8 февраля 2022Литература
3918

Бабушкины письма

Публикация Александра Авербуха

 
Detailed_picture© starina.ru

Как-то я научил бабушку пользоваться функцией отложенной отправки писем. За несколько недель до ухода она потихоньку, когда никого не было дома, а боль чуть утихала, написала мне несколько писем, поставив датой отправки будущее. Я получаю их оттуда каждые несколько месяцев. Они неимоверные, из другой галактики, такие близкие и далекие. Я не знаю, сколько всего писем написано и отправлено, но каждое из них подтягивает к себе за ниточку меня — удаляющегося от воспоминаний жестов, голоса, запахов, очертаний лица, изъянов тела — к той, какой она была, какой я ее постепенно забываю. Это забвение — повторная утрата любимого человека. Письма избавляют меня от этой потери. Я не знаю, где они и сколько их там еще, но те, которые я уже получил, должны быть опубликованы: они — свидетельства бессмертной любви.

1.

Сашуня, ты получишь это письмо, когда меня уже не будет с вами такой, какой вы привыкли меня видеть и знать. Так жаль, что я не дотяну до твоего дня рождения, не позвоню тебе по скайпу и не поздравлю — вживую! Странный каламбур — ведь сейчас я поздравляю тебя как бы не вживую. Хотя моя любовь от этого, уверена, не становится менее настоящей. Я хочу, чтобы ты знал, каким дорогим ты для меня стал еще до твоего появления на свет. Мы были с тобой практически неразлучны почти все эти 34 года, и этим письмом — из внежизни — я хочу тебе сказать, что и теперь мы вместе, только немного по-другому, и ты привыкнешь к этому, и ко мне — такой, и к моей любви близкой и немой. Не было человека в моей жизни, с которым бы я прожила дольше и счастливее, чем с тобой. Ты был мой кумир, и, когда ты уехал в Израиль (кто бы мог подумать, что во мне шестидесятидвухлетней еще столько энергии, чтобы начать новую жизнь?!), я рванула за тобой. Приехала, а ты уже снял мне квартирку и убрал ее, принес новую посуду, купил продуктов. И я была счастлива, потому что поняла, что не ошиблась и на старости лет, выбрав себе спутника жизни — тебя, мой внучек. Я так хочу, чтобы твоя жизнь сложилась благополучно, чтобы ты не знал бед войны, ненависти других людей из-за того, что ты немножко другой. Ты остаешься жить в другом мире, и я рада этому. Я благодарна тебе за внимание, за терпение, за помощь, за искренность, за отзывчивость, за то, что ТЫ всегда рядом, несмотря на расстояние, что разделяет нас теперь. Пожалуйста, мой дорогой, любимый человечек, люби жизнь, она не ограничивается датами рождения и смерти, она простирается далеко за пределы этих ничего не значащих цифр. Видишь, мы разговариваем сейчас, и любим друг друга, и живем жизнью — нашей одной на всех жизнью. И мой голос (ты ведь слышишь меня?) отменяет смерть.

Целую. Бабушка.

15 сентября 2019 года

2.

Сашуня, привет, мой дорогой.

Странно подумать, что я пишу все эти письма «с передышкой» в несколько дней, а ты их будешь читать (будешь ли? боюсь нажать не на ту клавишу — и мое письмо полетит куда-то не туда, где его никто не поймает) через годы, раз в году. Хочу надолго вперед. И кажется, что вот напишу тебе сорок писем, а на сорок первое — меня уже не хватит и ты через сорок лет ничего не получишь, и хочется мне прожить еще несколько деньков, неделек, как будто не только сейчас продержаться рядом еще чуть-чуть, а и в будущем. А я думала, что не верю в загробную жизнь, во много жизней! Хотела не хотела, а, заканчивая эту, уже думаю о следующей! И знаешь что, Сашуня, и ее я представить без вас не могу, мои дорогие. Потому что я никого больше вас не любила. Говорят, что иногда люди рождаются в следующей жизни животным или вырастают растением. Да я и на это согласна была бы! Буду я какой-нибудь Тоей или Йоником, и меня ласкать будут, и убирать за мной, и возить меня везде с собой, и в Канаду заберут. Или цветком комнатным — мама любит цветы. Посадите и правда какую-то веточку у моей могилы — и это буду я.

Такие у меня мысли сегодня, мой внучек, пока вы с мамой поехали в реваху [1]. А я пишу, пытаясь тебе доказать, что времени не существует. Что оно тягуче-условное (особенно когда болит!). Когда я вспоминаю какие-то моменты из прошлого (самые яркие для меня, хотя и не всегда примечательные для других), мне кажется, что время как бы разбухает в те мгновения, как будто минута — уже не минута, а целый час, который я столько раз прожила за свою жизнь в воспоминаниях. Например, когда рожала. Сказали, что Наташу родила быстро, она «пулей вылетела», а для меня (нет, не из-за боли) это было так долго и приятно. Я помню каждый уголочек этих нескольких часов, как будто в каждой минуточке я пробыла долго-долго. Когда рожала Таню, время исчезло, исчезла и я сама. Тогда я поняла приблизительно, как умирают — проваливаются, не вздрагивая. Дай бог мне так умереть. Теперь, когда боль уже невыносима, время так же растягивается, оно не равно себе. Мне знакома каждая завитушка каждого мгновения моей жизни. Завитушки боли, которые вьются во мне миллионом тоненьких змеек без остановки. И я чувствую иную полноту жизни, ведь скоро и впрямь во мне будут кишеть миллионы змеек, которые растащат мое тело — и я стану всем.

Ой, Сашуня! Пустилась бабка на старости лет в философию. Извини, думаю о «будущем», мечтательной стала. Больше всего мне бы хотелось откуда-то из никому не ведомого места, из точечки на стене, из уголков ваших комнат наблюдать за вами — как вы растете, преуспеваете, строите семьи, стареете. Только бы смотреть на это все молча — всегда. Думаю о жизни здесь и там. Думаю о том, как оплатить свет, газ, расписала прием лекарств до июня — эксперимент. У меня как у онкобольной пенсионерки должны быть льготы. Пишу — аж самой смешно. Надо бы фотографию на памятник выбрать, а у меня в голове льготы и лекарства. Странно устроен человек! Даже на пороге смерти не может избавиться от быта. А завтра меня заберут, и останутся все платья мои тут, кофточки, курточка новая, что недавно купили. Как это? Выйти из дома — и навсегда. Не пойму! Такой из меня философ.

Сашуня, а когда вчера ты меня два часа записывал на видео, в мозгу все время вертелась мысль (а высказать ее я не посмела! когда же посмею?) — нужно что-то сказать неродившимся правнукам, раз технология позволяет. Но не смогла. Не смогла озвучить то, о чем думала. Ночью приходят плохие мысли. Ты так заботишься обо мне, балуешь меня, стараешься облегчить мои боли и страдания, не зная, сколько мне еще осталось… У меня не хватает слов любви, благодарности для моего родненького внучка, моего спасителя. Но то, что я люблю тебя больше жизни, — точно. Как же мне было хорошо, когда я вышла с тобой под руку прогуляться на уличке после стольких месяцев дома. Хотя меня и хватило на десять минут, эти минуты тоже растянулись на долгие часы, о них я буду думать, умирая. О том, как показала тебе клумбочку, в которую я высадила любимые мамины чернобрывцы и которую я в сорокоградусную тверийскую жару поливала. Она засохла. Как потом мы ходили от кусточка к кусточку, рассматривая их, как какое-то чудо. Как ты рассказал мне историю трубочного полива в Израиле, а я, как маленькая девчушка, ведомая взрослым мужчиной за ручку, слушала тебя, не понимая от боли, что ты говоришь, но любя тебя сильно. Как мы увидели шестой автобус, на котором я каждое утро ездила в город столько лет. Кажется, даже водитель не поменялся. Как прошел Давид, муж Далии, с собачкой и, как всегда, начал что-то рассказывать о террористах на испанском. Как прошла соседка-эфиопочка с племянником — такие милые люди, всегда мне помогают. А сколько у меня положительных эмоций: счастья, любви к тебе, мой внучек, когда ты погладил меня по голове. Пропустила лекарство в 14 и 17 часов — хохма, забыла! От счастья, наверное. А потом приезжала Асюша, привезла разных йогуртов. Моя внучечка! Все заботятся обо мне и в «Одноклассниках» пишут. Я рада такой жизни. И такой смерти. Дорогой мой внучек, вы скоро с мамой должны вернуться, поэтому я выключаю компьютер. Так хочется написать: «Передавай привет всем!» А потом подумаю — и хоть смейся ты, хоть плачь. Какой же сильный ливень с ветром сегодня.

Целую. Бабушка.

22 декабря 2018 года

3.

Сашуня, привет, мой дорогой.

Специально пишу это письмо, ставя датой далекий 2020 год. Для меня такое далекое и, мне кажется, уже недостижимое будущее, а для тебя, наверное, уже — самое что ни на есть настоящее (и я очень надеюсь, что счастливое — настоящее, мой внучек!). Пишу тебе от скуки, пока вы с мамой поехали в купат холим [2], чтобы купить мне таргин и оксикод. Не знаю, сколько продлится еще моя жизнь. Такое ощущение, мой дорогой, что это уже не зависит от меня, и от этого, знаешь, так легко на душе! За всю мою жизнь я устала от чувства, что все держится на мне и зависит от меня — благополучие дочерей, счастье внуков, доброе имя моей мамы. И эта болезнь странным образом (это абсурд, но это та легкость, которую я чувствую с сентября) освободила меня от всякой обузы. Я не думаю о будущем с моим присутствием. Это решение я приняла недавно, чтобы дать и себе, и вам понять, что жизнь изменчива, строга и причудлива. Незабываемые моменты в моей — это рождение моих детей и внуков, смерть матери. Желаю всем пережить это или, по крайней мере, что-то подобное.

Осознаю, что сейчас меня переполняют крайние чувства (видимо, опиоиды все-таки дают о себе знать), но это не значит, что они ложные. Напротив, мне кажется, что именно теперь я свободна — чувствовать — и боль, и радость, и смерть, и любовь — в той мере, в какой они мне никогда не являлись. Я могу быть собой, стонущей, болящей, капризной бабой. Наконец-то я могу попросить купить МНЕ красной икры, могу — на правах безнадежно больной — высказать желания, которые мгновенно воспримутся как — последние, и вы обязательно их выполните. Странно, что эта благодать «сошла» на меня за мгновение до конца (хотя ты, мой дорогой внучек, и вселяешь в меня надежду, что лечение поможет и я выкарабкаюсь из этой ямы).

Всю свою жизнь я держала себя в узде — другого выбора не было. Но теперь, когда я могу позволить себе писать что угодно из будущего, — знайте, что не было в моей жизни праздника любви большего, чем тот, который я переживаю теперь. Предчувствие смерти, той опасной, как вам кажется, черты, меня совсем не страшит. Чем ближе к ней, тем меньше я верю в существование этой границы, что отделит вас от меня. Смерть — как оказалось (или мне просто так хочется?) — кульминация чего-то великого, на которое я так надеюсь. Что мне еще остается? И я знаю, что в той темноте, куда мои шаги ведут меня изо дня в день, я не потеряю вас, а вы — меня, дорогие мои люди.

Целую. Бабушка.

4 января 2019 года

4.

Сашуня, дорогой мой любимый внучек!

Пишу, и поджилки трясутся. А все потому что спешу написать все, пока вы с мамой пошли за покупками. А в мозгу все время мысль крутится: сколько еще писем удастся написать вам? А вдруг я куда-то не туда нажму — кто его знает, как этот Яндекс принимает мои письма, и кто их там прочтет, и отправят ли их тебе в назначенный день? Этого я не знаю, а узнать, видимо, смогу только уже там, когда ни писать, ни говорить не смогу. А видеть смогу вас?

Видишь, мой любимый внучек, какие мысли дурацкие меня одолевают. Вместо того чтобы думать о лечении, я пекусь о своем постмортеме. Пишу и пишу, чтобы продлить себя, продлить, хотя бы в моих мыслях теперь, свою жизнь — с вами, мои дорогие. Думаю, Сашуничка, о «будущем», а прошлое наваливается. Никогда за всю жизнь не вспоминала столько, как теперь. А к чему это все? Как будто хочу и это все забрать с собой туда.

Удивительно, но вспомнилась война (а ведь эти годы из памяти стерлись напрочь). Помню бомбежку, как сидела на высоченном сундуке, свист, гул, подскакивает ко мне Лиза, кажется, тетка, хватает меня и накрывает своим полным телом. А потом помню, как жгло в груди — осколок. А Лизу я больше как будто и не видела. Не помню, что с ней сталось после. Помню, как бабушка по-немецки говорила с полицаями, как они к нам хорошо относились, как к своим. (Все-таки меннониты; а какая это была опасность — иметь и скрывать такую внучечку, как я, на оккупированной территории! Узнали бы — точно бы вырезали всю семью, и меннонитство бы не помогло.) А потом помню, как мама приехала, а у меня все пальцы обмотаны суровой ниткой — ячмени лечили. А потом нитку эту в саду нужно было закопать. Закопали нитку — и все позабыли. Только эту немецкую речь — не забыла я, Сашуня.

Боже мой, пишу это сейчас, и кажется, что не со мной это все было, не я все это видела, и слышала, и жила. Сашуня, прожила 78 лет на свете, а чувствую теперь себя ребенком. И знаешь, никогда этого ощущения не было. Война, потом с матерью — по распределению — то одно, то другое место. Мужья — один, второй, третий. Вот я и сбежала в 13 лет в педучилище. Не могла я больше в этом вариться. А потом Таджикистан. Боже мой, и как меня туда занесло, как я оттуда бежала (а не бежала бы, тоже, как и Нину, закрыли бы в сарае и, пока не «согласилась» на их условия, не выпустили бы). Вот и сбежала — не поверишь, на грузовичке в райцентр, в чем стояла, в том и уехала. Благо мама потом вытребовала вещички и трудовую книжку. Устроила меня в «Чайку» в Ялте, украинский язык преподавала. И Володю встретила. Боже, какой твой дед красивый был. У нас же деток первые два года не было — не могла наглядеться на него, не хотела ни с кем делить, Сашуня. Я, кроме него, мужчин не знала. Ох, как вспомню. Немудрено, что гулял он — все на него глаз ложили. И Любка проклятая, письмо к которой мама перехватила у Чернухи (сохрани его, Сашуничка).

А что потом было — и вспоминать не хочу. Нищета. Осталась я с тремя — одна. А денег нет, благо квартира была. И то, как мне ее «добывать» пришлось. Зашла я к секретарю райсовета, а он мне показывает на двери в отдельную комнатку — говорит: вот там вас, Людмила Викторовна, ждет трехкомнатная квартира. А тут у вас — двухкомнатная, значит. Не хотите ли пройти за трехкомнатной? И я плюнула ему в морду. Скотине этой. И мы с девочками, тремя, жили в двухкомнатной, где и ты родился, мой внучек. Потому Стайловская (она была потом секретарем райкома) и сказала мне: «Людмила, ваша совесть стерильна, нам нужны такие кадры». На что я ей ответила: а мне нужны деньги, чтобы кормить дочерей. На что она (сука) ответила: партiя перед усім. Ну и бросила я ночные смены. Потому что и для меня — партія была перед усім.

Господи, а как мы жили. Я же ничего купить себе не могла. Ходила в босоножках, которые мне мама на выпускной из педучилища в г. Верхнем (это бывший Лисичанск) подарила. Каблуки истерлись до такой степени, что я равновесие с трудом держала. А девочкам — во что их одевать? Нищета. А тут еще Порошок (может, помнишь, Федор Яковлевич Порошков) проходу нам не давал — жидовка и жидовка, а иной раз и локтем вопьется в меня — соседи же как-никак. Боже мой, да когда я вырвалась наконец-то в этот Израиль (который меня и погубил — а как еще назвать то, что у меня «упустили» рак груди? клятая израильская медицина), то я наконец-то выдохнула. Сколько ненависти к нам питали всю жизнь, а я то и делала, что пыталась перед девочками скрыть ее как-то, сгладить. Мол, какие хорошие соседи и коллеги. А как мама жила? Как она, всю свою жизнь живя Авербух Рахилью, радовалась всему этому? Хотя, думаю, понимаю. Благо, что тогда не было слуховых аппаратов. Я тоже сейчас отказалась от того, что ты мне «организовал». Не хочу ничего слышать. А вот не помнить ничего — не получается. И как бы так — чтобы простить всех? Не получается у меня, Сашуничка. Держу злобу. За что нас ненавидели? Что я была жидовкой в нашем селе? Что мама моя лечила всех, кто к ней приходил и днем, и ночью? Что я выучила -надцать поколений учеников в айдарской школе? За что меня ненавидели? Что выгнала гулящего мужа? Почему за квартиру для меня и трех дочерей мне нужно было ………? Думаю обо всем этом, Сашуня, внучек мой любимый, и понимаю, что, умирая, так и не «раскусила» этот мир.

Куда я иду теперь? Что там меня ждет? Если ничего, то я бы хотела теперь просто высказаться. Это мелочь, но какая МЕЛОЧЬ! Не зря же есть обряд (не у нас, а жаль!) причастия. Только искренне. Не при батюшке или раввине. Это не то, внучек мой. Высказаться, чтобы услышали все, чтобы поняли суть чьей-то жизни. Моей никчемной жизни. Ничем и никем не приметной.

Думаю, сколько всего родного оставила в Айдаре. Сколько всего накоплено за эту жизнь. Знаешь, Сашуничка, мы иногда с мамой экономили на еде, но подписки книжные не прекращали. Потому что — это было важно для нас — иметь библиотеку, полные шкафы классики. А приданое тебе, мой внучек. Сколько мы выстояли в очередях, чтобы купить те несчастные сервизы, чтобы тебе подарить на свадьбу. А теперь я хожу в десятишекельный и вижу их же, эти же сервизики, за копейки. Смех. А теперь я покупаю шоколадки за те самые деньги, которые стоили сервизы.

В такие моменты меня берет досада — что же это за жизнь такая? Живешь в нищете, копишь, недоедаешь, донашиваешь, латаешь, а оно в итоге никому и не нужно. И сижу я теперь у компьютерчика, который ты мне, мой внучек, подарил, и клацаю одним пальцем по клавишам, а боль не прекращается да и не прекратится уже никогда. Я это поняла. Хотя мама с Валюней и не произносят страшного слова «метастазы». Я их чувствую, мои метастазочки. Это же я! И все, что сегодня и во мне, — тоже я. Хотя вы как будто не видите этого. А я говорю вам, мои родные детки, — это я. Пусть у вас все будет хорошо, пусть вы будете счастливы и здоровы.

Когда моя мама умерла в ее 81 год, я не была готова к этому. Не знаю, что я думала, но я просто не была готова. Я ушла ото всех на год или два. Благо Алла была рядом. Я бы без нее не выжила. Но со смертью мамочки, которой я всегда стыдилась, мамочки моей Авербух Рахили Герцовны, которой какие только «нормальные» имена я ни выдумывала, я поняла, что от СЕБЯ никуда и никогда не убежать. Поэтому я решила — никуда не бежать. Это моя жизнь, и мой стыд, и моя боль — за то, что не «выкупила» дочечкам трехкомнатную квартирку, за то, что не удержала отца для них, за то, что не удержала твоего, Сашуня, отца. Да что и говорить. Думаю о себе, о том, что «хорошего» я сделала вам, мои деточки, было ли все «хорошо»? Я не знаю. Одно могу сказать — всю мою жизнь мной руководила любовь к близким.

Когда, Сашуничка, ты родился и мы ставили тебе пластинки Бетховена, я не покупала продукты, но от подписок не отказывалась! А помнишь, как мы остались одни и ты так хотел магнитофон. Ох, а где я его в Айдаре найду? Поехала в Луганск, купила там. Не хватило того, что мама прислала, доложила с пенсии. Но разве это не стоило твоего счастья, когда ты увидел этот магнитофончик и кассеты (которые я купила по рекомендации продавца и угадала!). Сашуня, я больше не могу сегодня писать. Но сама удивляюсь, насколько эти письма живительны! Ты их прочтешь, когда я решу. Но я не смогу решить, когда уйдет последнее письмо — от меня — тебе, мой внучек.

Целую. Бабушка.

5 января 2019 года


[1] Социальная служба (иврит).

[2] Поликлиника (иврит).


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 20248082
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202414729
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202419185
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202424392
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202425896