«Он был предельно самоуверен. Это создавало ему много врагов»

Процесс осмысления малоизвестного пласта советского искусства 1920-х — 1930-х годов, открытый книгой Евгения Ковтуна «Авангард, остановленный на бегу» (1989), длится уже тридцать лет, а его окончательная «легализация» для российского зрителя, кажется, так и не наступила. Имена художников так и остались во «втором и третьем» рядах, почти никто из них не получил своих персональных музейных залов. Однако явно изменились и издательские возможности, и самосознание сообщества коллекционеров и исследователей. И вот что интересно: материал, который все никак не оформится в серию учебников или классических монографий, все чаще стал приходить к читателю в большом энциклопедическом формате. В этом ряду можно назвать и саму Энциклопедию русского авангарда под редакцией Василия Ракитина и Андрея Сарабьянова, и двухтомник Ильдара Галеева «Кузьма Петров-Водкин и его школа», и пять книг «Модернизма без манифеста» Романа Бабичева. Схожим событием можно считать первую часть работы над полным каталогом Михаила Соколова (1885—1947), если не ключевого, то, по крайней мере, самого мятежного и парадоксального автора тридцатых. Соколов работал большими разнообразными циклами и перебросил мост от символизма к сороковым годам XX века, соединив образы героев Французской революции со страстями Христовыми, воображаемыми портретами «прекрасных дам», блоковским театром и истязаниями святого Себастьяна.

Наследие Соколова очень велико, и первые три тома издания охватывают только графику; первые два посвящены станковой графике, третий — книжной иллюстрации и миниатюре (открытый художником в лагере и ссылке необычный авторский жанр, которому в книге посвящена подробная статья). Замысел книги — заслуга коллекционера, издателя и искусствоведа Юрия Петухова, одного из основателей галереи «Ковчег»; кроме него над трехтомником работал прекрасный коллектив авторов — Александр Балашов, Наталия Веденеева, Нина Голенкевич, Галина Ельшевская, Татьяна Лебедева.

COLTA.RU знакомит читателей со вступительной статей Юрия Петухова к трехтомнику и отмечает, что презентация книги станет прологом к выставке графики Михаила Соколова из частных собраний в галерее «Наши художники» (с 28 сентября по 28 октября; кураторы — Юрий Петухов, Наталия Курникова). В экспозицию войдет около семидесяти работ художника, созданных с 1910-х по 1940-е годы.

«Я на пиру лишь гость случайный»

Размышляя о жизни и творчестве художника Михаила Ксенофонтовича Соколова, я все время ощущал личное недопонимание чего-то важного. Я никак не мог до конца постигнуть Соколова ни как человека, ни как художника. Казалось чрезвычайно странным некое противоречие, несоответствие информации о нем самом, отношениях с окружавшими или эпизодически возникавшими в его жизни людьми тому миру, который Соколов создавал и воспевал в своих работах.

В самом деле, с одной стороны — автор острых, колючих и драматических рисунков из цикла «Страсти»; человек, находившийся все время на грани выживания, питавшийся от случая к случаю, как говорят в народе, чем Бог послал, никогда не имевший постоянного пристанища, своего угла; художник, вечно боровшийся не за мирские блага, а просто за возможность заниматься творчеством, написавший о себе: «…жизнь для меня была мачехой, и мачехой злой и беспощадной. Все, что мне удалось “урвать” у нее, всегда с какой затратой энергии и сил!» ^[1] А с другой — одинокий мечтатель, воспринимающий мир через определенные эстетические традиции; романтик, изображающий бесконечные портреты прекрасных дам, нездешних всадников и наездниц.

Кажется, что для художника всегда существовали два мира. Тот, в котором он был вынужден жить, и иллюзорный, придуманный, где ему было комфортно и куда он стремился всей душой. Пересекались эти миры, в сущности, только в одной точке, и точкой этой был сам Соколов, точнее — его творчество. Больше пересечений у них быть и не могло. Это одновременное существование в разных эпохах, разных эстетических координатах не могло рано или поздно не привести художника к конфликту с собой и окружающей действительностью. И если с внутренним, художническим миром он оставался в ладу до конца своих дней, то вот с реальным было значительно труднее и трагичнее.

— Оказывается, что прожил жизнь и ничего после себя не оставил — убийственное сознание.

Соколов не был злым, но часто был чрезвычайно требователен, а нередко даже несправедлив к окружавшим его людям. Достаточно вспомнить трагическую историю прекращения отношений с первой женой ^[2], которую он безосновательно обвинил в смерти их сына. Показателен резкий и решительный разрыв с ближайшим многолетним другом и соратником — художницей Антониной Софроновой ^[3], в творческом споре вставшей на защиту своих коллег-художников по группе «13» ^[4].

Близкий друг художника на протяжении многих лет искусствовед Николай Тарабукин ^[5] вспоминал позднее крайне непростой, задиристый характер Соколова: «Он был предельно самоуверен. Он посещал все выставки с одной целью — сделать вывод, что никто не равняется ему. В своих суждениях о художниках был крайне невыдержан. Москва живет сплетнями, и, конечно, mots Соколова доходили до авторов. Это создавало ему много врагов» ^[6]. Художник и сам признавал: «Я ведь из петухов, которые дерутся до умопомрачения, уж все в крови и глаза не видят, а все лезет и лезет, даже мимо врага!» ^[7] И еще: «…я, по-видимому, неисправимый грешник: ко всем требователен, придираюсь, пристаю, как банный лист. Но, право, сам я раскрываю все окна своей души настежь — это смягчает мою вину» ^[8].

В 1936 году художественный критик Абрам Эфрос ^[9] отмечал еще одну проблему — оторванность Соколова от реальности: «Его можно по праву назвать “незамеченным художником”. Я не помню точных цифр, но помню, что работает он давно. Он уже старый художник. Знают его чрезвычайно мало. От него сторонились, и сам он сторонился. Мастер он, действительно, трудный, замкнутый, неясный — зачастую просто сумбурный. Работоспособность его велика, однако вся она до сих пор уходила куда-то под спуд. Извлечь его на свет давно пора. Но это значит не только познакомиться с ним, это значит начать с ним бороться — ради него же самого. Иначе все останется по-старому, и обе стороны будут правы.

Талантливость Соколова несомненна. Его техничность очень незаурядна. Это могло бы дать в совокупности значительную величину в нашем искусстве. Однако Соколов неощутим. И самое главное, он остается неощутимым и сейчас, после выставки горкома. Почему? Потому, что он удручающе нежизнен. Это не художник, это тень художника» ^[10].

Справедливости ради надо отметить, что в начале жизненного пути Соколову удалось внутренне совпасть со своим временем. Из биографических сведений известно, что в составе отрядов революционных матросов он принимал самое активное участие в Февральской революции, а также в июльском большевистском мятеже в Петрограде. Такая жизнь, впрочем, скоро то ли наскучила ему, то ли разочаровала его. Важно то, что практически сразу после этого разрыва с ритмом, нервом реальности художник легко, с готовностью и, я бы даже сказал, с какой-то внутренней радостью погрузился в мир фантазий, в мир своего искусства. Похоже, что с этого момента реальность интересовала его сугубо с точки зрения налаживания самых минимальных бытовых условий для выживания.

Многое в личности Соколова для меня раскрылось, стало яснее и понятнее после знакомства с его поэтическим наследием. Только в процессе подготовки настоящего издания мне удалось впервые непосредственно познакомиться с рукописными книгами стихов художника. Он, безусловно, не был поэтом и сам отдавал себе в этом отчет, хотя увлечение поэзией носило вполне серьезный и продолжительный характер. Достаточно прочитать наугад лишь несколько коротких стихотворений, чтобы внутри этого внешне сурового человека, весь облик которого говорил о перенесенных им житейских трудностях, невзгодах и горестях, почувствовать неисправимого романтика, воспевавшего идеальный мир, красоту и любовь:

Я на пиру лишь гость случайный,
Я жизнью призрачной живу,
Меня томят иные тайны,
Я на пиру лишь гость случайный.
Брожу один. И видимый, и тайный.
Кого, куда с собою позову?!
Я на пиру лишь гость случайный,
Я жизнью призрачной живу.

В душе печаль и тишина,
А сердце трепетно и нежно.
Зима уже. И поле снежно.
В душе печаль и тишина.
Поверил я — придет весна
И зацветут сирени снежно.
В душе печаль и тишина,

А сердце трепетно и нежно. ^[11]

Художник и сам отмечал (правда, не без грусти) эту свою особенность: «Не удивляйтесь — я ведь неисправимый романтик и мечтатель. Потому и жизнь у меня не удалась. Она душила меня “земным”, прозой жизни, а душа не принимала этого. Ну, а в результате — конфликт…» ^[12]

В июне 1944 года недавно освободившийся из сталинских лагерей Михаил Соколов в письме к Антонине Софроновой, признав свою неправоту ^[13], с тревогой писал: «Мой же род иного рода — и заключается в моем “наследстве”. Но и здесь имею горечь осознавать, что много ли от него сохранилось и сохранится? Я сейчас совершенно не имею никакого представления, где, что и в каком виде — все страшно сумбурно. Например, я не могу добиться, где папка с рисунками “Страстей” и цикла Себастьянов (не менее 500), — исчезли бесследно. Так, наверное, будет и с остальным наследием…» ^[14] Чуть позже, в августе того же года, он написал другому давнему своему адресату — бывшей супруге Марине Баскаковой: «…на меня удручающе подействовало сообщение, что все мои вещи (картины и рисунки) находятся в ненадежных руках и что с ними — неизвестно… А то оказывается — я, вернувшись, лишился даже возможности знать, где же в конце концов и в каком виде мое художественное наследство. Оказывается, что прожил жизнь и ничего после себя не оставил — убийственное сознание» ^[15].

К моменту, когда художник писал эти строки, многие его работы действительно были утеряны или погибли. В середине 1920-х Соколов уничтожил большинство собственных произведений, созданных до 1923 года. Что-то бесследно исчезло после его ареста в 1938-м, многое пропало при пересылке в письмах из лагеря, какая-то часть работ не вынесла испытаний военного времени и, вероятно, погибла при бомбежках или просто сгорела в печках-буржуйках. Художник с сожалением констатировал: «Моя 20-летняя работа — ау! — ее не существует, а другая половина — где-то гуляет, и я не могу собрать в одно стадо. Пастух я плохой, как видите» ^[16].

Антонина Софронова в июне 44-го, пытаясь успокоить и утешить художника, ответила ему: «…“наследство” Ваше не пропадет и так или иначе найдет своих наследников. Оно не таково, чтобы сгинуть в полном объеме по игре случая, и, наверно, имеет свою предопределенную судьбу» ^[17]. Знала ли она, верила ли сама в то, что написала?

---

^[1] Из письма М.К. Соколова к Н.В. Верещагиной-Розановой. Станция Тайга, ноябрь—декабрь 1939 года. Цит. по: Михаил Соколов в переписке и воспоминаниях современников. — М.: Молодая гвардия, 2003. С. 236.

^[2] Надежда Викторовна Штемберг (Штембер, во втором замужестве Литвинова (1893—1982)) — жена Соколова в 1916—1918 годах; у них родился сын, но в 1918 году он умер, что послужило причиной разрыва.

^[3] Антонина Федоровна Софронова (1892—1966) — живописец, график, иллюстратор. Была членом и экспонентом объединений «Бубновый валет» (1914), «Мир искусства» (1917), Московского товарищества художников (1917), Общества московских художников (1929), группы «13» (1931). В 1921 году произошло знакомство и завязалась многолетняя дружба художников: А.Ф. Софронова работала в Свободных художественных мастерских города Твери, куда был назначен преподавателем М.К. Соколов.

^[4] Группа «13» — творческое объединение московских художников (1929—1932). Точной информации о причинах разрыва дружеских отношений с Антониной Софроновой нет, есть косвенная информация из переписки Соколова с Софроновой. В письме от 16 августа 1935 года Соколов резко и зло пишет: «…Я считаю, что должен еще раз, но более хладнокровно поставить некоторые точки над i. А именно: Вы со своей защитой заведомо скверных деяний некоторых персонажей и утверждением перевернутых положений в оценке Ваших новых друзей поступили более чем некрасиво… Вы изволили забыть — но я-то не забыл! — мою отрицательную, четко выраженную оценку иллюстраций Кузьмина к “Онегину” Пушкина… Под конец еще хотел сказать. Не сделайте ложных выводов, что Ваше отступничество, Ваша перебежка во враждебный лагерь как-то обижает меня (скорее это может относиться к Вам) или вызывает сожаление — я для этого слишком я. Вам должно быть понятно, что я хочу этим сказать. Итак, оставайтесь с Вашими милыми друзьями, а меня вычеркните из вашей памяти! Жаль, что уже не сможете вычеркнуть из Вашего творчества!!!» Цит. по: Михаил Соколов в переписке и воспоминаниях современников. С. 106.

^[5] Николай Михайлович Тарабукин (1889—1956) — искусствовед, друг художника, автор первого монографического исследования «Материалы для биографии художника Михаила Соколова», написанного в 1948 году.

^[6] Тарабукин Н.М. Материалы для биографии художника Михаила Соколова. Цит. по: Михаил Соколов в переписке и воспоминаниях современников. С. 49.

^[7] Из письма М.К. Соколова к А.Ф. Софроновой от 26 января 1946 года. Цит. по: Михаил Соколов в переписке и воспоминаниях современников. С. 143—144.

^[8] Из письма М.К. Соколова к А.Ф. Софроновой от 22 июня 1945 года. Цит. по: Михаил Соколов в переписке и воспоминаниях современников. С. 129.

^[9] Абрам Маркович Эфрос (1888—1954) — искусствовед, литературовед, театровед, поэт и переводчик.

^[10] Эфрос А.М. Выставка незамеченных // Советское искусство. 1936. 17 февраля. № 8 (294). С. 3. Рецензия была написана в связи с выставкой живописи, скульптуры и графики, организованной Всекохудожником в выставочном зале на Кузнецком Мосту в Москве в 1936 году. Произведения Соколова занимали отдельный зал и заметно выделялись на общем фоне. Именно после этой выставки в печати появились обвинения в том, что искусство Соколова чуждо советской действительности. Художника называли приспешником буржуазного искусства. Цит. по: Против формализма и «левацкого уродства» в искусстве // Комсомольская правда. 1936. 14 февраля. С. 1. (Всекохудожник — Всероссийский союз кооперативных товариществ работников изобразительного искусства, существовавший с 1928 по 1953 год.)

^[11] Стихи из рукописного сборника М.К. Соколова «Триолеты любви». 1921. Листы 20 и 23.

^[12] Из письма М.К. Соколова к А.Ф. Софроновой от 24 января 1945 года. Цит. по: Михаил Соколов в переписке и воспоминаниях современников. С. 124.

^[13] После разрыва отношений в августе 1935 года переписка между художниками прекратилась. Только в мае 1944 года, после освобождения из лагеря, художник решился на письмо А.Ф. Софроновой, в котором писал: «Вы не можете быть для меня посторонним человеком, несмотря ни на какие обстоятельства. О том недоразумении (иначе я не могу назвать, что произошло) я лишь сожалею — и считаю всецело в нем виноватым себя… Простите, если можете, и забудьте…» Цит. по: Михаил Соколов в переписке и воспоминаниях современников. С. 107.

^[14] Из письма М.К. Соколова к А.Ф. Софроновой от 7 июня 1944 года. Цит. по: Михаил Соколов в переписке и воспоминаниях современников. С. 109.

^[15] Из письма М.К. Соколова к М.И. Баскаковой от 5 августа 1944 года. Цит. по: Михаил Соколов в переписке и воспоминаниях современников. С. 195—196.

^[16] Из письма М.К. Соколова к А.Ф. Софроновой от 12 января 1946 года. Цит. по: Михаил Соколов в переписке и воспоминаниях современников. С. 141.

^[17] Из письма А.Ф. Софроновой к М.К. Соколову от 7 июня 1944 года. Цит. по: Михаил Соколов в переписке и воспоминаниях современников. С. 112.

Понравился материал? Помоги сайту!