11 октября 2018Литература
141

Книга ускользаний

Ольга Балла о книге Павла Гельмана «Правила философа Якова»

текст: Ольга Балла-Гертман
Detailed_picture© Новое литературное обозрение, 2018

В случае историй из жизни философа Якова (несомненно, составляющих цельное повествование, хотя и способное разрастаться во все стороны с любого места… впрочем, когда это противоречило цельности?) дело даже не в жанровых лекалах, по которым текст скроен. Точнее — по которым он постоянно кроится: собранные в книгу случаи из Яковлевой жизни — только часть (и явно небольшая) текста о нем, по всем приметам бесконечного, который и по сию минуту пишется автором фрагментами в Фейсбуке и не перестанет писаться, пока не иссякнут его смыслообразующие источники. Лекала-то более-менее понятны, они даже обозначены с самого начала в аннотации к книге — но дело здесь вообще не в продолжении каких бы то ни было традиций и не в культивировании каких бы то ни было жанровых форм. Конечно, истоки и образцы узнаются здесь без особенных усилий. Это и хасидские притчи, и дзенские, и вообще какие угодно притчи о мудрецах, и истории о Ходже Насреддине (тоже, кстати сказать, философ!), и различные ветви превесьма разветвленных афористической и анекдотической традиций, и посты в родном для Якова Фейсбуке, питательной его среде (да-да, есть не только жанровые, но даже отчасти и интонационные аналоги — вот, например, цикл историй Виталия Пуханова про «одного мальчика»). Это и хармсовские «Случаи», которые уже совсем не о мудрецах и в общем-то даже не о людях, но о расползающейся ткани мира, о его нестыкующихся разломах, о его неподвластности разумению… вот, вот, это, конечно, уже заметно ближе к самой ситуации философа Якова.

Ведь Яков хорош тем, что вообще-то он не знает, как надо, и знает, что он этого не знает, — именно поэтому он постоянно твердит себе и людям разные правилообразные сентенции. На самом-то деле они — не столько знание, сколько, скорее, способ обозначить свое незнание и обжиться внутри него. Найти возможности с ним сосуществовать.

«Философ Яков записал себе в блокнотик для памяти: “В любых сложных обстоятельствах лучше жить так, словно ты не попал в эти обстоятельства, а выбрал их для себя сознательно по какой-то причине. Причину надо придумать самому. Тогда можно пережить что угодно”».

Ну да, без пародии на логотерапию Франкла тут явно не обошлось.

Достается и дедушке Фрейду:

«Философ Яков как-то сказал: “Люди часто выбирают себе ролевую модель, гуру, Учителя только по одной неосознанной причине — им нужен кто-то, кто способен стать конкурентом их отцу. Самому конкурировать с отцом нельзя — это как бы святотатство. Нужен кто-то другой, кто сделает эту грязную работу”».

А уж практическим психологам-то, специалистам по мотивации и достижению успеха, как достается:

«Философа Якова спросили, что такое успех. “Успех — это овладение причинно-следственной связью, — разъяснил Яков. — Вы знаете, чего хотите и какую кнопочку нажать, чтобы это произошло. Если вы приняли слабительное и оно подействовало — это несомненный успех”».

© Новое литературное обозрение, 2018

Не забыт и русский космизм:

«…мой анализ показывает, — размышляет Яков, пробивая глазированные сырки у кассы в супермаркете, — что спасти людей от моральной деградации может только колонизация Марса и иных планет. Наши моральные легкие нуждаются во вдохе из космоса, Земля стала слишком тесной для того, чтобы поддерживать высокие стандарты духа… Но я не могу приблизить день отлета».

Всякого рода пародирования и неявного цитирования тут предостаточно, и эрудированный читатель имеет возможность снискать отдельное удовольствие в разгадывании того, что именно в каждом случае пародируется и цитируется.

Но дело здесь и не в пародировании каких бы то ни было способов миропонимания, хотя это опять-таки чуть ближе к сути всего предприятия (истории о философе Якове вообще, подозреваю я, предприятие не литературное — но смыслоуловительное, что совсем другое дело). Скорее уж — в уходе от них, в прорытии червиных ходов внутри них, между ними. В заглядывании в зазоры — не покрываемые сетью общепринятых правил существования.

«“Мыслить — это значит проваливаться в щель”, — любил повторять философ Яков начинающим философам».

Философ Яков — фигура, разумеется, во многом ироническая (впрочем, тоже не слишком), заведенная автором специально для отстранения от собственных мыслей (а заодно — и от всех традиций, явных и неявных, вспоминаемых ясно или не очень, которые на формирование этих мыслей повлияли) — отстранения жестом, одновременным с их высказыванием. (Тут очень важно интонационное балансирование между серьезным и ироническим, серьезным и пародийным — балансирование на той грани, которой тут, по большому-то счету, и нет: чтобы на ней всласть побалансировать, ее всякий раз приходится заново воображать. Вообще же две эти области у Гельмана сливаются — и правильно делают.) «Яков» — способ взглянуть на собственные мысли со стороны и как будто даже свысока — не слишком с ними отождествляться, сохранять свободу от них.

Да, так вот, зазоры. Провалы, пробелы, прогулы (от слова «гул» — но и от «прогуливать» тоже. Ускользать. Не даваться в руки).

«“Вы верите в Бога?” — наконец прямо спросил философа Якова бородатый профессор теологии, сам похожий на пророка. “Я очень уважаю философа Тюрина, который верит, — испуганно забормотал Яков. — Я близко знаком с ним!” Яков потом долго и горячо рассказывал о достоинствах философа Тюрина. Профессор теологии смотрел на него в упор, как, наверное, смотрит Всевышний: требовательно, но беззвучно».

Вот Яков нарочно устроен так, чтобы уходить от слишком требовательных взглядов в упор.

«“Философ — это тот, кто думает за всех остальных?” — спросил философа Якова школьник. “Не совсем, — ответил Яков. — Философ — это тот, кто прячется за спины всех остальных и там думает”».

Ерничать-то автор ерничает, но тем самым, как будто незаметно для читателя, и правду скажет: настоящее мышление (вообще всякое настоящее) как раз тогда и начинается, когда тебя никто не видит. Когда ты хорошо спрятался.

«Когда я ем, я настоящий, — приговаривал философ Яков за завтраком, — потому что я ем не для того, чтобы кому-нибудь понравиться».

Собственных личностных (типических? а хоть бы и типических!) характеристик и социальных координат у Якова предостаточно. Портрет составляется без всяких сложностей. С родом занятий понятно. С источниками доходов тоже понятно: с ними все сложно. Денег у него никогда толком нет — домработница дает ему в долг, из-за чего бедный Яков вынужден даже отказаться от захватывающего мыслительного эксперимента, выясняющего, что было бы, если бы он родился женщиной (да домработница в долг не давала бы, тоже нам бином Ньютона). Постоянной работы нет тоже — что, правда, стимулирует осмысление им глобальных тенденций: «Когда бабушка-пенсионерка говорит мне: “В твоем возрасте уже пора устроиться на работу”, — то она не выражает свое личное мнение, а как бы транслирует мне мнение некое общественное. Вот так начинается тоталитаризм…» Он читает лекции «по триста рублей за час» (по другой версии, и вовсе «по три рубля», но это уж явное преувеличение для надгробной надписи): «Я даже нормальную ставку себе выклянчить не могу», — откровенничает он с президентом Трампом, по всей вероятности, в сновидении. Заполняя же в анкете графу «Источники дохода», наш герой испытывает изрядные трудности. «Вот уже четыре месяца, — писал он, — я получаю зарплату от одной любознательной старушки, которой я пытаюсь разъяснить понятие бытия у Хайдеггера, — он подумал и дописал: — Я также рассчитываю продать архиву музея Фрейда оригинал моей диссертации “Страх кастрации и основания для оптимизма”». Таким образом, как мы поняли, тема его диссертации миру тоже известна. У него, скорее всего, и постоянной работы нет как таковой: то к Глебу Олеговичу попытается устроиться — и безуспешно, то некий политик попробует его нанять, чтобы выучиться у него искусству спора, — нет, не работают в искусстве спора Яковлевы философские принципы. «Все-таки политика, — делает совершенно справедливый вывод Яков, — это не для философов». В финансовом отчаянии он готов даже писать диалоги для порнофильмов — увы, философия и тут мешает. Устроиться же в коммерческую фирму он отказывается добровольно. «Я не специалист по решению проблем, — честно говорит Яков. — Наоборот, я создаю проблемы там, где их раньше не было». Понятно и с семейным положением (холост), и даже с эмоциональными его особенностями и вытекающей из них эмоциональной историей: отношения с русским народным философом Марфой складываются как-то непродуктивно, и вообще, с грустью признается Яков одной из дам, ищущих его литературного внимания, «флирт всегда удавался мне лучше, чем серьезные отношения». А уж с самопозиционированием в социуме понятнее некуда: «Я категорически не хочу быть полезным человечеству. Конечно, я понимаю, что это обратная сторона моего острого желания быть полезным человечеству. Но тут я стою перед выбором: я должен либо поддерживать воспроизводство заблуждений, либо сказать новое слово». Известно, что он живет в Москве: тренируясь в детстве в преодолении страха смерти, Яков воображал себе собственное отсутствие не где бы то ни было, а на московских улицах — «Пребывая, например, на Воздвиженке, он думал о районе Таганки, где его в данный момент не было». Не подлежит сомнению и эпоха, на которую приходится его жизнь: в одной из историй Яков предпринимает попытку устроиться на должность литературного секретаря к Глебу Олеговичу Павловскому, который как раз собирался надиктовывать свою новую книгу «Путин как средство». Он и фейсбук ведет (где однажды и обнаружил, к своему смятению, что у него там уже «миллион читателей»). Известен его возраст — он уже миновал свое сорокапятилетие (в день которого «сидел в кафе и исподтишка наблюдал за юной официанткой», размышляя, кто из них кому должен завидовать), его бытовые привычки: он, оказывается, пишет черновики от руки, притом карандашами, а в умственном возбуждении он их грызет (придумывая великую мысль для фейсбучного поста, за два часа он сгрыз их три штуки). Известна даже внешность: «На Вуди Аллена похож», — как заметили наблюдавшие за ним люди из очереди в супермаркете. Да его же прямо на улице можно узнать. Иные, пожалуй что, узнают и в зеркале.

То есть персонаж — хоть роман пиши: с сюжетом, с характерами, с отношениями, с Большой Центральной Мыслью, а то и не с одной. Это вам не абстрактный мудрец из притч и даже не мудрец-простак Ходжа Насреддин, который настолько же победительнее нашего героя, насколько и сказочнее. А Яков — наш с вами не слишком счастливый реалистичный современник и собрат по судьбе, у которого все из рук валится. Но вот романа-то как раз и не будет: таким всеопределяющим конструкциям, а тем более Большим Центральным Мыслям Яков не дается.

«Я построил модель общества и нашел свое место в ней, — объяснил Яков. — Я обнаружил, что общество состоит из двух гетто — большого и маленького. Они не пересекаются между собой, и попасть из одного в другое невозможно. Я не хотел оказаться ни в одном из них, и я нашел свое место — вне. Но это такое место, где меня совсем не видно ни тем, ни этим». «Среди живых нет никого, — уточняет он, — кем я хотел бы стать» (Яков, как я тебя понимаю).

Книга историй о Якове — это книга ускользаний. В каком-то смысле даже их учебник — в той мере, в какой каждый из нас — немножечко Яков (уж в этом можно не сомневаться). Все множество примет в его случае, подозреваю я, нужно Якову как раз для того, чтобы, надежно прикрывшись ими, в очередной раз увильнуть от чужих взоров. И, оставив ловящий его мир со всеми его ожиданиями, отправиться с облегченным вздохом куда-нибудь подальше, понезаметнее. Например, в сортир — читать «Вестник философии».

Павел Гельман. Правила философа Якова. — М.: Новое литературное обозрение, 2018. 224 с., илл.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 20248082
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202414729
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202419185
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202424392
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202425896