14 марта 2017Театр
316

Зачем вспоминать

«Три сестры» Владимира Панкова в БДТ

текст: Лилия Шитенбург
Detailed_picture© БДТ имени Г.А. Товстоногова

Нынешняя премьера БДТ — невозможная дерзость. Поставить сегодня в доме Товстоногова чеховских «Трех сестер» — лихость отчаянная, для этого, кажется, надо быть с гением места как-то уж вовсе запанибрата. Потому что в случае неудачи или даже полуудачи избранные счастливцы, заставшие легендарный товстоноговский шедевр полувековой давности, до горячего возмущения, пожалуй что, и не снизойдут. А, чего доброго, просто пожалеют молодых дерзновенных искателей, не знающих порядку: дескать, «эх ты, недотепа»… Оно, конечно, от соболезнований такого рода урон невелик, а все же чувствительно.

Режиссер Владимир Панков не стал делать вид, что до него в этом театре никто чеховскую пьесу не ставил. Более того, он, как это принято сейчас в БДТ, даже попытался засвидетельствовать свое уважение и великому предшественнику, и театру как таковому (к примеру, дал сыграть Ирину актрисе Людмиле Сапожниковой, которая исполняла ту же роль в товстоноговском спектакле). Но вот тут хорошо бы понимать, чем оммаж отличается от книксена, и не путать одно с другим. Спектакль Владимира Панкова на самом деле посвящен памяти, однако это — другая память и о другом.

Сестер в спектакле не три, а куда больше, но трудно с уверенностью сказать, сколько именно. Помимо молодой троицы, чей сюжет строго по Чехову начался в первом акте, в день двадцатых именин Ирины (Ольга — Татьяна Аптикеева, Маша — Полина Толстун, Ирина — Алена Кучкова), есть сестры Прозоровы, которые лишь наблюдают за жизнью своих молодых двойников и чье существование целиком состоит из воспоминаний и рефлексии. Машу играет Мария Лаврова, Ольгу — Елена Попова, Ирину — Людмила Сапожникова. Кроме них на сцене резвится маленькая девочка в гимназическом платьице, которая, пребойко тараторя чеховские реплики, норовит представить всех сестер поочередно.

© БДТ имени Г.А. Товстоногова

В «саунд-драме» «Три сестры» (Владимир Панков верен однажды избранному жанру) трио постаревших сестер никак не складывается: Ольга с Машей существуют отдельно от Ирины, которая живет, что называется, «в своем мире» — в реальности не существующем вовсе. Она, «птица наша белая», как водится, в белой кружевной накидке (в отличие от траурных черных одежд старших сестер), и ее напевная приподнято-академическая интонация красноречиво свидетельствует о так и не прожитой жизни «вечной невесты». «Ключ от запертого рояля» со смертью Тузенбаха потерялся навсегда. Кирпичный завод тоже, кажется, растворился в тумане. В какие бы фигурные мизансцены ни усаживали переживших всех своих мужчин девочек Прозоровых, любимица доктора Чебутыкина двум другим сестрам словно неродная.

Зато Мария Лаврова и Елена Попова оказались особенно прекрасны в дуэте: мгновенный обмен всепонимающими взглядами, то печальными, то горько-ироничными, короткие касания, полные привычной усталой нежности, а главное — общая интонация, взрослая, трезвая, стоически-безнадежная. Елена Попова легко и без излишней сентиментальности назначила своим главным мотивом беспощадное авторское «пропала жизнь!» — и со свойственной ей мягкостью манеры сумела сделать этот будничный ужас обаятельным, в финальном же монологе добралась до высот едва ли не трагических. А на героиню Марии Лавровой легла ответственность за главную тему спектакля — то самое чеховское «зачем вспоминать?», в новейшей манере БДТ поданное без вопросительного знака («Что делать?», «Зачем вспоминать?» — какие уж тут вопросы). Актриса прилагает героические усилия, чтобы ответ прозвучал искренне: чеховское «Когда был жив отец…» благодаря ей кажется воспоминанием не только о бригадном генерале Сергее Прозорове, но и об артисте Кирилле Лаврове. Более того, в авторском тексте вдруг мелькнула тень старой цеховой шутки — на реплику Соленого «Когда философствует мужчина, это будет философистика или там софистика…» Маша неожиданно откликнулась: «А когда философствует женщина, это будет поцелуй меня в…», процитировав известный театральный анекдот (так когда-то Кирилл Лавров в роли Соленого расколол партнеров на сцене). Но этот хулигански-трогательный привет золотому прошлому так и пропал в оцепенелом безмолвии зала — ничем не выдали себя даже те, кто помнит и знает, «зачем вспоминать». «Три сестры» Владимира Панкова дают парадоксальный ответ на собственный вопрос: вспоминать незачем.

Хорошо бы понимать, чем оммаж отличается от книксена, и не путать одно с другим.

Потому что ни одна тема — даже главная — в этой режиссуре не имеет ни продолжения, ни развития, ни разрешения. Все «находки» — и актерские, и режиссерские — остаются на уровне орнамента, не вырастая в действие. Четыре с половиной часа саунд-драмы, «украшенной» более или менее прихотливыми вкраплениями драматических кунштюков. В декорациях того самого вокзала, который был бы близко, если бы не был далеко, артисты разыгрывают сцены чеховской пьесы, используя любые предлоги для музицирования, в том числе косвенные. Они то и дело смеются (обычно невпопад, зато мелодично): офицеры гогочут в голос, молодая Маша виртуозно хохочет, Тузенбах подхихикивает ежеминутно (отчего Ирина не торопится замуж, становится очевидно с первого такта). Няня выпевает свои реплики на фольклорный манер, дитя звонко лепечет, ряженых Наташа запретила — но не беда, они все равно появятся на сцене: не пропадать же поводу для новой музыкальной темы. Любое «цып-цып-цып» и «трам-пам-пам» (не говоря уже о тарарабумбии, тут сам бог велел) приветствуется и разрастается в отдельный номер. К композиторам Артему Киму и Сергею Родюкову, равно как и к оркестру, сопровождающему каждую сцену спектакля, нет вопросов — все проблемы тут связаны с режиссурой.

© БДТ имени Г.А. Товстоногова

В «Трех сестрах» Панкова персонажи заняты тем, что издают некие звуки. Преимущественно очень громкие («чем громче артист орет, тем он лучше играет, потому что больше чувствует» — это наивное обывательское убеждение в БДТ начали разделять совсем недавно). Вольно семейству Прозоровых петь романсы — беда небольшая даже при скромных вокальных возможностях. Но ведь любительским пением романсов отдает и сама манера игры: такой трескучей декламации нараспев в этом театре давненько не бывало. Приходится то и дело напоминать себе, что в подавляющем большинстве артисты, вышедшие на сцену в «Трех сестрах», — хорошие, тонкие, остроумные. Это, к счастью, в новой истории театра уже успели доказать почти все. Вопрос «зачем вспоминать» тут не встает — задачи, поставленные перед актерами, иначе как примитивными не назовешь.

Характеры персонажей мелки, плоски, отношения поверхностны. Там, где дело доходит до индивидуальных характеристик, эдаких «оригинальных черточек», начинается сущий вздор. Маша в исполнении изысканной красавицы Полины Толстун неожиданно обернулась реинкарнацией какого-то безвестного гусарского полковника, бурбона и хвата, посаженного на гауптвахту за отъявленное поведение (а всего-то и оснований — немножко водки да вырвавшееся «эхма!»). Ольга Татьяны Аптикеевой совершила, казалось бы, невозможное: ключевая для «Трех сестер» реплика «Всякая, даже малейшая грубость, неделикатно сказанное слово волнует меня…», произнесенная впопыхах, с манерной ужимкой, вдруг сделалась прямым продолжением монолога акушерки Змеюкиной: «Возле вас я задыхаюсь, дайте мне атмосферы…» Что же касается господ офицеров, бессмысленно болтающих, не переводя дыхания, часы напролет, организующих разные прихотливые мизансцены или выкрикивающих хором что-то ритмичное, то многозначительный Соленый, у которого, как всем известно, было уже три дуэли, становится особенно понятен. Офицеров, конечно, нельзя убивать. Но что-то же с ними надо делать.

© БДТ имени Г.А. Товстоногова

К третьему акту надежд не осталось: отношения сестер со своими двойниками из прошлого, как и их взаимодействие с призраками ушедших военных, не проработаны совсем, хотя, казалось бы, здесь простор для фантазии необычайный. Но дело ограничилось парой укоризненных взглядов да пощечиной, которую взрослая Маша влепила себе, молодой несчастной дуре. История, начавшаяся с приезда Вершинина и закончившаяся гибелью Тузенбаха, оказалась смутным воспоминанием, от которого и отвязаться вроде бы невозможно, но и всерьез копаться в нем, растравляя старые раны, тоже ни к чему. Зато у режиссера хватило времени и азарта, чтобы сочинить сцену, где злой Соленый коварно спаивает несчастного барона, а тот потом ужасно некрасиво выглядит перед смущенной Ириной. Тут особо пересказывать нечего — это прямая цитата из рязановского «Жестокого романса». И этот ненужный, неловкий эпизод — равно как и всеобщая ажитация, и страстное бормотание на повышенных тонах, и романсы невпопад, и фронтальные мизансцены, и одномерные характеры, и беззвучно рыдающий в финале Соленый, и злодейка Наташа, и прозревшая к финалу Ирина, и затмившая все и вся смерть Тузенбаха (с последующим омыванием тела и всеобщим плачем) — все это не оставляет повода для сомнений. В БДТ поставили самую настоящую старую добрую мелодраму. Разумеется, с выстрелом. Ее можно, конечно, назвать и саунд-драмой, даже и красивее выйдет, но суть не изменится. Как хотите, милые, но зеленый пояс — это нехорошо. Нет, приметы никакой нет. Просто не идет… и как-то странно.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Евгения Волункова: «Привилегии у тех, кто остался в России» Журналистика: ревизия
Евгения Волункова: «Привилегии у тех, кто остался в России»  

Главный редактор «Таких дел» о том, как взбивать сметану в масло, писать о людях вне зависимости от их ошибок, бороться за «глубинного» читателя и работать там, где очень трудно, но необходимо

12 июля 202349558
Тихон Дзядко: «Где бы мы ни находились, мы воспринимаем “Дождь” как российский телеканал»Журналистика: ревизия
Тихон Дзядко: «Где бы мы ни находились, мы воспринимаем “Дождь” как российский телеканал» 

Главный редактор телеканала «Дождь» о том, как делать репортажи из России, не находясь в России, о редакции как общине и о неподчинении императивам

7 июня 202342810