13 августа 2015Общество
203

Русская революция во сне и наяву

Илья Будрайтскис о замолчанной — и властью, и либералами — революции 1917 года и о том, почему она еще ждет своего возвращения

текст: Илья Будрайтскис
Detailed_pictureИнсценировка «Взятие Зимнего дворца», реж. Николай Евреинов, 1920© РИА Новости

В январе 2014 года мир, затаив дыхание, наблюдал за открытием Олимпийских игр на стадионе в Сочи. Фантастическое шоу «Сны о России» стало не только триумфом техники, но и чудом исторического конструктивизма. События национальной истории обрели связь и преемственность по отношению друг к другу и выстроились в цепь ярких и величественных образов внутри сна, который видит девочка Люба.

Вероятно, для современного российского государства сложно было найти более удачную форму изобретения своего собственного места в истории страны, очищенной от внутренних противоречий и конфликтов, чем реконструкция сна. Ведь именно на этой территории оказывается возможным то, что Фрейд называл «работой сновидения», осуществляющей исполнение самых заветных вытесненных желаний. Место подлинной истории занимает история воображаемая, в которой сновидение способно выстроить «логическую связь сближением во времени и пространстве» [1]. Фрейд сравнивает эту конструктивистскую энергию сна с художником, изображающим на вершине Парнаса всех поэтов, никогда не находившихся в действительности вместе. Тревожный сон, в котором сегодня продолжает пребывать российское общество, остается самой прочной субстанцией, при помощи которой путинское государство соединяет несоединимое и успешно решает мучительный вопрос собственной легитимности.

Например, именно по принципу такого «Парнаса» были построены программные исторические выставки последних лет, организованные в Москве совместными усилиями государства и церкви, — «Романовы» и «Рюриковичи». Взявшись за руки, принадлежавшие разным эпохам и находившиеся часто в антагонистических отношениях друг с другом князья и цари дружно встречают массового посетителя, спешащего на встречу со «своей историей». В этой гармонии, созданной воображением российского государства, встречаются досоветское, советское и постсоветское, Николай II, Сталин и Путин.

Тревожный сон, в котором пребывает общество, остается самой прочной субстанцией, при помощи которой путинское государство решает вопрос своей легитимности.

Воображаемое единство скрепляет лишь одно — вытесненная революция, исторический разрыв, который должен быть предан забвению и проклятию. Противодействие революционной угрозе сегодня в России является не только стержнем актуальной господствующей идеологии, но и стратегией репрессивной работы над прошлым.

Эта работа приобретает особое значение по мере приближения к столетней годовщине второй русской революции. В конце прошлого года на встрече с историками Владимир Путин говорил о необходимости «объективной оценки» событий 1917 года, которая предполагает извлечение из них «уроков», гарантирующих страну от повторения революций в будущем [2]. Вскоре Владимир Мединский, претендующий на роль главного идеолога «исторической политики» нынешнего режима, обозначил основные тезисы этих «уроков»: «признание преемственности исторического развития от Российской империи через СССР к современной России», «осознание трагизма общественного раскола», «понимание ошибочности ставки на помощь зарубежных союзников» и «осуждение идеологии революционного террора». Кульминацией правительственной программы, по его замыслу, должно стать установление в Крыму памятника «примирению в Гражданской войне». По мнению Мединского, «зримый и мощный символ, установленный там, где закончилась Гражданская война, станет лучшим доказательством того, что она действительно закончена» [3].

Итак, главный урок, который, согласно этому плану, должен быть извлечен обществом, состоит не только в том, что революция была ужасной, но и в том, что она была излишней. Получается, что 1917-й не имел никакого учреждающего смысла, он не стал концом старого мира и началом нового — так как оба этих мира счастливо, хотя и скорбя по ненужным жертвам, объединились в логике существующего государства, памятником которому станет крымский примиряющий «Парнас».

Вытесненная революция — это исторический разрыв, который должен быть предан забвению и проклятию.

«Объективная оценка», которой Путин ждет от историков, таким образом, сводится к доказательствам, что у революции не было других причин, кроме внешнего заговора и экстремистской идеологии кучки злоумышленников. Уже сейчас видно, как старый миф о деньгах германского Генштаба, ставших главной причиной удачи большевиков, снова обретает популярность. Среди профессиональных историков в этом отношении выделяется, например, профессор Санкт-Петербургского университета Борис Миронов. В своем многостраничном труде «Благосостояние населения и революции в имперской России» [4] он при помощи огромного количества антропометрических данных доказывает, что вес, рост и количество потребляемых калорий большинства населения дореволюционной России неуклонно росли. Обильному питанию русского крестьянства, по мнению Миронова, не смогла всерьез помешать даже Первая мировая война. Бедность и эксплуатация крестьянства в Российской империи — миф, а значит, революция была не чем иным, как результатом активности «российских радикалов». Миронов создал по-настоящему впечатляющий пример того, как вульгарный позитивистский анализ успешно сочетается со столь же вульгарной теорией заговора.

Революция произошла лишь потому, что заговорщики не были своевременно обезврежены. А «урок» революции предназначается, в первую очередь, полиции, которая впредь должна работать более эффективно. Снова возвращаясь к Фрейду, ее можно сравнить со «сторожевой» функцией сна, чья структура включает репрессивное подавление несанкционированных вторжений на свою территорию.

Перед нами — новая, поражающая своей целостностью и примитивизмом модель «нормализации» революции, с которой Россия встречает ее столетнюю годовщину.

За пределами этой модели нет ничего, кроме звенящего молчаливого согласия. Гетто российской либеральной оппозиции, при всей своей ненависти к существующему режиму, удивительным образом готово принять его версию событий: от революции нужно освободиться, ее нужно забыть. Такое освобождение от революционного наследия представляется российским либералам как необходимая часть программы «десоветизации» (близкой к нынешней украинской реальности), в которую предположительно входит демонтаж «советских» институтов и памятников, символизирующих революционное насилие над личностью.

Революция произошла лишь потому, что заговорщики не были обезврежены. А «урок» революции предназначается, в первую очередь, полиции, которая впредь должна работать эффективнее.

Почти исчезнувшие из публичной сферы функционеры официальной КПРФ, похоже, также готовы к принятию «уроков» революции, предлагаемых Путиным и министром Мединским. Если либералы выбирают отказ от революции вместе с отказом от памятников, то коммунисты Зюганова выбирают памятники при отказе от революции. Заживо погребенная в полностью утративших какой-либо политический смысл монументах и символах брежневской эпохи, память о революции превращается в органичную составляющую консервативного, антиреволюционного проекта российского правящего класса. Этот сложившийся вокруг революции консенсус забвения связан с вытеснением политики в современной России.

В своей замечательной работе «Эхо Марсельезы» Эрик Хобсбаум представляет масштабную картину трансформации прочтений Французской революции на протяжении последовавших за ней двух веков. Великая революция XVIII столетия оставалась незавершенным проектом, а ее значение и подлинный смысл постоянно подвергались переопределению, оставаясь в центре политической полемики, актуальной для каждого нового исторического поворота.

«В год своей двухсотлетней годовщины Великая французская революция, — писал Хобсбаум, — не стала старым добрым праздником, на который собираются миллионы туристов… ибо она представляла собой ряд событий, столь мощных и всеобъемлющих по своему влиянию, что они навечно преобразили мир во многих отношениях и разбудили… силы, которые продолжают это преобразование» [5].

Французская революция продолжала свой путь как память, мешавшая обществу погрузиться в сон, снова и снова обозначавшая точки несогласия.

Эти пробудившиеся силы, открывая все новые элементы революционного наследия, обнаруживали себя в восстаниях XIX века, в Парижской коммуне, в борьбе коммунистов 1920-х, Сопротивлении времен Второй мировой войны или студенческих протестах 1968-го. Узнавание каждой из этих эпох внутри истории Французской революции постоянно менялось, а сама она оставалась территорией постоянной переоценки действующих лиц и партий. Однако как неизменное принимался огромный масштаб самого события, после которого уже ничто не могло оставаться прежним. Революция продолжала свой путь как память, мешавшая обществу погрузиться в сон, снова и снова обозначавшая точки несогласия, а значит — создававшая препятствия для воцарения постполитического консенсуса.

К концу 1980-х, когда французские интеллектуалы фиксировали кризис массовых движений, традиционных партий и девальвацию политических смыслов, «верность событию» (по выражению Алена Бадью) универсалистских революций — французской, как и русской, — оставалась неизменным горизонтом надежды на то, что история продолжается и жертвы были не напрасны.

Сегодня в России идейный тупик и глубокий политический кризис ощущаются с гораздо большей остротой, трагичностью и пессимизмом, чем во Франции накануне двухсотлетней годовщины ее революции. Желание похоронить революцию, водрузив на ее могилу нелепый памятник «примирению», скрепляется страхом. Нас пытаются убедить, что насилие и террор являются единственным итогом пробуждения общества — и в этом состоит главный «урок» революции, который все обязаны выучить. Однако то, что произошло в 1917 году, уже невозможно вычеркнуть не только из прошлого, но и из будущего. Революционное событие, проклятое или спрятанное под замок, возможно, просто еще не дождалось момента, когда оно сможет быть открыто и понято.

Этот текст написан для Witte de With Review и будет опубликован на английском в ближайшее время


[1] Зигмунд Фрейд. «О сновидении».

[2] О встрече Путина с историками.

[3] Выступление Владимира Мединского на круглом столе «100 лет великой российской революции: осмысление во имя консолидации», май 2015 г.

[4] Миронов Б.Н. Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII — начало XX века. — М.: Весь мир, 2012.

[5] Eric Hobsbawm. Echoes of the Marseillaise: Two Centuries Look Back on the French Revolution. —London —New York, 1990.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20243422
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20244894
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202411750
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202418327
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202422507
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202427821
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202428489