5 декабря 2014Общество
262

Чечня. Молчание

Дмитрий Чагин поговорил с теми, кто выжил в чеченской войне. И кто чаще молчит об этом

текст: Дмитрий Чагин
Detailed_pictureЭдуард Райков© Дмитрий Чагин

20 лет назад, 11 декабря 1994 года, начался ввод войск в Чеченскую Республику. Случилась страшная война, переломившая тысячи жизней, в очередной раз разделившая историю России на «до» и «после». Чтобы понять эту войну и оставить ее в прошлом, о ней надо говорить. И в первую очередь должны говорить ветераны.

Эдик. Таких много

Перед нашим разговором Эдик вынимает из пачки сигарету и уходит на лестничную площадку. До того как попал в Чечню, он совсем не курил, что было редкостью среди парней из поселка Шаховский Орловской области.

— Призвали в девяносто девятом году. По осени как раз. 19 ноября. Короче, прям сразу в часть нас туда закинули ­— в Ульяновске, 31-я бригада (ВДВ. — Ред.). Отслужили мы где-то полгода. Потом на полевой выход, блин, попали. Прям нам сказали, что, типа, вас отправят туда-то и туда-то — в Чеченскую Республику.

Эдик сидит на краю дивана, скрестив руки и ноги. Поселок за окном постепенно погружается в вечерний сумрак, но свет в комнате остается выключенным. В какой-то момент я начинаю различать только силуэт Эдика. Он пытается рассказать о войне.

— 99-й, 2000 год. Самые такие. Когда банда Хаттаба там гуляла.

Эдуард Райков попал в Чечню в сентябре 2000-го. Было ему тогда двадцать три. Три с половиной месяца десантники стояли в поле возле Шали. Рядом расположились артиллеристы. Там было «относительно спокойно», особенно если сравнивать с Аргуном. «Противный городок», как обозвал его Эдик. В январе 2001-го батальон 31-й бригады перебросили именно туда.

— И тогда началось…

В Аргуне ставились различные задачи. Сопровождение колонн, зачистки, выходы в горы. Стрельба, стрельба, стрельба. Усиливали блокпосты, атакованные боевиками. Недалеко от расположения батальона как раз был такой пост.

— Мы туда частенько мотались, как говорится. Вот один и тот же блокпост постоянно обстреливали. А он от нас — километр от силы. И вот туда. Только оттуда приедем, их опять накрыли. Нас опять — туда. Ну… Ну, это ладно, — буркнул себе под нос, прервался на полуслове.

После Чечни Эдик начал пить. Жизнь небогатая. С работой получается так — она то есть, то нет.

В этой фразе все, чего Эдик мне так и не рассказал в этот вечер. «Ну, это ладно» — это о потерях, о контузии, об убитых боевиках. В армии принято говорить — «уничтоженных». Эдик избегал упоминать о том, что войну делает войной, — о смерти.

— Ну, это… — долгая пауза. Вздох. Голос начинает дрожать. — Тяжело, блин, просто рассказывать, е-мое, на эту тему. — Глубокий вдох. Снова долгая пауза. — Когда пацанов, блин, тащишь, е-мое…

— Но чтобы освободиться от такой тяжести, нужно пытаться рассказать. Один раз, другой. Потом станет легче.

— Не… — у Эдика перехватывает дыхание. — Не получается.

Домой младший сержант Райков возвратился в мае 2001-го. Живыми вернулись все двадцать человек, которых ему, заместителю командира взвода, дали в непосредственное подчинение. Только одного ранило. За то, что сохранил солдат, обещали представить к высоким наградам. Так и не получил. Впрочем, их судьбой Эдик не интересовался. Дома поначалу, как сам говорит, летал в облаках, не понимал окружающий мир. Не отпускало. По ночам — снова Чечня. Но с годами воевать во сне стал реже. Каждое 2 августа ездит в Орел на встречу с друзьями-десантниками. Разговаривают, выпивают. После Чечни Эдик начал пить. Жизнь небогатая. С работой получается так — она то есть, то нет.

А если в Чечне снова начнется война, подпишешь контракт? — Конечно! Мания туда.

От большинства ветеранов, прошедших Чечню, которых я просил об интервью, слышал категоричное «нет». Зачем лишний раз вспоминать? Если журналист и не переврет, то все равно никто не сможет понять.

— Те, кто были на кукуевке, не попали в пекло, блин, что они понимают? — говорит Эдик.

— Война закончилась?

— Закончилась она… Для кого-то закончилась, а для кого-то — нет.

— Ветераны продолжают жить войной?

— Да. Таких много.

— А если, например, сейчас на Кавказе, в той же Чечне, вдруг снова начнется война, ты пойдешь подписывать контракт?

— Конечно! — самый быстрый и самый уверенный ответ Эдика. Я вопросительно смотрю на него. — Мания туда.

Эдик из тех, для кого война не закончилась. Их много, но они не любят об этом говорить.

Война как жизненный опыт

В психологии существует такой термин — посттравматический стресс. Он выражается, в частности, в том, что человек не готов вспоминать и говорить о каких-то неприятных событиях, происшедших с ним. Эти воспоминания для него до сих пор остаются настолько болезненными, что могут вызвать непредсказуемую реакцию.

— Самое хорошее — когда все, что в жизни случалось негативного, переходит просто в жизненный опыт, — говорит Ольга Валерьевна Борисова, психолог Московского центра социальной адаптации государственных служащих, уволенных с военной службы, из правоохранительных органов, и членов их семей. — Естественно, человек не забудет об этом никогда. Но если оно перешло просто в какой-то жизненный опыт — это хорошо. У человека это не остается чем-то актуальным, с чем он до сих пор живет, сражается, борется, не может никак там победить. Вот он застрял на своей войне, остается до сих пор там. И это состояние начинает разрушать его психику. Если какое-то травмирующее событие, ситуация, период переходят просто в жизненный опыт человека, то эта война — она как бы закончилась. И человек начинает просто жить дальше.

Среди тех, кто приходит к Ольге Валерьевне за психологической помощью, редко встречаются ветераны чеченской войны:

— Они вообще мало обращаются. Это не принято. Они не считают, что у них что-то не так, что больны чем-то или что им помощь какая-то нужна. Я имею в виду именно психологическую помощь. У нас отношение к психологам у людей еще не как к психологам, а частично как к психиатрам. А кто ж себя признает больным? Вот такая, к сожалению, существует установка не очень верная.

Отделение ветеранов

Над железным крыльцом — патрон в объятиях черного тюльпана. На гильзе красными буквами написано AFGAN. За железной дверью в подвальном помещении на самой окраине города разместилось местное отделение Союза ветеранов Афганистана. Местное — это в городе Железногорск Курской области.

Александр Ильич Чуваев, председатель отделения, — ветеран Афганистана. Он не из тех, кто говорит: «Что вам угодно?» Здоровается и ждет, когда я сам представлюсь. Как только ему становится ясно, зачем я пришел, окликает проходящего по холлу высокого мужчину с крупными чертами лица.

— Вот Сергей. «Чеченец». Воевал в первую кампанию, — говорит мне Александр Ильич, а затем Сергею: — Иди, садитесь в том зале, и рассказывай.

— Что рассказывать-то? — с удивлением человека, внезапно попавшего в центр внимания, спрашивает Сергей.

— Иди и рассказывай.

Не обсуждается.

Проходим в просторный зал, заставленный столами и стульями. На стене — фотографии железногорцев, погибших в различных горячих точках. Большинство не вернулись живыми из Чечни.

Сергей Данчин говорит тихо, не торопясь, аккуратно подбирает слова. В Чечню попал в конце мая 1996 года. И находился там, пока не стали выводить войска в октябре.

Сергей ДанчинСергей Данчин© Дмитрий Чагин

— Я когда уезжал туда, написал мамке письмо: «Я в Москву… Командировка там… Строить что-то… туда-сюда». А потом в один прекрасный момент мне мамка пишет плохие слова: «Козел… туда-сюда… Брехло». Потом я узнал, что письмо она понесла на работу. Женщины хвастаются там, туда-сюда, обсуждают. А у другой женщины сын тоже в Чечне был. А там есть один адрес — «Москва 400». Это значит — горячая точка. И вот она узнала из-за этого. «Москва 400» — это все, это Чечня. Я написал: «Мама, прости! Как я мог сообщить?»

Служил в составе сводного батальона 7-й гвардейской воздушно-десантной дивизии. Батальон стоял возле Ханкалы, откуда отправлялись на задания, сопровождали колонны. Однажды Сергея Данчина вместе с сослуживцами выставили в блокпост по направлению, откуда, по разведданным, боевики планировали атаковать федеральные войска. Однако нападения не случилось.

— Одного дедушку мы там застрелили. Ровно 400 метров до этого района было. Потом поехали — дедушка с удочкой. Мы его камнями закидали — и все. Там вблизи 20 км не было, где рыбу ловить. Куда он с удочкой шел — неизвестно. Приезжали к нам потом на блокпост чечены. Не на сам блокпост, а там, мы ходили к ним пешочком. Разговаривали, договаривались. «Зачем деда убили?», туда-сюда. Ну, мы объяснили все. Мирно разошлись.

Сергей работает на одном из местных предприятий. Женат, двое детей. Но не у всех его сослуживцев жизнь после войны сложилась.

— Знаю, некоторые с наркотиков только слезли. Кто-то бухает, а кого-то уже в живых нету. И так, и так, — разделяет Сергей тех, кто смог найти себя после войны, и тех, у кого не получилось. — Половина — таких, половина — таких. Кто в Москве, те как-то похуже.

Ветераны, состоящие в союзе, участвуют в памятных мероприятиях: Афганистан и Чечня — ввод и вывод войск, 23 февраля, 9 мая. Ходят по школам со своими историями. Сергей точно знает, зачем это нужно:

— Для развития патриотизма молодежи. Потому что молодежь — посмотри на них: курево, алкогольные напитки, наркотики. Взрослых-то уже не вылечишь. Чтобы дети знали, что не только это есть, говно всякое.

Рассказы начальника разведки

Подполковника запаса Олега Ивановича Пронькина, хоть он и не состоит ни в каких ветеранских организациях, на встречи со школьниками приглашают по два-три раза в год. Олегу Ивановичу есть что рассказать — за плечами обе чеченские кампании.

Мы сидим в одном из кафе города Владимира, куда Олег Иванович переехал после ухода со службы в 2010 году. В его взгляде уверенность. Волевой подбородок с ямочкой. Седеющие волосы коротко пострижены. По левой стороне лица со лба по щеке глубокой бороздой тянется шрам. Когда я начинаю задавать вопросы о Чечне, Олег Иванович берет в руки бумажную салфетку. Он будет теребить ее, пока официант не поставит перед ним кофе и мороженое.

В первых числах января 1995 года Олег Иванович, бывший на тот момент в звании старшего лейтенанта, был отправлен в Чечню на замену раненому командиру разведроты 129-го полка Ленинградского военного округа. Полк в числе других подразделений Российской армии штурмовал Грозный.

Олег Иванович ПронькинОлег Иванович Пронькин© Дмитрий Чагин

— Прилетели в Моздок, — рассказывает Олег Иванович. — С утра должны были вылетать уже в Грозный. А в Моздоке на тот момент был штаб группировки. Нас там разместили в каком-то сарае. И пришел товарищ «во хмелю слегка», как у Высоцкого в песне, полковник на тот момент, представитель отдела кадров штаба округа. Скромно потупив взгляд, сказал: «Извините, что я в таком состоянии. Мне тут орден пришел, я орден обмываю». Видимо, там, сидя в Моздоке, он заслужил орден. Ну, бывает. В стране-то чудесной живем, да? И попросил: «Заполните, пожалуйста, листочки — фамилия, имя, отчество, воинская часть, звание. В рукав положите и в нагрудный карман». Ну, две бумажки. Бумажки раздал нам. Ну, как бы — зачем? «Ну (Олег Иванович пародирует безразличную интонацию того полковника), когда вас убьют, потом легче будет тела опознавать и рассылать».

В первую кампанию Олег Иванович был дважды ранен. Когда прострелили плечо, он не стал эвакуироваться из Грозного. Но на 25-й день командировки его разведрота попала под огонь собственной артиллерии. Командиру осколками сильно посекло ногу, не мог ходить. Пришлось замениться и полгода провести в госпитале. За участие в штурме Грозного наградили орденом Мужества и медалью «За отвагу». Кстати, шрам на лице — это память именно об обстреле своими.

Всю ночь батальон нашего полка добросовестно бился с нашим же батальоном морской пехоты. Только с утра разобрались, что ошибка вышла.

— На тот момент в стране вообще все было нездорово, прямо скажем. В том числе и в армии, — говорит Олег Иванович. — И, естественно, низкий моральный дух армии был. Зарплату не платили по полгода людям. Многие не самые худшие офицеры на тот момент поувольнялись, искали себя в каких-то других делах. Естественно, все это сказывалось. И очень низкий был уровень подготовки даже офицеров, командиров более высокого звена. Связь была ужасно организована. Взаимодействие между родами войск было ужасно организовано. Вот у нас даже в полку был случай, когда всю ночь батальон нашего полка добросовестно бился с нашим же батальоном морской пехоты. Обе стороны понесли серьезные потери убитыми и ранеными и только с утра разобрались, что ошибка вышла. Ну, как бы… — Олег Иванович на секунду заминается и продолжает с болезненным ударением на слово «было». — Да, к сожалению, это было. Это наша история, никуда этого не денешь, не спишешь. Это было. Конечно, когда вторая кампания началась, сама организация и управление войсками были не то что на порядок выше, а на несколько порядков выше, если сравнивать с первой чеченской кампанией.

Во второй войне Олег Иванович участвовал с 2000 по 2002 год. Был уже начальником разведки полка — ставил задачи, контролировал выполнение, организовывал «мероприятия определенные», за одно из которых получил второй орден Мужества. Особое внимание командир уделял поддержанию дисциплины:

— Вот у меня, допустим, во время второй кампании никто никогда не употреблял спиртное. Я имею в виду солдат. А в других подразделениях, были случаи, из-за этого вешались, стрелялись, подрывались на гранатах, на минах — и все остальное. У меня — ни одного. Это, может, и неправильно, но первого, который у нас напился, мы наручниками приковали. Вбили лом в землю, приковали, и он там в согнутом положении стоял неделю. Это издевательство, это неправильно. Это в корне неправильно, да? Постоял так неделю под дождем, под снегом, под солнцем. Мы его потом посадили на вертолет и отправили, уволили. Но это видела вся рота. И я всем сказал: только я узнаю, что кто-то пьет — вот смотрите, вам живой пример. У меня никто не бухал. И я думаю, что этим несколько жизней мы сохранили.

Знаешь, какой лучший способ очистки жилета? Когда горло перерезаешь, кровь хлещет. Надо дать ей запечься, и она пленкой снимается вместе с грязью.

За годы обеих чеченских войн из числа солдат, которыми командовал Олег Иванович, погибли трое. Сержанты Мифодьев и Тарасов — в январе 1995 года в Грозном, в районе трамвайного парка. Сержант Андрей Каморин — в августе 2001 года, когда пытался спасти двух стройбатовцев, упавших в ущелье при строительстве трубопровода через реку Аргун.

Сейчас Олег Иванович работает руководителем службы безопасности в крупном торговом центре. Женат, воспитывает двух дочерей. Продолжает поддерживать связь с солдатами и офицерами, вместе с которыми служил.

— Мы когда собираемся в своей среде, офицеры, и разговариваем о войне, никто не преподносит это как какое-то геройство — «вот я, Рэмбо, там что-то сделал!» Наоборот, это все как-то с юмором. И иногда об очень страшных вещах разговор идет с определенной долей юмора. То ли это профессиональный цинизм, как у врачей... Любая же профессия деформирует психику, личность человека, да? Ну, цинизмом не могу это назвать. Наверное, это просто какая-то защитная реакция организма: если будешь все серьезно воспринимать — с ума сойдешь. Как один товарищ мне рассказывал… Ну, бронежилет, когда его часто носишь, он засаливается. Понятно, что засаленная одежда, грязная. В полевых условиях не постираешь. Он говорит: «Знаешь, Олег, какой лучший способ очистки жилета, чтобы он выглядел как новый?» — «Нет. Какой?» — «Когда горло перерезаешь, кровь хлещет. Потом надо дать ей запечься, и она пленкой снимается вместе с грязью».

Однажды в 2008 году Олег Иванович сел за компьютер и за одну ночь написал несколько рассказов.

— Наверное, была внутренняя какая-то потребность. Может, даже неосознанная, — объясняет автор. — Но сказать, что «в память о друге» я сел писать или «чтобы никто не забыл этих событий», — нет. Просто захотелось, сел и написал.

Все эти небольшие рассказы опубликованы в интернете. Те, что про Афганистан, — со слов сослуживцев. О Чечне — автобиографические. В одном из них Олег Иванович просит прощения у матерей, чьих сыновей не смог уберечь на войне.

— И больше не пишется, честно говорю, — уверяет он. — Не знаю почему. У меня есть еще штук 50, наверное, рассказов, но они все в разной степени незавершенности. Какой-то до середины написан, какой-то — только начало или уже почти конец. Но не могу больше ничего из себя выдавить.

— Для ветеранов важно рассказывать и писать об этих событиях?

— Наверное, это важно не для самих ветеранов, а, может быть, для всех остальных — что вот эти всяческие политические игры, к чему это все может привести.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202320792
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325912