Пименов как осколок

Выставка Юрия Пименова в Третьяковской галерее — первая (!) большая ретроспектива художника — вызвала большой отклик не только в статьях, но и в бурных дискуссиях в соцсетях: самой крупной из них стало любопытнейшее обсуждение на 197 реплик в фейсбуке Сергея Ушакина по следам рецензии Анны Толстовой в «Коммерсанте». Все участники спора были радикально несогласны друг с другом буквально во всем, кроме одного (и здесь все были единодушны): Пименов — слабый, салонный, конъюнктурный художник. Меня это поразило. Мне так всегда нравился Пименов, что я даже стала перепроверять впечатления у коллег. Неужели? Что там выставлено? Почему такие реакции?

Я помню огромную выставку Дейнеки в ГТГ, которая произвела оглушающее впечатление полного распада, какого-то грандиозного разрушения, которое никак не комментировалось в экспозиции, и зритель был оставлен один на один с многометровыми холстами, впервые развернутыми рулонами, в которых сложно было различить того самого Дейнеку. Драма была налицо, но подана в абсолютном молчании, как молчат обычно при гостях родственники о семейных проблемах.

Возможно, здесь произошло то же самое?

Но нет. На мой взгляд, в экспозиции представлены отличные вещи. Конечно, не без халтуры и проходных холстов, но это нормально для большой ретроспективы. Фотографии ранних несохранившихся работ — и это отличное решение! — напечатаны на металле в большом формате, что восстанавливает баланс между довоенными и послевоенными вещами и позволяет хоть как-то соотнести картинки с обложек «Красной панорамы» и других изданий со знаковыми единичными музейными вещами.

Сделанный кураторами отбор демонстрирует невероятную способность Пименова чувствовать эстетику и дух времени, трансформируясь от ломких двадцатых к «мясистым», чувственным тридцатым, рыхлым и зыбким сороковым, прозрачным пятидесятым с выходом в оттепель и сухие, легкие, драматичные семидесятые. И в каждой эпохе он остается очень модным, даже опережая более молодых коллег.

Чересчур легкий, слишком в тренде, как все эти его бесчисленные «франтихи» и «модницы»? Здесь сразу же звучит обвинение в китче и пошлости. Но я не вижу пошлости в этих ситцевых платьях у бетонных труб, в вычурных семидесятнических темных композициях.

В отличие от позднего Дейнеки, где ощущение нередко тяжкое и вымученное, Пименов абсолютно созвучен времени и на каждом этапе работает точно и легко — даже, к примеру, в портретах актрис, которые коллеги описывали как конъюнктурные. Но конъюнктурность ли это? В сюжетах всех его вещей (возможно, за исключением монументальных «Физкультурного парада» и «Работниц Уралмаша») остается ощущение искренности и даже какой-то бесхитростности, очень личного чувства (особенно если держать в голове тексты художника и его образ на фотографиях).

И кстати, что любопытно: чем дальше от двадцатых, тем этого частного, интимного становится больше, и, как кажется, именно от этого растет и то, что ему не могут простить, — неуверенность, дребезжание в линиях и деталях, контрастных безошибочным, как скальпель, линиям и пятнам ранних рисунков.

Пименов — абсолютно модернистский художник, использовавший приемы монтажа и коллажа на протяжении всей жизни. Его «повторы» и «вариации» — это метод, который странно рассматривать с позиций «халтуры» и «перепродажи». Склейки, планы, соотношения масштабов, радикальная обрезка кадра, жесткая геометрия композиции — с этим он работал всегда, независимо от эпохи, и их интересно смотреть комплексно, рядами и в динамике изменений. Но не получается — на выставке нет эскизов. Нет этих рядов — чтобы сопоставлять. Однако есть мнение, что и анализировать в этих работах нечего — так как метода нет да и в целом художественного содержания не имеется (слова Юрия Альберта: «Невозможно написать рецензию, основанную на анализе отдельных работ или “творческого метода”, — нечего анализировать»).

Есть и другая причина этой невозможности и нежелания анализировать. Она — в том, как показаны работы и как выстроена сценография выставки; она в текстах и дизайне.

Раз речь о Пименове, то начну с чувственного. На выставке веет чем-то неуловимым из 1970-х. Я бы назвала это ощущением разложения, упадка, хотя повторюсь — в самих вещах этого духа нет.

Канонический хронологический рассказ вдруг трансформируется в тематический (путешествия, театр), оставляя зрителя в растерянности в конце, где после оттепельных холстов вдруг смешиваются ранние и поздние вещи, собранные по сюжетам. Что-то странное происходит и с кураторскими текстами к разделам — они постепенно истончаются, исчезают и заменяются текстами самого Пименова — без датировок и контекста.

Возможно ли в 2021 году комментировать работы художника только его собственными текстами, написанными в определенную эпоху и в определенных обстоятельствах? Цитаты не датированы, но остается ощущение, что мы и сейчас смотрим на Пименова из шестидесятых или семидесятых годов. Так возникают казусы. Вот тот самый момент изменения — переход от ОСТ-овских 1920-х к 1930-м, названный импрессионизмом (впрочем, не соцреализмом — что уже хорошо). Реплика на стене называет 1932 год временем счастья, легкости, упоения натурой, за которой из его поля зрения пропали (немного деланный вздох) отзвуки «каких-то войн» и 1937 года. Но в метре от этой цитаты мы видим другой текст, где художник признается, что в 1932 году находился в глубочайшем упадке, депрессии, не знал, куда двигаться дальше. Как быть зрителю? Так что же происходило в начале тридцатых? Упоение от портретов и натюрмортов, «улиц, блестящих от дождя» и фактуры женской кожи — или кризис? Нет работы, нет денег, нет перспектив?

Но кураторские тексты словно продолжают тексты Пименова: тот же словарь, эвфемизмы и умолчания. «В 1930-х годах, переосмыслив раннее творчество, художник отдает предпочтение импрессионизму». «Отказываясь от напряженной экспрессионистической манеры, он обращается к мягкости французского импрессионизма». Правда? Переосмыслил, отказался и обратился? И здесь же — «людские судьбы», «радость простого труда», «горячо откликаясь на светлые и драматические события в жизни страны», «героические будни тыла» и почему-то вдруг поданные в кавычках «трагедии и тяготы», которые у Пименова «перекрываются чувством новизны жизни». В каком же году это написано?

В той же стилистике выдержана и архитектура экспозиции. Сверхмонументальные «брежневские» пилоны чуть игривых форм, белого, тяжелого синего и глухого бордового цвета, шрифт из середины шестидесятых: ощущение, что сквозняк был еще недавно, но форточку уже закрыли.

И это гнетущее ощущение опрокидывается на вещи Пименова, которые так хотелось бы увидеть иначе. Проанализировать в оптике монтажа и сложных планов, жесткой сборки родом из 20-х с приемами, идущими оттуда, — «вклейками» фото, фактур, элементов полиграфии, которые можно обнаружить у него и в самые душные времена. Прокомментировать его «портреты предметов» — серию про новые и старые вещи, которую интересно сравнить с тем, чем занималось в 1960-е — 1970-е уже совсем иное поколение неподцензурных художников. Интересную и с точки зрения понимания дизайна, новой эстетики.

Вот он ездил на Венецианскую биеннале и крыл потом модернизм в книжке «Искусство жизни или “искусство ничего”». Но тут же хвалил своих педагогов и однокурсников по ВХУТЕМАСу как настоящих художников, занимающихся современным, актуальным искусством. Не стоило ли разобрать эти его тексты, по сути — его кредо? Кстати, что стало с этим ближайшим кругом художников, с кем он взаимодействовал, кто был рядом? Нет ответа. А, собственно, очень многое бы объяснило, если бы рядом был контекст — что делали Гончаров, Лучишкин в 1940-е? А в 1950-е?

Пименов — самый кинематографичный из советских художников, больше Дейнеки. Так интересно было бы посмотреть на него в контексте кино 20-х (ФЭКСы!), потом 30-х и, конечно же, оттепельных фильмов. Но на выставке нет ни кадров из созданных им фильмов, ни духа или какой-то реальности театра — хотя бы фотографий постановок. Нет книг, материальной и физической реальности его мира. А кого и как вырастил Пименов во ВГИКе, где он преподавал с 1945 по 1972 год?

Перед нами только осколки какой-то большой и сложной жизни. Пименов в безвоздушном пространстве, вне контекста, вне связей и идей, отдельно от театра, кино, без эскизов, быстрых зарисовок (как? почему?) и какого-то живого движения мысли, без ощущения жизни и времени, которое настолько было для него важно.

Возможно, потому выставка — хоть и состоялась — пока осталась лишь молчаливой констатацией присутствия этого художника в пантеоне советского искусства.

Выставка Ю. Пименова в ГТГ открыта до 9 января 2022 года.

Понравился материал? Помоги сайту!