3 декабря 2013Искусство
121

Андрей Ройтер: «Я никогда не эмигрировал»

Художник-путешественник приехал и уехал, остался только каталог

текст: Сергей Гуськов, Карина Цурцумия

27 ноября состоялась презентация каталога выставки «Открытый дом» Андрея Ройтера — первого настолько представительного показа его работ в России, который проходил в Московском музее современного искусства (куратор выставки — Ирина Горлова). Впрочем, каталог оказался не совсем каталогом. Технически привязанный к выставке, он все же рассказывал больше про творчество Ройтера в целом, а не про конкретную выставку.

Андрей Ройтер, «Пожалуйста, не помогай мне быть тобой», 2003Андрей Ройтер, «Пожалуйста, не помогай мне быть тобой», 2003andreiroiter.com

«Все хвалят, это не совсем то, что я ожидал», — заметил художник с месяц назад на открытии своей выставки в ММСИ. Он хотел услышать критику, сказал, что это для него крайне важно. Его фразы были емкими, произнесенными с расстановкой — точно такое же впечатление создают его работы. Не самое благодарное дело — использовать сравнение с речью, говоря о произведениях искусства, но мы все так поступаем время от времени — начиная с пресловутого «что хотел сказать автор?» (в той или иной форме) и заканчивая «разговором о». В случае Ройтера эти дискурсивные метафоры оказываются не такими уж порочными, хотя бы даже и потому, что его картины и объекты иногда включают тексты.

Сейчас в том же ММСИ проходит другая выставка, где слов намного больше, — «Что этим хотел сказать художник?» Юрия Альберта (куратор — Екатерина Дёготь). (Надо сказать, что Альберт, так же как и живущий между Голландией и США Ройтер, постоянно перемещается в пространстве — из России в Германию и обратно.) На этом сходство заканчивается, так как слова играют в их деятельности различную роль. У Альберта это продуманные высказывания, основа большинства работ. Фразы на его картинах — часто знаки сомнения, но это обманчивое впечатление, в них нет растерянности, как у Ройтера. Андрей Ройтер использует где-то увиденные, выхваченные из услышанных разговоров обрывки мыслей. Их не так много, они не то чтобы случайны, но их роль не стоит переоценивать. Слово nationality на одном из рисунков, к которому постфактум приписано притяжательное местоимение my, свидетельствует скорее о растерянности — хотел сказать что-то о себе, начал, запнулся.

Андрей Ройтер, «Шлем», 2012Андрей Ройтер, «Шлем», 2012andreiroiter.com

Художник Георгий Литичевский писал об Андрее Ройтере, что тот «полностью соглашается с Дюшаном, который определял суть художественной деятельности как коллекционирование и при этом (своего рода поблажка) добавлял: то, чему не удается попасть в коллекцию, художник доделывает своими руками». Судя по тем ощутимо вещественным образам, которые Ройтер помещает в выставочные пространства, это действительно коллекционирование, но при этом, как замечает там же Литичевский, «кредо путешественника предполагает бытие налегке. А коллекционер — это же скопидом. Настоящие коллекции не умещаются в легком багаже, в двух-трех чемоданах». Вероятно, поэтому его чемоданы — то дырявые, а то цельнокаменные; фотокамеры же превращены в скульптуры, как будто они в буквальном смысле вобрали в себя все те вещи, которые на них снимали. Один из фотоаппаратов пожирает картошку, а в кинокамере внезапно оказывается квартира в несколько комнат.

Эта диалектика тяжести и легкости оказывается для Андрея Ройтера основополагающей. Он может буквально отказаться от привязанности к земле, опровергая закон всемирного тяготения: в одном из своих видео он поднимается из кресла и летает по мастерской. При этом его собственное тело, особенно голова, способно к неконтролируемому расширению и утяжелению — видимо, за счет образов, впечатлений, воспоминаний. Иногда для этого необходимы специальные конструкции, расширяющие этот важный для художника медиум (голову), — ведь сам по себе человеческий организм ограничен в ресурсах и возможностях: именно поэтому, как нас учил Маршалл Маклюэн, у нас есть технологии, позволяющие эти слабости обойти. Такая материализация «внутренних», кажущихся бесплотными процессов, которую Литичевский назвал «многократным наложением психологии на оптику», у Ройтера возникает сплошь и рядом. В этом смысле этот художник является, скажем так, крепким материалистом, что не может не радовать в наше чрезмерно одухотворенное время.

Андрей Ройтер, Без названия, 2001Андрей Ройтер, Без названия, 2001andreiroiter.com

С другой стороны, все эти фотоаппараты и чемоданы давно и тесно связаны с консюмеризмом, потреблением вещей и образов. Конечно, работы Ройтера не сравнить с огромным чемоданом Louis Vuitton посреди Красной площади, нет того размаха и медийной шумихи. Но выбранный им способ говорить о материальности мира, который проносится мимо художника-путешественника, достаточно легко встраивается в поток рекламной продукции — нужно всего лишь добавить названия брендов. Впрочем, точно так же рискует любой другой художник, который решается фиксировать застывшую в вещах повседневность. В условиях, когда любые предметы и особенно их образы аккумулируются индустрией продвижения и сбыта товаров, это кажется неизбежным. Однако Ройтер на этой тонкой грани — между бурчанием о «вечном» и уходом на службу рекламной отрасли — пока что успешно балансирует, переезжая с выставки на выставку, из города в город.

Андрей Ройтер, «Ручная кладь», 2010Андрей Ройтер, «Ручная кладь», 2010andreiroiter.com

***

Карина Цурцумия поговорила с Андреем Ройтером.

— Почему вы выбрали путешествия?

— С детства я мечтал о путешествиях, был очень увлечен идеей побега. Когда в 1989 году жизнь вынесла меня за границу, я оказался не в роли эмигранта, потому что я никогда не эмигрировал и не сменил гражданство, а в роли бесконечного путешественника, и это стало темой для многих моих работ. Мы говорим не только о путешествии физическом, а также о путешествии внутреннем, когда начинаешь рефлексировать на тему своего прошлого и будущего, анализировать память, так что мои работы носят характер поэтического размышления на тему бесконечного путешествия.

Андрей Ройтер, «Картофельная оптика», 2011. Courtesy of the artistАндрей Ройтер, «Картофельная оптика», 2011. Courtesy of the artistandreiroiter.com

— Насколько ощутима рефлексия на тему советского прошлого в творчестве современных русских художников?

— Это зависит от возраста художника, и в каждом отдельном случае ответ будет свой. Дело в том, что, когда я стал выезжать за границу, мне было 29 лет. А если человек уезжает в возрасте 50 лет, то, конечно, у него уже другое соотношение с его прошлым — он провел другой отрезок жизни в состоянии советского общества. Поэтому результаты разные: кто-то по-прежнему рефлексирует, как, например, Кабаков, на тему бывшей советской жизни. Для меня же она довольно отдалилась.

— А насколько отечественные современные художники вписаны в интернациональный художественный контекст?

— Какие-то художники вписаны довольно успешно. Отношение к русскому искусству сейчас скептическое, хотя интереса, любопытства к тому, что здесь происходит, много. Интерес к России никогда не исчезнет полностью, но есть периоды (к примеру, период перестройки), когда интерес был очень повышенный, даже превышенный, а сейчас он пониженный — это связано и с политическими и экономическими процессами, и с тем, что в мире есть другие активные точки, которыми люди интересуются. Иногда проблема в том, что контекст русской художественной сцены обладает спецификой, которая не считывается на Западе, то есть имеются отсылки — языковые, социальные, политические. Или же наоборот: когда художник обращается к уже избитой, очевидной постсоветской плакатной иконографии, они срабатывают, потому что вырабатываются представления западных зрителей о том, что такое русское искусство. На мой взгляд, эти работы не всегда удачны, это вчерашний день.

Андрей Ройтер, «Лежать на траве...», 1998-1999Андрей Ройтер, «Лежать на траве...», 1998-1999andreiroiter.com

— Вы проживаете в Европе и Америке. Имеются ли какие-то различия в художественной жизни на Западе и в России?

— Различия колоссальные. Различий между американским видением и русским, пожалуй, меньше, чем между европейским и русским.

Дело в том, что и в России, и у американцев есть амбиции супердержав — это проявляется в том, что люди, живущие на больших территориях, ощущают себя начальниками. И в этом есть наивность, неприятная амбициозность, но в этом есть и похожесть между культурами. Если говорить о Европе, которая территориально довольно маленькая и, как слоеный пирог, наполнена культурой на протяжении многих веков, то отношение к пространству, к природе, к соседу, к этическим вопросам и элементам существования совсем иное: места мало, все живут очень близко друг к другу, и выработано совершенно другое видение, мироощущение по отношению ко всему. Когда я приезжаю из Нью-Йорка в Европу, мне всегда очевидна разница, даже чисто визуально — люди выглядят по-другому, одеты по-другому, выражения лиц другие. Разница колоссальная. А вот если приезжаешь из России в Америку, то внешних параллелей — масса.

— Ваше раннее творчество связано с культурой сквотов. А сейчас существует андеграунд в искусстве?

— Андеграунд всегда существует, но он довольно быстро съедается истеблишментом и превращается в сувенир. Однако люди, пытающиеся быть в маргинальной культуре, всегда будут присутствовать — и в искусстве, и в культуре в целом. Я не ставлю их на какой-то подиум, я не считаю, что это самая важная часть культуры, но в любом правиле должны быть исключения — это признак здоровой культуры.

Андрей Ройтер, «Информация для туристов», 1996Андрей Ройтер, «Информация для туристов», 1996andreiroiter.com

— На выставке присутствовали объемные объекты. Вообще для русского искусства тема объекта, вещи, как и тема повседневности, очень важна — достаточно вспомнить Илью Кабакова и проблему «плохой вещи», «ненужного сувенира». Какова функция вещи в вашем творчестве?

— Я считаю себя в какой-то мере продолжателем традиции обращения к банальной, узнаваемой, избитой вещи-знаку — будь то табуретка, очки или чемодан. Я верю в то, что в работе с банальностью есть определенная трудность, потому что с этим объектом уже много раз работали, но всегда есть шанс найти оригинальный, исключительный взгляд на эту вещь — то, что Шкловский называл «эффект остранения», когда банальность вдруг становится интересной. Это непросто, но когда удается таким образом вещь оживить, это приносит колоссальное удовольствие и ощущение эйфории. Мне хотелось бы этим поделиться со зрителем, вдохновить его видеть мир по-другому, нарушить инерцию банального восприятия, которая приводит к скуке.

— Кому была адресована ваша выставка в Москве?

— Неизвестному зрителю. Мне бы хотелось встретить зрителя, которого я не знаю, который, может быть, не знал и не знает обо мне. Я открыт новому, мне интересны новые территории. Я приблизительно представлял, как на эту выставку отреагируют люди, с которыми я знаком, а вот новый, молодой зритель мне очень интересен.

Андрей Ройтер, «Глобус», 2011. Courtesy of the artistАндрей Ройтер, «Глобус», 2011. Courtesy of the artistandreiroiter.com

Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202348164
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202333376