24 мая 2015Литература
557

Иосиф Бродский. «Попытка дневника». Вена, 4—8 июня 1972 года

COLTA.RU рассказывает о записях поэта, сделанных в первые дни эмиграции

текст: Антон Желнов

Сегодня, в день 75-летия Иосифа Бродского, в 22:30 на Первом канале состоится премьера документального фильма Антона Желнова и Николая Картозии «Бродский не поэт». В процессе работы над фильмом его авторы познакомились со многими неизвестными прежде документами, касающимися биографии Бродского после отъезда из СССР 4 июня 1972 года. Одним из главных открытий стали дневниковые записи поэта, сделанные в Вене в первые дни после приезда из Ленинграда. С любезного разрешения Фонда по управлению наследственным имуществом Иосифа Бродского Антон Желнов рассказывает об этом документе.

Иосиф Бродский вынужденно уехал из СССР 4 июня 1972 года. Его первым западным городом стала Вена, а уже 19 июня, как видно из документов, отложившихся в архиве поэта в Йельском университете, Бродский получил английскую визу и на следующий день оказался в Лондоне, где вместе с поэтом Уистеном Хью Оденом участвовал в международном поэтическом фестивале. В американском Детройте, конечной точке своего первого заграничного вояжа, Бродский окажется лишь 8 июля. Но если пребывание в Лондоне или первые дни в детройском пригороде Энн-Арбор (штат Мичиган) более-менее описаны, венский период Бродского до сих пор не изучен. О том, что происходило между 4 и 20 июня известно совсем не много. Лишь недавно стали доступны два ценных свидетельства о «венском промежутке» биографии Бродского – это аудиозапись разговора Бродского со славистом и переводчиком Элизабет Маркштейн и ее мужем, австрийским писателем Хайнцем Маркштейном в их венской квартире в начале июня 1972 года и свидетельства Эллендеи Проффер-Тисли, которые сооснователь издательства Ardis изложила в вышедшей этой весной мемуарной книге «Бродский среди нас», а также рассказала в интервью авторам документального фильма «Бродский не поэт» (Первый канал). Со слов Проффер мы знаем, что американские власти поначалу не хотели пускать Бродского в страну, что будущий американский дипломат, а тогда корреспондент журнала Time Строуб Тэлботт прервал свою рабочую командировку в Белград и вместе с женой приехал в Вену, чтобы не только записать первое западное интервью с Бродским, но и помочь поэту получить разрешение на въезд в Америку.

Иосиф Бродский. Вена, 12 июня 1972 года, неделя после отъезда из СССРИосиф Бродский. Вена, 12 июня 1972 года, неделя после отъезда из СССР

Безусловно, обстоятельства приезда Бродского на Запад были иными, чем, скажем, прилет Солженицына два года спустя в аэропорт Франкфурта-на-Майне. Бродского не встречает Генрих Белль и не окружают десятки тележурналистов. И хотя прилету Бродского в Вену не предшествовали арест и заключение в Лефортово, принижать драматизм его знакомства с Европой и — шире — Западом было бы неверно.

Записи, хранящиеся в Йельском архиве поэта (Beinecke Rare Book & Manuscript Library; папка № GEN MSS 613 Box 141 f. 3100 complete.pdf), показывают, как Бродский воспринимал все, что происходило с ним, начиная с 4 июня, того самого дня, от которого, как казалось еще вчера, сохранилась лишь серия фотографий Михаила Мильчика — Бродский, сидящий на чемодане в ленинградском аэропорту Пулково-2.

Иосиф Бродский в ленинградском аэропорту «Пулково» в день эмиграции. 4 июня 1972 годаИосиф Бродский в ленинградском аэропорту «Пулково» в день эмиграции. 4 июня 1972 года© М. И. Мильчик

Текст дневника начинается с описания полета, взгляда из иллюминатора:

4 июня

В полдень самолет стартует без разворота прямо на запад: профиль соседки слева залит солнцем. Молодой Джю-неофит за спиной реализует запас своего Инглиша с американочкой. Внизу — Эстония, вижу Усть-Нарву, где Нинуля и Лёша [Лифшиц] с детенышами. Венгерский майор смотрит в иллюминатор с любопытством профессионального военного. Вот и всё.

За шеломенем еси, за облаками.

Кто платками машет вслед, кто кулаками…

Потом джю заговаривает со мной. Выясняется. что знает польский.

Мал-мал поразмувялы. Тут об[ъ]явили, что мы — над Польшей. Сам Бог, значит. Чехословакия сверху похожа на Литву сверху; но без озер (видел Тракай и Вильно — о Господи!) Потом пошли над Венгрией. Пушты не было, был лес, черепичные кровли, Дунай, Маргит, силуэт Парламента, мосты. Сверху в Будапеште — масса стадионов. Гонвед!

Сели. Квайт найс. Вошли в зал для транзитных. Душно, чашка кафе стоит (или бармен — сволочь) 25 центов. Угостил Джю, и так избавился от почтения к доллару. <...>

Я не чувствую ничего. Ничего. Только духоту. Пять часов ожидания.

Дал Джю свою Джюиш книгу. Сидит, читает, шевелит губами, переводит.

Этот не пропадет.

ДС-9,Австрийские Авиалинии. Стюардессы снимают юбки, надевают передники, а ля пейзанки, и предлагают соломенные подносы с кугелями, числом 3, на каждом — мордочка Моцарта. Английских газет нет. Джю где-то сзади толкует с пожилым венгром о свободе слова. Свобода слова, говорю я ему, обернувшись, чревата инфляцией слова. Не чувствую ничего.

Вена. В аэропорту — никаких джю-гардианз. Может, потому что нас только двое. Из автобуса вижу на террасе аэровокзала К[арла]. Складываю «Ви» — он видит. Никаких приключений, кроме затерявшегося чемодана. Который появляется через некоторое время на транспортере, в полном одиночестве.

Маркштейны и К: за стеклом. Таможенный досмотр — 1 минута — Шнапс или сигареты везете? Две бутылки (одна для Одена от Томика [Венцловы]). Показываю. Очень заинтересован. Отвечаю, что литовская.

Такси, огромный мерседес. До города далеко: км 30 или больше. Также жарко, как в Будапеште, но самый воздух другой: не потому что фридом, а из-за близких Альп.

Сначала [Вена] похожа на Литву (от аэропорта до Вильнюса). Потом — слишком для Литвы промышленно. Потом ясно, что планировка все-таки Восточно-Европейская. Похоже на все прибалтийские столицы. На Ленинград непохоже ничуть. Впрочем, это окраина, а все окраины одинаковы.

Гостиница Белльвю. Щок у портье от отсутствия паспорта: имперское наследие. Номер славный. В окне: Франц-Иозеф Бангхоф. Но поезда либо очень цивильные, либо их нет: не слышно. Чувств нет. России нет и Австрии тоже. Ни заграницы, ничего — нет.

Обед (ужин) во дворе гостиницы, ал фреско. Под платаном с зажженными фонариками, а ля XIX (а может и взаправду XIX-го) века. 6 столиков, скворешня, но в ней — певчий дрозд. Водоем с рыбками. Тихо. Рай за углом во дворе направо.

Потом — заезжают Маркштайны, вечер у них. Разговоры о джюз, о перспективах России внутри и вовне. Но филингз. Солженицын етсетера. Агитирую за подписку на Ардис.

Если 4 июня – это многочасовое ожидание в душной транзитной зоне венского аэропорта, встреча с Маркштейнами и прилетевшим из Америки в Вену Карлом Проффером (в своих записях Бродский именует его К.), то уже 5 июня поэт описывает впечатления от самого города. Тогда же впервые упомянуты трудности с получением американской визы.

5 июня

Шапицрен. Глаз, привыкший к (Истерн) дистанции между объектами (внимания), не выдерживает их местной плотности. Рококо вещей, барокко и готика вещей, архитектуры тоже. К полудню перестаю воспринимать. (Начинал ли?) Видимо, возраст: отталкивания. В лучшем случае: избирательности. Не потребления. Возраст не-потребления.

–--------

Американский консул. Негр. Полная неясность моей американской судьбы, до пятницы.

–--------

Город поразительный. Имперское наследие. Монументы и монументы: людям, вещам, всему. Генералам и их лошадям. Также — поэтам. Понятно, почему не завоеван: высокая плотность культуры обеспечивает свободу. Может быть, только она. Трамвай катится по Рингу: дворцы, парки, монументы, кафе, соборы. Иногда — комбинация всего вместе.

К концу дня — новая для меня ситуация: тело послушно, мозг — нет: не работает; каша, без цвета, вкуса, запаха: белое состояние. К[арл] засыпает в отеле, я отправляюсь бродить по прилежащим улицам. Некто плетется сзади. Или это моя паранойя?

Ни чувств, ни — тем более — мыслей.

Из описания событий 6 июня становятся известны детали ключевого для Бродского визита – к Уистену Хью Одену.

Утром решаем ехать к Одену. К[арл] добывает в АВИСе Фольксваген, 2 часа петляем по автобанам, ищем Кирштеттен. В этой стране их три. Находим и застаем; только что с поезда — из Вены. Оказывается симпатичен, монологичен, (видимо, не встречает сопротивления или — самозащита, как думает К[арл]). Более морщинист, чем на фото, в красной рубахе, в помочах и шлепанцах. Осанкой и манерой обрывать разговор удивительно напоминает А.А. [Ахматову]. Ничего не понимает (но и не должен) насчет Р[оссии]. Приглашает на ланч в субботу.

В речи поэта все чаще звучат англицизмы и устойчивые для советского человека представления о западном образе жизни – ужин в гостинице «Бристоль» поэт называет «файн динна», а местное кабаре, где эмигранта, словно в фильмах Вуди Аллена, вовлекают в акробатическое шоу — «Мулен Руж». Дневниковые записи заканчиваются описанием 8-го июня. В этот день — в ночь с пятницы на субботу — обратно в Штаты улетает Карл Проффер, а Бродский продолжит дожидаться сначала американской, а затем английской визы.

7 [июня]. Визит в Австрийское Объединение (Союз) Писателей. Очень милый, очень аэропортовский Вольфганг Краус. Потом нас находят. Находит' Строб Талбот из Тайм и Лайф. Что есть одно и то же. Похоже, что повезло: читал. Сначала появляется его фотограф, Франц Гоёс. Которого — паранойя — принимаю за советского. Дожидаемся Строба в кафе. Появляется, похож на Наймана — физически. Интервью в кафе, продолжение — в квартире Франца. На стенах — прекрасные гравюры.

<...>

8 июня. <...> В ночь с пятницы на субботу Карл улетает. Сидим до З-х ночи, толкуем. Внезапно выключаюсь. Открываю глаза: его нет. Весьма грустно.

Утром звонят из ЮПиАй, ПариМатч, НЙТаймз. Начинается.

Подробности происходящего 8—20 июня в записях Бродского не отражены. Из своего рода постскриптума к июньским записям, сделанного, очевидно, позднее, мы узнаем, что эти две с небольшим недели Бродский ничего не писал, кроме «начала статьи для НЙТаймз». Там же самим поэтом прояснена и природа публикуемого текста («попытка дневника»), полная публикация и подробное комментирование которого — будущая задача для историков литературы:

Читал стихи в местном Вузе, покупал на углу Кока-Колу и бананы, листал газеты. Был в шоке, но не плакал. Общался с Оденом <...>. Впечатления, что людям живётся легче, не было, но выглядело всё, в общем, не так и лучше, чем я представлял. Ничего не писал, кроме начала статьи для НИТаймз, и если на Пфайльгассе 8 когда-ниб<удь> появится мемориальная доска, текст там будет по-английски. Старался, чтоб по лицу моему не было понятно, что ощущаю, но добился того, что не понимал сам. А сейчас уже плохо помню. То, что выше, попытка дневника — роскошь здесь позволительная, но по причине лени недосягаемая.

© Фонд по управлению наследственным имуществом Иосифа Бродского


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202350083
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202335275