Разговор c оставшимся
Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 2024373126 марта по всей стране прошли массовые митинги против коррупции, спровоцированные одним из последних расследований ФБК Алексея Навального. Удивление наблюдателей и участников вызвало не только число протестующих — соизмеримое, а где-то и превышающее некоторые из «Болотных» митингов, — но также их состав, а именно — неожиданно большое количество молодых людей, особенно подростков. Почему подростки массово вышли на протест и почему именно сейчас? Где были их ровесники, например, в 2011—2012 годах?
Надо сказать, что тема политического участия школьников не первый раз заполняет медиапространство за последнее время. Всего неделю назад в российских социальных сетях активно обсуждался скандал в одной из школ Брянской области. Старшеклассник Максим записался на митинг против коррупции, который должен был вскоре пройти в его городе, после чего превентивно был вызван в полицию. Узнав об этом, директриса школы провела воспитательную беседу с учениками. Старшеклассники выложили аудиозапись беседы в сеть, чуть позже «Медуза» опубликовала ее расшифровку. Это событие вызвало отклик у представителей либеральной оппозиции. Они восхищались смелостью Максима и его одноклассников. Впрочем, дальше мнения разделились. В сети появилась петиция с требованием уволить директрису Киру Петровну, которая с высоты прожитых лет поучала Максима, ее аргументация строилась на несознательности школьника. Сторонники петиции об увольнении Киры Петровны вспоминали выборы и фальсификации, которые делались руками тех самых учителей под руководством тех самых директоров. Однако нашлись у петиции и противники, подчеркивавшие незавидное положение учителей и руководителей школ, зависящих от своих начальников.
Вне зависимости от того, являются ли учителя пособниками или заложниками режима, позиция Киры Петровны представляется далеко не уникальной. Еще пару лет назад она не была специфичной даже для школьных учителей в целом. В 2012—2013 гг. в рамках коллективного исследования Лаборатории публичной социологии (по результатам которого в итоге была опубликована книга «Политика аполитичных») я изучала политическое участие старшеклассников (и защитила на эту тему магистерскую диссертацию в Европейском университете в Санкт-Петербурге). Исследование включало в себя два сюжета: участие подростков в «больших» политических протестах, а именно «Болотных» митингах, и в локальных протестах, а именно кадровых конфликтах в средних школах. Последние возникали оттого, что администрация района/города увольняла «неугодных» директоров (в одном из случаев, например, неофициальной причиной увольнения активисты называли отказ директора фальсифицировать результаты голосования на участке, располагающемся в школе). В ответ на это школьный коллектив (включая старшеклассников) пытался протестовать. Исследование было основано на глубинных социологических интервью в Санкт-Петербурге и Саратове с подростками, их родителями и учителями и ставило своей задачей объяснить, как подростки учатся быть самостоятельными в публичной сфере.
Среди прочего исследование обнаружило, что даже сторонники «Болотного» движения, постоянные участники протестных митингов, предпочитали, чтобы их дети-подростки сидели дома — последние казались им недостаточно взрослыми и рассудительными, а значит, теми, кого могут обмануть, использовать в своих целях. В принципе, то же самое говорит Кира Петровна: «собственного мнения у вас на этот счет нет, только то, что вам навязывают», «это просто юношеская выходка».
Казалось бы, это естественно — пытаться оградить своих детей от участия в опасной политике, и родители-активисты, и Кира Петровна искренни и желают только хорошего своим детям. Однако у такого воспитания могут быть свои последствия. Исследование 2012—2013 гг. показало, что подобное отношение к детям чревато их политической инфантильностью. Подростки, считающие себя достаточно самостоятельными для того, чтобы самим выбирать институт или университет, решать, с кем встречаться (даже вопреки воле родителей), планировать досуг и так далее, превращались в маленьких детей, как только начинали рассуждать о политике. Даже если молодые люди поддерживали протест или были противниками несправедливых увольнений, даже если они иногда ходили на митинги, они все равно при этом полагали, что они недостаточно зрелые, чтобы полноправно высказываться о происходящем.
«Несовершеннолетних пускать на митинги я бы, думаю, [не стал]... — рассказывал в интервью один из юных сторонников «Болотного» движения (интервью, как это принято у социологов, анонимные). — Возможно, было бы целесообразно выделять им отдельное пространство, то есть не мешать их со взрослыми, пусть они отдельно идут. Если они идут в семье — пусть идут в семье» (Никита, 17 лет).
Или другой пример.
«Вопрос: Как вы считаете, может ли несовершеннолетний быть таким же полноценным участником протестов, как и взрослый?
Ответ: Я думаю, что нет. Потому что нет еще такого определенного взгляда, а просто идти за толпой... Ну, если ты идешь туда с семьей — еще ладно, ты поддерживаешь их мнение. А если ты идешь туда просто с какими-то там националистами, чтобы просто покричать, покидать фаеры, — ну, это...» (Николай, 17 лет, сторонник «Болотного» движения).
Автор этого высказывания, сам школьник, представляет подростка, идущего с националистами, не националистом, а неразумным человеком, который пришел «просто покричать, покидать фаеры». Участие в политической демонстрации в обоих случаях допускается только вслед за семьей, «в поддержку их мнения», и парадоксальным образом превращается в консервативно-патриархальную практику.
Вот еще два примера.
«Вопрос: Как ты сам относишься к запрету со стороны учителей, касающемуся вообще каких-то активных действий школьников?
Ответ: Ну, мне кажется, что нужно к ним прислушиваться и беспрекословно как бы выполнять все, что они скажут, потому что они мудрее, они больше знают» (Алексей, 15 лет, ученик десятого класса).
«Вопрос: А как вы считаете, может ли несовершеннолетний быть полноценным участником протеста?
Ответ: Боюсь, что нет.
Вопрос: Почему?
Ответ: Ну, например, у него может быть мама, которая не пускает его на митинг.
Вопрос: А если мама пускает?
Ответ: Ну тогда да, чем он отличается? Не знаю. Может быть, он более глупый» (Михаил, 16 лет, сторонник «Болотного» движения).
Таким образом, подростки усваивали взгляд взрослых на самих себя и начинали судить о себе как о слишком маленьких для политики — тех, кого могут обмануть и использовать в своих интересах.
Интересно, что взгляд на подростков как на людей несамостоятельных, которыми могут воспользоваться разные силы, являлся, по сути, проекцией общественного взгляда на активистов, протестующих, волонтеров вообще. Активист в глазах широкой публики — всегда немножко мечтательный, наивный ребенок, который не понимает, что действует в интересах хитрых и циничных «взрослых».
Что изменилось сегодня? Максим и его одноклассники публично не соглашаются с директрисой и учительницей, запись их дискуссии разлетается по интернету, на митинги против коррупции по всей стране выходит множество школьников.
Социологам еще предстоит дать ответы на новые вопросы, пока мы можем предлагать лишь гипотезы. Журналистами уже было высказано несколько предположений: современные старшеклассники — это те, кто вырос не только при Путине, но и при Навальном (но как именно Навальный сумел повлиять на этих школьников?); подростков привлекла культура фана и шоу — уточки, веселые картинки, смешные лозунги и так далее (но почему подобный эффект не оказали на их сверстников веселые картинки в 2012 году?); в последние четыре-пять лет государство меньше внимания уделяло прокремлевским молодежным движениям — подросткам нужна «движуха», и только Навальный сумел ее предложить. Не опровергая значения этих факторов, мне бы хотелось предложить задуматься о более глубинных причинах этого сдвига — изменениях в самом характере политической социализации подростков.
Так, наше исследование 2012—2013 гг., особенно в части, посвященной кадровым конфликтам в школах, увольнениям любимых учителей и директоров, показало, что поначалу именно старшеклассники оказывались теми, кто предлагал яркие и креативные акции протеста. Пока родители и учителя писали официальные обращения с просьбой разобраться в ситуации в различные государственные инстанции, школьники, посовещавшись между собой, разрисовывали плакаты или оставляли надписи на стенах. Мой любимый случай из полевой практики — это когда два ученика, недовольные заменой уволенного директора чиновником по фамилии Корягин, нашли в лесу кривую палку (корягу) и, забравшись ночью на крыльцо школы, оставили ее там вместе с плакатом «Коряга лишняя». Другое дело, что некоторое время спустя эти же старшеклассники, вняв предостережениям своих учителей и родителей не вмешиваться в конфликт, рассказывали в интервью о своих действиях как о юношеских выходках, хулиганстве, и настаивали на том, что теперь они «повзрослели» и не мешают взрослым разбираться во взрослых проблемах.
Тем не менее эти результаты указывают на то, что подростки, обсуждая политику между собой, среди равных, а не со старшими, часто оказываются радикальнее последних — например, они скорее решаются на коллективные действия.
Еще более важный фактор: исследователи молодежных субкультур говорят в последнее время о смене «традиционных» аполитичных тусовок типа панков, эмо или готов на новые молодежные «солидарности», построенные вокруг политизированных ценностей — например, проблем гендера, патриотизма, ксенофобии, здорового образа жизни и т.д. Во многом благодаря государственной политике, направленной на борьбу с неформалами, объясняет директор Центра молодежных исследований НИУ ВШЭ Елена Омельченко, имиджевая принадлежность уходит на второй план, а ее место занимают идеологическая и ценностная идентификации. Грубо говоря, «не так важно, панк ты или скинхед, а важно, что ты думаешь по поводу прав мигрантов».
Интересно, что предыдущая массовая несанкционированная акция в Санкт-Петербурге, на которой я была, — феминистская демонстрация 8 марта — также собрала множество школьников. Эти школьники пришли туда не сами по себе, большинство из них идентифицировали себя с анархистским движением. Можно предположить, что расцвет подростковых сообществ, в которых школьники получили возможность обсуждать политизированные проблемы друг с другом, а не со взрослыми, сделал их более независимыми от обеспокоенных родителей, стремящихся оградить своих детей от опасной политики.
Возможно и несколько другое (впрочем, не противоречащее первому) объяснение. Наше исследование четырехлетней давности обнаружило среди прочего два исключительных примера отношений «взрослый — подросток — политика». В этих случаях родители-активисты учили своих детей быть такими же активными и участвовать в акциях протеста. Если до этого речь шла о возможности приобретения подростками навыков политической самостоятельности среди равных, здесь она идет о возможности воспитания этой самостоятельности со стороны более старших и опытных участников. Может быть, этот феномен перестал быть маргинальным и сами принципы политического воспитания изменились за прошедшие четыре года?
Впрочем, вторая гипотеза представляется менее вероятной. Лидер вчерашнего митинга Алексей Навальный утром 26 марта написал в своем блоге: «[Мой сын] недавно сам выбрал себе в магазине шапку с такой надписью («Protest». — С.Е.) и сказал: буду в ней с папой на митинги ходить. А я вот не хочу, чтоб ему надо было ходить. Я так решил, что пока за него похожу». Можно с уверенностью сказать, что эти слова найдут отклик в сердцах тысяч протестующих — для того они и были написаны, — потому что мы все еще ходим на митинги «за» и «вместо» своих детей. И именно поэтому так удивляемся, когда обнаруживаем этих детей рядом с собой.
В этом смысле поведение директора Киры Петровны мало чем отличается от поведения многих родителей-активистов. Не стоит, конечно, требовать увольнять ее за это. Стоит задать себе вопрос: как бы мы повели себя, если бы это наш сын Максим оказался в полиции? Как повели себя 26 марта родители, обнаружившие детей-подростков в автозаках? Как научиться не опекать своих детей «ради их же блага», а учить их политической самостоятельности? Или, может быть, это взрослым пора учиться у детей?
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиМария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен
28 ноября 20243731Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым
22 ноября 20245261Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах
14 октября 202412010Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 202418586Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
9 августа 202419254Быть в России? Жить в эмиграции? Журналист Владимир Шведов нашел для себя третий путь
15 июля 202421986Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
6 июля 202422730Философ, не покидавшая Россию с начала войны, поделилась с редакцией своим дневником за эти годы. На условиях анонимности
18 июня 202427862Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова
7 июня 202428058Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202428704