«Театр — это не территория температуры 36 и 6»

Тимофей Кулябин ставит следующую оперу после «Тангейзера»

текст: Екатерина Бирюкова
Detailed_pictureТимофей Кулябин на приемке макета декораций в Большом театре© Дамир Юсупов / Большой театр

19 апреля на Новой сцене Большого театра состоится самая ожидаемая оперная премьера сезона с невинным названием «Дон Паскуале». Оперу Гаэтано Доницетти ставит 31-летний новосибирский режиссер Тимофей Кулябин, которого уже можно даже и не представлять — таким общеизвестным стало его имя после прошлогодней истории с «Тангейзером». О нормальной работе в ненормальных обстоятельствах с Тимофеем Кулябиным поговорила Екатерина Бирюкова.

— Что легче ставить — известный сюжет или незнакомый? Зрителю ведь все равно сначала надо объяснить, о чем речь, чтобы он понял потом вашу трактовку.

— «Известный сюжет» — это какой?

— Ну все-таки «Дон Паскуале» — это не «Три сестры» и даже не «Тангейзер»…

— Если честно, даже когда ты ставишь «Три сестры», то после двух премьерных показов все равно оказываешься в зале, для которого этот сюжет абсолютно незнаком. Нет такого понятия, как «известный материал». Оно исчезает в современном мире. Так или иначе, тебе все равно приходится эту историю заново объяснять. Ты не можешь просто спорить со, скажем так, традиционным прочтением.

— Будет ли смешно на вашем «Доне Паскуале»?

— Надеюсь. Смешно там должно быть по определению. Потому что материал подразумевает и иронию, и смех. Но для меня этот сюжет необычный, откровенно комический. У меня еще не было опыта постановки комедии. И мне самому интересно разобраться с этим жанром. Я думаю, что смех в театре — это вещь ситуативная. Ее невозможно просчитать на бумаге. У меня самого чувство юмора довольно непростое. Я, допустим, могу не отреагировать на шутку, но рассмеяться над тем, как человек нелепо вилку держит.

— Сам Дон Паскуале у вас смешной или жалкий? Или вредный, может быть?

— Я бы не хотел, чтобы он определялся всего лишь одним эпитетом. Чтобы он два с половиной часа был только жалкий, или смешной, или глупый. Нет. Я думаю, что материала в этой опере — и музыкального, и драматургического — достаточно, чтобы мы его видели в нескольких ипостасях. Опера называется «Дон Паскуале», и она, в общем-то, про этого человека. И чем шире его палитра, тем лучше.

— В нем должен узнаваться какой-то современный типаж?

— Я думаю, да. Вся эта опера в ее изначальном варианте — эта такая большая театральная шутка, разыгранная в довольно абстрактных обстоятельствах. Она имеет корни в комедии дель арте. Чисто театральный аттракцион. И моя первая задача — чтобы эти люди перестали быть исключительно театральными персонажами, родившимися на театральных подмостках, а пришли на сцену откуда-то из жизни.

— Как вы справляетесь с оперной условностью?

— Я пытаюсь играть в некий реализм, но условности очень много в музыке. Реплика героя, повторенная 25 раз, — конечно, условность. Он как бы останавливается и начинает ходить по кругу. При том что до этого был довольно внятный драматический речитатив. Конечно, приходится эту условность всякий раз каким-то образом перепридумывать. Это с одной стороны. С другой стороны, есть чисто театральные проблемы. К примеру, у Доницетти прописано, что хор слуг появляется на сцене в течение всего двух тактов. 25 человек на сцену надо успеть вывести! Так что у меня это должно походить на какой-то кусок реальности из жизни, но элемент театральности все равно там заложен с самого начала.

— Насколько легко справляться с оперным временем, в котором, в отличие от театрального, нельзя ничего подвинуть, прибавить и убавить? Все уже заранее предписано композитором, и никуда от этого не деться.

— Не стоит относиться к этому как к проблеме. Надо относиться к этому как к условиям игры. Надо понимать, зачем это нужно было композитору, и пытаться найти этому место и решение в конкретной сценической ситуации. Ну то есть не стоит бороться с музыкой, с ее логикой.

— Тем не менее в «Тангейзере» вы все-таки позволили себе несколько раз остановить музыку Вагнера — в сцене съемок фильма о гроте Венеры. Что почти совсем-совсем не принято в нашем оперном мире.

— Да. Были эти паузы. И много было споров по этому поводу. Но я там ничего криминального не вижу. Потому что они были сценически очень оправданны. А музыкально? Поскольку не возникло противоречий у дирижера и исполнителей и для них все это было убедительно — то это проблемой не стало. Принято, не принято — вопрос тонкий. Если что-то не принято — не значит, что это плохо.

— С оперными артистами сложнее работать, чем с драматическими?

— Нет, не могу так сказать. С теми и другими я в принципе занимаюсь одной и той же работой. Я стараюсь вместе с ними и с их помощью рассказать человеческую историю. Я с ними все равно говорю о смыслах, о ситуациях, о поведении человека. Понятно, что инструментарий чуть другой, способ рассказа другой, но способ работы, в общем, не меняется.

— В одном из ваших прежних интервью вы говорили, что XIX век был веком драматурга, XX — веком режиссера, а XXI — это век художника. Вам не приходило в голову самому заняться сценографией?

— Нет, мне никогда не приходило в голову заниматься сценографией. Прежде всего, у меня нет образования. Без него довольно сложно все грамотно и профессионально организовать на сцене. Это серьезная профессия. У меня ее нет, поэтому я вряд ли когда-то на эту территорию залезу. Но когда я говорил о художнике, я имел в виду чуть шире чем просто сценографию. Я имел в виду способ мышления. Сегодня действительно в режиссуру, в театр очень много приходит людей из визуального мира. Это не только сценографы, но и видеохудожники, и люди, занимающиеся инсталляцией, акционизмом. Это уже не просто сценография на сцене, это визуальный образ как содержательная единица. Мир изменился. Наша психология изменилась. Мы живем в мире, где 95 процентов информации считываем визуально. Поэтому это скорее не про сценографа вопрос, а про человека, мыслящего визуальным объектом, а не текстом или актерской единицей.

— Почему старинный и условный оперный жанр привлекает все больше людей из мира современного искусства?

— Мне трудно рассуждать на эту тему — слишком мало пока оперного опыта. Может, потому, что опера — самое консервативное искусство и наиболее тяжело раскачиваемое. В массе своей. Хотя уже есть достаточно большое количество примеров радикальных жестов, радикальных трактовок и радикальных форм. Наверное, художникам, которые ищут какие-то современные формы, интересно брать оперу, потому что там больше всего расталкивать надо, там больше запретов, больше того, что — как это? — «не принято». В драме — там все давно принято.

— Можно я задам популярный обывательский вопрос? Зачем «осовременивать» оперу?

— Я могу рассказать убедительно только о той реальности, которая мне известна. Я не смогу поставить спектакль в стиле XIX века. Я никогда не был в XIX веке. Я раньше 1984 года не жил на планете Земля. Я не смогу объяснить, как ходят люди в XIX веке, как они разговаривают, как они носят костюм. Я могу это только себе представить — по фильмам, по книгам. И объяснить свое представление исполнителям, которые, в свою очередь, со своим представлением будут нам показывать, как бы это, наверное, было. То есть можно, конечно, поставить такую цель, но в этой ситуации я заранее снимаю с себя задачу быть достоверным.

Поэтому я не вижу вообще никакого хода в том, что беру «Дона Паскуале» и переношу его в наши дни. В этом нет никакой особой смелости. Я помещаю его в ту среду, в которой я живу, которая мне понятна, в которой я могу ориентироваться.

— Предложение поставить «Дона Паскуале» от Большого театра поступило задолго до всего произошедшего с «Тангейзером». Не вводились ли потом со стороны театра какие-то коррективы и дополнительные меры предосторожности в вашу работу?

— Нет, этого не происходило. Предложение поступило от генерального директора Владимира Георгиевича Урина еще даже до начала репетиций оперы Вагнера. Потом он посмотрел запись «Тангейзера», и, как, в общем-то, все, кто его видел, он понимает, что там нет ничего опасного.

— Ну а вообще атмосфера вокруг вас в театре какова? Витает ли в воздухе опасность с пикетами и конной милицией?

— В самом театре, я думаю, нет. Но вот вокруг я чувствую какую-то совершенно дурную и неправильную ажитацию. Почему-то витает убеждение, что я что-то сломаю, ниспровергну. Это следствие той грязной, нечестной местнополитической ситуации с оперой Вагнера, которая вся — вранье с самого начала. Но есть на этот счет такая обывательская позиция, такой флер. И я до сих пор живу с формулировкой «скандальный режиссер». Эта приставка теперь очень надолго ко мне прилипла. Хотя я никогда не был скандальным режиссером. Никогда задачи таким быть себе не ставил.

В принципе, такая задача может стоять. Я знаю режиссеров, и очень хороших, которые действительно умеют осмысленно, правильно и глубоко сделать скандал. Не нужно относиться к этому слову только негативно, если речь идет о театре. Театр — это вообще изначально не территория температуры 36 и 6. Если в театре 36 и 6, то становится очень пресно. Если все ровно, гладко, спокойно, то это скорее уже досуг. А театр — это все-таки искусство, которое должно вызывать более интенсивные эмоции.

Тревожные ожидания по поводу постановки «Дона Паскуале» я бы назвал напрасными. Согласитесь, довольно странно из оперы-буффа делать какое-то радикальное высказывание. Нет, конечно, его можно сделать из чего угодно, хоть из гаммы до мажор. Но если ставить задачу рассказать ту историю, которая есть в опере, то, мне кажется, трудно сочинить что-то шокирующее. Эти ожидания мне странны, но я понимаю их природу.

Репетиции оперы «Дон Паскуале»



Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20243627
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20245149
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202411919
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202418506
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202422656
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202427977
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202428636