репродукции работ Анатолия Ульянова, Олега Мавромати и других авторов, имеющих проблемы с законом.  Пока выставку не разогнали. Павеленский поговорил с Чувиляевым о языке акционизма и разрушении границ.

— Объясни для начала, что из себя представляет журнал «Политическая пропаганда» и эта выставка.

— Издание открылось немногим менее года назад, об этом появлялись сообщения в СМИ, оно распространялось через социальные сети. Что касается выставки — необходимость создания такого проекта стала очевидна после лета, когда закончился показательный процесс над Pussy Riot и стало ясно, что именно в этот момент складывается такая ситуация, при которой политическое искусство необходимо не только как одна из множества форм, а как возможность сопротивления против культурного шовинизма. Церковь и государство сращиваются в единый аппарат и внедряют единую идеологию. И идет атака на искусство — так что оно находится под бдительным контролем: преследования, цензура, показательные процессы. Нам хотят продемонстрировать, что может быть с теми, кто высказывается. Понятно, что есть протесты на улицах, но конкретная бойня происходит в сфере культуры. Та же РПЦ стремится к гегемонии, власти над умами, к монополии на духовную жизнь. Я сам учился в ряде художественных институций, в частности, в академии Штиглица, «Мухе», и видел, как людей обрабатывают, форматируют. И за шесть лет из потенциально хороших художников делают обслуживающий персонал: там есть отделение монументальной живописи, где учат именно обслуживать клерикальные и государственные учреждения, не осмыслять проблему или работать с материалом по новому, а именно существовать на потребу государственным и церковным институциям.

Акционизм — это искусство для людей, а не только для замкнутого на себе арт-сообщества.

— Ну а как имеет смысл художнику существовать в такой ситуации, по-твоему?

— Есть акции — работа в общественном пространстве, которая, на мой взгляд, наиболее действенна здесь и сейчас. Там завязывается связь с контекстом и публикой, она сама вступает с тобой, художником, в контакт. Вовлекается огромное количество людей, которые начинают это оценивать, рефлексировать на эту тему. И в этом смысле — да, акционизм — это искусство для людей, а не только для замкнутого на себе арт-сообщества. Но надо понимать, что, поскольку идет такая развернутая атака на искусство, одной только практики недостаточно. Необходимо какое-то теоретическое осмысление происходящего. Помимо визуально выраженного высказывания, есть еще и интервью, тексты, интерпретации, которые безусловно, нужны не как дополнение даже, а сами по себе, как самоценные вещи. Это осмысление в формате «Пропаганды» для меня очень важно.

— Мне, кстати, показалось, что есть какая-то рифма между акцией у Казанского, когда ты зашивал себе рот, и выставкой во дворе Эрмитажа.

— Нет, я, скорее, как единый блок воспринимаю акцию у Казанского (с зашиванием рта – Ред.) и акцию у Законодательного собрания Санкт-Петербурга (на которой голый Павленский лежал, обмотанный колючей проволокой — Ред.) , там высказывание происходит через аутоагрессию по отношению к телу. Мое тело оказывается такой моделью социального, я на примере одного показываю, что происходит с другим. А с выставкой другое. Есть просто пласт культуры, который отказываются воспринимать как культуру, потому что он действует не по тем правилам, в общем, ничего ровным счетом не значащим. Это тоже ведь культурный шовинизм — деление культуры на «правильную» и «неправильную». Нет никакого стандарта. Но, тем не менее, есть какое-то разграничение, е его быть не должно. Почему-то одно называют искусством, а другое — нет. Тот же самый Анатолий Москвин (некрополист из Нижнего Новгорода — Ред.), которого мы включили в состав участников выставки: о нем можно говорить сколько угодно, но то, чем он занимался, очень близко к художественным практикам. Просто он пошел не с той двери: не заявлял о себе как о художнике. И можно взять риск на себя, встроить его в ряд художников, делегировать себе его полномочия.

Реакция власти может последовать в любой момент. Но это необходимый элемент риска.

— Кстати, во включении в список авторов Москвина есть провокация...

— Нет, есть определенная концепция — мы боремся со статусными самоутверждениями. Когда человек заявляет: «Я художник» — и только тогда его так воспринимают. Мы же настаиваем, что у искусства рамок нет, искусством может быть и то, что изначально себя таким образом не позиционирует. Иначе получается, все держится на позерстве. Эту систему надо разрушать, вводя в поле искусства такие вот фигуры. А сейчас границы нормативности стали меняться — в сторону ужесточения. Невинные жесты приближаются к разряду экстремизма — и создается общество послушных, в котором радикальное высказывание будет заключаться в том, что тот, кто например, наденет себе дуршлаг с макаронами на голову, может оказаться в числе опасных экстремистов. Это же просто смешно. У Москвина еще надо поучиться ответу на вызов репрессивных институций.

— Получается что суть именно в том, чтобы объяснить, как существовать вне рамок, если вокруг — одни рамки.

— Безусловно, нужно раздвигать эти рамки — нормативность условна. Признанный художественный статус — тоже рычаг нормативности. Да даже для самого искусства это вредно — замыкаться на себе, ограничивать круг. Оно таким образом пожирает себя.

— Проще говоря, если играть по правилам — то надо поместиться в такую детскую колыбельку.

— Да, уместиться в которой можно, только если отпилить себе голову. Но эти правила — эфемерные, искусственные. Их можно и нужно игнорировать  с готовностью к тому, что реакция власти может последовать в любой момент. Но это необходимый элемент риска, на нем не надо зацикливаться. Со временем этот страх исчезает.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202320733
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325846