Краткая история измены

Валентин Дьяконов. Предисловие к книге Александры Новоженовой

текст: Валентин Дьяконов
Detailed_pictureАлександра Галкина. Помада. 2009–2016© Игорь Фаткин

Этот текст Валентина Дьяконова написан в качестве предисловия к собранию работ историка искусства и критика Александры Новоженовой (1982–2019) «Коробка с карандашами: тексты, рисунки, дизайн», которое в июне выйдет в издательстве V-A-C под редакцией Глеба Напреенко, Валентина Дьяконова и Арсения Жиляева. Книга устроена по принципу папки и состоит из набора небольших книг, тексты в которых разделены на условные тематические блоки: «Реализм(ы)», «Об энергии и ошибке», «Ангажированное искусство и уличная мобилизация», «О фотографии», «Медиа искусства», «Коллективное и художественное производство», «О верности и предательстве», «Институциональная меланхолия». Также в собрание вошли дизайнерские и художественные работы, ранее не публиковавшиеся. Собственное предисловие будет иметь каждая книга, как текстовая, так и графическая.

Тема предательства не была для Саши магистральной и монографически раскрывалась только, пожалуй, в тексте «А вас предавали?» (совместно с Глебом Напреенко, опубликовано под псевдонимом «Аноним (NNв 2016 году). Тем не менее некоторые статьи, где она звучит подспудно, интересно рассмотреть в контексте осмысления предательства как трансгрессивной практики — более широкой, чем деятельность всем известных архетипических персонажей: агентов исторического процесса (Азеф, Власов) или образов библейского (Иуда) и античного (Скилла из Мегары) мифов. Эта тема фонит и в других текстах настоящего издания; резче всего «Школьное искусство», где «изящным предательством» названа стратегия художника Евгения Гранильщикова. Говорить о предательстве имело смысл и потому, что для Саши в высшей степени актуальным был вопрос современной картографии классов и положения интеллектуалов постсоветской России на шкале угнетения. Разработать такую картографию и обозначить свое место на ней невозможно без осмысления предательства как инструмента социальной мобильности и расчистки политического пространства. Инструмента, особенно эффективного из-за того, какой выброс эмоций — у предателя и у жертв — вызывает этот акт, в своем мифическом изводе богатый эротическими коннотациями, как прямыми (Скилла предает свой город из любви к военному противнику Миносу), так и латентными (Иуда указывает на Христа не пальцем, но поцелуем). Даже в практическом разрезе лояльности творческого работника институциям, замечает Саша, просвечивает обещание секса: «Те, кто однозначно осуждает предательство институций или агрессивные выпады против спонсоров, не видят, что это непристойное поведение может быть призывом к отношениям и одновременно свидетельством об их невозможности».

Существует множество оттенков измены, но в сфере исследовательских и гражданских интересов Саши находились два: предательство ради высшей цели и выгодное предательство. С изменами этих типов историк постоянно сталкивается в истории Европы Новейшего времени, потому что с появлением национальных государств вырос как вес лояльности, так и ее отрыв от конкретной личности. «В средневековом обществе — по крайней мере, в древнерусском — нет идентичности изменника» [1], — замечает историк. Без вассалитета личная преданность имеет лишь сентиментальную ценность. А вес преданности увеличивается потому, что он распределен на миллионы граждан, так называемый народ, неустанно ожидающий от своих представителей инвестиций в идеологические механизмы производства единения.

Александра Галкина. Прошу под стол. 2018Александра Галкина. Прошу под стол. 2018© Наташа Польская

Как следствие, почти любое взаимодействие с этой распределенной на миллионы персон ответственностью за будущее грозит предательством или цепочкой измен. «Каждое поколение должно в относительной неопределенности найти свою миссию, выполнить ее или предать», — писал Франц Фанон в «Проклятьем заклейменных». Очертания высшей цели зависят от степени детализации этой миссии и оценки усилий, которых потребует предательство. «Предательство — это измена чему-то священному, что безусловно требует верности, — утверждал консервативный философ Лев Скворцов в 2010 году. — К таким сакральным ценностям обычно относят семью и Отечество» [2]. Воспитанный в атмосфере национализма 1970-х, философ пользуется понятиями сталинской эпохи, которая, в свою очередь, искала формулы единения в XIX веке, у теоретиков национального государства западного типа. Для декабристов, замечает историк Вера Бокова, оправданно «низвержение самого святого (матери, государя) во имя еще святейшего — блага Отечества» [3]. У представителя романтической мысли семья меркнет перед родиной, но своя, то есть наследственная, земля все еще имеет ценность как метафизический предел, за которым лояльность превращается в предательство. Французская революция, придуманная Огюстом Контом «религия человечества», коммунизм Маркса и Энгельса поставили перед беспокойными умами новые задачи. Отечество не так важно, как общий горизонт — например, пролетарский интернационализм. Уже не сама земля является ресурсом по умолчанию, но средства экстракции и производства, которыми владеет вплоть до 1917 года только буржуазия. Творческие профессии все буржуазны: если ты используешь имеющиеся от рождения таланты, то выступаешь собственником художественного или исследовательского станка — своей речи, руки, мозга. После Октябрьской революции в симпатизирующей коммунизму Европе близкий Кремлю писатель Луи Арагон заявляет, что революционный интеллектуал «предстает в первую очередь и прежде всего предателем своего класса» [4]. А в Советском государстве все классы, кроме крестьянства и пролетариата, становятся предателями по умолчанию. Классово чуждый элемент должен умереть или совершить насильственный дауншифтинг. Кулак не может быть писателем, только рабочим.

Проблема, разумеется, в том, что творческие средства производства нельзя национализировать отдельно от их собственника. Это создает благодатную почву для предательства своего класса и/или своих убеждений. Но пример с творческой интеллигенцией — лишь частный случай удивительной по масштабу культурной апроприации, к вопросу о которой Саша подобралась в одном из своих последних текстов — в тексте о расе в американском искусстве. Говоря о русском крепостничестве, Саша замечает, что «у ужаса невольничьего тела, описаний которого достаточно и в русских источниках, нет наследников — все слишком далеко, и никто не скажет, что его Эдип сконструирован через рабскую позицию их праотцев». А права на травму рабства никто не предъявляет именно потому, что в обмен на средства производства, принадлежавшие буржуазии и аристократии, прямым наследникам крепостных пришлось принести свою жертву, заявив о ее искупительности интенсивными ритуалами «религии человечества». Это жертва, которая была (и остается!) негативным пространством в политическом самосознании и могла бы развиться в servitude (по аналогии с деколониальным négritude Леопольда Сенгора). Стоит отметить, что в «Золотой легенде» Якова Ворагинского, сборнике житий католических святых, приводится апокрифический рассказ об Иуде, в котором биография предателя развивается аналогично жизни Эдипа (Иуда тоже убивает отца и женится на матери). Может быть, это ценное указание на их фундаментальное сходство: структурировать своего Эдипа можно, только осознав отцеубийство как предательство, а не случайность. (Травма Отечества и религии застывает, как лава, на расстоянии, поэтому Герцен и Джойс лучше понимают родину, находясь за ее границами.)

Александра Галкина. Прошу под стол. 2018Александра Галкина. Прошу под стол. 2018© Наташа Польская

Помимо историософских вопросов, которые Саша разбирала в непосредственной связи с актуальной повесткой, о предательстве нельзя не говорить и в рамках институциональной критики — жанра, который на русском языке изобрела именно она (вместе с Глебом Напреенко). Благодаря им мы видим, почему «внутри капиталистической этики желание создать профсоюз выглядит как предательство работодателя: ведь работник должен испытывать благодарность по отношению к капиталисту за то, что тот, подобно богу-творцу, “создал” рабочие места или проспонсировал тот или иной проект своей “рукой дающего”». Неолиберальный работодатель создает мобильное, безземельное Отечество для наемных тружеников. Профсоюз здесь — высшее благо. «Но верность профсоюзу — структуре, противостоящей корпорации, — в свою очередь, может стать новой формой патологической лояльности, которая будет блокировать переход от борьбы за трудовые к борьбе за политические права».

Получается, что «предательство нужно ради чего-то еще — но знать, ради чего оно в действительности совершается, невозможно», пишет Саша. Большие вопросы формирования профессиональных и наднациональных единств имеют тенденцию к диалектическому самоуничтожению снова и снова, в дурной бесконечности, пока какой-нибудь политик не заставит свой актив остановиться на одной части триады (тезисе или антитезисе, если он революционер, синтезе — если консерватор). Такой политик даст угнетенным иллюзию прямой линии, прогресса. (Поздний Беньямин в тезисах «О понятии истории» заметит, «насколько дорого обходится нашему привычному мышлению представление об истории, избегающее всякой связи с представлением, с которым эти политики не желают расставаться» [5].) Придерживаться этой линии помогает партийность, не несущая у Саши предательских коннотаций: «Партийность может быть той ментальной конструкцией, которая не позволит субъектам капиталистического дискурса, завороженным опосредованными через гаджеты образами (собственными и друг друга), без остатка увязнуть в лакановской “концентрической галлюцинации”». Партийность у Саши не служит «фаллической власти», потому что не использует нарциссическую эмпатию, а значит, исключает моменты, когда «самооправдательное сострадание становится родом сладчайшего наслаждения».

Александра Галкина. Прошу под стол. 2018Александра Галкина. Прошу под стол. 2018© Наташа Польская

Идея партийной общности появляется у Саши в ситуациях, когда институциональное строительство в России создает гибридные формы лояльности и измены. Например, после рецензии на выставку Гриши Брускина в кинотеатре «Ударник» — площадке, на тот момент принадлежавшей издателю журнала «Артхроника» (рецензию мы публикуем тут), — Сашу запретили печатать в журнале. Инцидент без имен и подробностей описан в тексте «А вас предавали?», но у этой истории есть и продолжение: под псевдонимом Саша публиковалась в «Артхронике» и после запрета. Те, кто знал об этом, предавали институцию вместе с Сашей, но и саботировали глубоко безнравственную связь выставки и органа критики. Если забыть о конкретных случаях, то приходится констатировать, что сложно отделить коммерческую общность или институцию от стихийной (сложность в том, что воодушевление от единого порыва не обязательно связано исключительно с общим благом, а не с классовой выгодой от использования какого-либо ресурса, например ритуального опьянения, в этом порыве). Еще сложнее утверждать, что общее благо находится в четкой зависимости от эксплицитно заявленного принципа сборки этой институции. Допустим, есть коммерческая институция, заявляющая, что она коммерческая. И есть другая, которая заявляет о себе как о нон-профит, но улучшает имидж создателя с эффективностью, которой нельзя добиться целевыми вложениями в пиар. Образ нон-профитных институций как обеляющих репутацию тоже неоднозначен. С одной стороны, они отсеивают нефтедоллары. С другой, «зависимость искусства от общей логики иногда — но только иногда — может быть не прямо иллюстративной, влекомо-линейной, но находиться в противофазе к силам и системам, значительно превышающим возможности и силы самого искусства». Эта противофаза как виртуозность деконструирующего общности агента-предателя описывается наиболее ярко в тексте Саши про искусство Александры Галкиной («Самая прилежная», (2019)): «Смысл, обегающий помаду-памятник по контуру, заключается в изобретении женщины-супрематистки, которая научилась с особым цинизмом перескакивать от смысла к бессмысленности абстракции — и назад, одновременно “возводя” этому женскому цинизму монумент». Феминистское предательство у Галкиной, раскрывающей заложенные в супрематизме потенции комического, направлено и против Отечества — «фаллической власти», которой пригождаются только большие нарративы о Квадрате как Космосе или Прозрении. В своем пределе феминистское предательство становится экологической изменой всему человечеству ради планеты. Пока что это предательство существует только в пространстве научной фантастики, в фильме Терри Гиллиама «12 обезьян», где самый женственный и мягкий персонаж второго плана с помощью вируса возвращает на улицы американских городов медведя гризли и других животных.


[1] О. Тогоева. Рыжий Левша: тема предательства Иуды в средневековом правовом дискурсе // К. Левинсон (ред.). Предательство: опыт исторического анализа. — М.: ИВИ РАН, 2012. С. 98.

[2] Л. Скворцов. Феномен предательства: культурологический аспект // Культурология: дайджест, № 4, 2010. С. 227.

[3] В. Бокова. Эпоха тайных обществ. — М.: Реалии-пресс, 2003. С. 247.

[4] Цит. по: В. Беньямин. Автор как производитель // Учение о подобии. Медиаэстетические произведения. — М.: РГГУ, 2012. С. 154.

[5] В. Беньямин. О понятии истории // Там же. С. 243.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20243859
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20245350
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202412144
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202418662
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202422813
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202428119
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202428762