Разговор с невозвращенцем
Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 20249606COLTA.RU продолжает публикацию дневника Дмитрия Волчека, журналиста и писателя. Другие фрагменты за 2016 год можно прочитать здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь и здесь.
Среди ночи у Б. звонит телефон. Долго не можем уснуть; когда же засыпаем, ему снится, что умерла его мать, а мне — что в Карловых Варах у меня в такси украли рюкзак с деньгами и документами.
Обещают ливни целый день. Решаем уезжать в Даллас, где нет такого дождя. В трагически пустом, несмотря на воскресенье и бесплатный вход, музее современного искусства — огромная выставка Брюса Вебера, в том числе фотография, которую я так любил раньше, — «Бруно и Эдуардо в комнате 500 отеля “Копакабана”», восторженный взгляд хорошо отрихтованного блондина. Вебер слишком безмозглый, чтобы быть хорошим фотографом; смотреть на безмятежные рожи Кейт Мосс и Наоми Кэмпбелл невыносимо. Музей Форт-Уэрта поражает своим размахом. Выставка наследника Кита Херинга по кличке КАВС (исполинские рыдающие Микки-Маусы), стальные березы во дворе, отличный автопортрет Бэкона. В соседнем здании — Kimbell Art Museum — картины, которые должны висеть в Лувре: картежники Караваджо, «Искушение святого Антония» 13-летнего Микеланджело, «Скелеты, греющиеся у печи» Энсора и прочие сокровища. Самое интересное в Америке — европейское искусство. Впервые встречаю в Техасе русских: бабка укоризненно смотрит на Богоматерь и объявляет: «А мальчик-то без трусиков!»
Ужин в ковбойском районе Stockyards. На арене, где завершилось родео, пахнет ужасом. Всюду уродливые полудохлые сувениры. Мексиканские дураки продают жестянку на дверь: We are politically incorrect. За соседними столами — метисы с рожами убийц, только что отвалившихся с зоны, и их трагические телки. И снова мне наливают лимонад со льдом.
От паскудного льда заболеваю, с утра почти не могу говорить. В супермаркете нахожу таблетки, на время стирающие симптомы. Идем на площадь, где 53 года назад застрелили Кеннеди, а теперь развернута изощренная торговля сувенирами, посвященными убийству.
Городской музей в красном здании бывшего суда. В Далласе изобрели розовый кадиллак, изящную одежду для беременных и калькулятор. Сдаем наш красный форд, Б. улетает в Атланту, а я — в столицу мира, где меня встречает юный А. Он впервые приехал в Вашингтон на своей машине, перепуган трафиком, полиция его отогнала со стоянки, у него трясутся руки, когда он пытается свернуть самокрутку. У меня в самолете заложило уши так, что слышу свой голос словно из ржавой трубы, и вся сцена превращается в клоунаду. А. ехал целый час, и к полуночи ему нужно возвращаться в Вирджинию. Идем в эфиопский ресторан «Царица Савская». Блины ему не нравятся, он ничего не ест, я тоже. Официантка просит его айди и отказывается приносить пиво, поскольку он несовершеннолетний. Эфиопы недовольны нами: приносят не готовый doggy bag, а коробку и ложку. Идем на Dupont Circle, где умер Лесин, вокруг бродят самодовольные геи. Спуск в метро похож на ноздрю Ай-Тойона, в которую капиталисты засасывали советский воздух. По дороге А. читает стихи своего друга Р. Ходим кругами по району Shaw, похожему на Гаагу, курим самокрутки в машине и слушаем Арсения и «Глинтшейк». А. посмотрел по моему совету «Теорему» и не понял, почему Теренс Стэмп — это он. Моя гостиница на соседней улице, вывески нет, но дверь особняка распахивает радушный старик, за его спиной появляется строгая негритянка. Это копия дома, в котором я жил в Айове, все забито бессмысленным брикабраком. А. хочет, чтобы я завтра приехал к нему в Вирджинию. Почему нет? Не знаю, как быть с вещами, и решаю бросить сумку со всей одеждой в Вашингтоне. К чему это барахло? В гробу карманов нет. В Москве умер Гейдар Джемаль. Дудинский пережил всех.
Пешком по голландским улицам, населенным печальными африканцами, иду под мелким дождем в Национальную галерею. Здесь можно провести несколько лет, но, пройдя залы со статуэтками Дега, стандартными скульптурами Родена, рисунками Рембрандта, венецианской живописью (две прекрасные картины Пьетро Лонги: игра в горшок и фальшивый обморок), ретроспективой Стюарта Дэйвиса, 40 лет подражавшего Пикассо, подсчитываю, что пора в Вирджинию. Меня немедленно забирает суровая негритянка на Toyota Camry и не произносит ни слова, не реагирует даже на светское замечание о дожде. Начинается ливень, за потоками не видны печальные вирджинские поля. А. ждет меня в колледже, он прогулял лекцию, мы едим киш в деревенском ресторане, ездим по мокрым дорогам, пьем чай. Он говорит, что тут живут пластиковые люди с пластиковыми женами и пластиковыми мечтами. Хочет стать кем-то другим, но не знает, кем и как. Хорошо бы заработать несколько миллионов, а потом пять лет бездельничать. Он родился в Вальпургиеву ночь и отмечен высшей силой. Под драматическим дождем прощаемся навсегда. В аэропорту продают вещи с рожей Трампа (покупаю кружку с его росчерком) и Hillary items с пятидесятипроцентной скидкой. Самолет полупустой, мне достается целый ряд, ложусь на три кресла сразу и засыпаю.
День тревог. Переход из одного терминала Хитроу в другой — полуторачасовое мучение. По пути читаю старый сборник Ходорковского — его вымученную переписку со Стругацким, Улицкой, статьи про левый поворот. На паспортном контроле, как назло, заедает айпад, и вместо посадочного талона возникает книжка Ходорковского. Все вещи я выбросил в Вашингтоне, багажа нет, водитель в Таллине встречает меня мгновенно, до отеля 15 минут, успеваю даже побриться перед интервью.
Ходорковский растолстел. У него хорошее настроение: суд разблокировал 100 миллионов долларов, которые застряли на его счетах в Ирландии. Я забываю почти все вопросы, которые запланировал, кроме одного: почему у него на картинке Фейсбука кот держит в зубах кролика. После перелета из Далласа в Вашингтон заложено ухо и булькает в голове. С Хазовым-Кассией и Супером иду пить Vana Tallinn, а потом на церемонию вручения ходорковских премий. Происходит это все в каком-то «графстве», публика разношерстная: Маша Слоним, которую я не видел лет 20, Геворкян, Божена Рынска, Костюченко, Хайо Зеппельт, Райтшустер, Архангельский и массовка провинциальных журналистов. Все слегка конспиративно, чтобы не проникли шакалы НТВ. В зале круглые столы, украшенные цветами, похоже то ли на свадьбу, то ли на корпоратив. Презентация убогая: циничный конферанс, жуткая инфографика за три копейки, безмозглые журналюги, не способные произнести ничего внятного. Хуже всего выглядят люди, которых МБХ нанял работать в свое движение: бездарность бьет из них фонтанами. Культурой будет заниматься какая-то дуреха. На обед подают «говяжьи щечки», которые я не ем, и «сладость», до которой не досиживаю, потому что иду в красивый подвал с Павлом Соболевым. Выясняется, что он не еврей и не эстонец, а русский, и его русофобия — это self-hatred. Моя компания переместилась в бар Hell Hunt. Здесь же люди из театра Серебренникова, вижу блондина Никиту, который был влюблен в Ученика. Андрей Лошак предлагает выпить Vana Tallinn. Пью слишком много, стреляю сигареты и возвращаюсь в ходорковскую гостиницу «Телеграф» навеселе.
Под эстонским дождем долго идем с Кассией и Супером в огромный музей современного искусства, где нет почти ничего хорошего. Поначалу эстонцы робко подражали Мунку, потом Пикассо, потом Уорхолу. Самый главный нонконформист, Юло Соостер, совсем плох. Мне нравится только Петер Мудист: люди, стоящие вокруг серой пустоты.
Ждем убера на мокром крыльце домика Петра I. Покупаю в антикварном магазине елочную игрушку из знаменитого нацистского набора: красную со свастикой. Я не был в Таллине 25 лет, как раз тогда распустили Советский Союз. Едем в аэропорт с Еленой Костюченко и Машей Троцкой из Брюсселя, которая делает бусы из журнала «Огонек» и путает Машу Слоним с Машей Гессен. Из Таллина — в Брюссель, из Брюсселя — в Прагу. Ухо, вроде бы оттаявшее, снова заложило.
Думаю о скором крахе, причем по всем направлениям. Нужно немедленно уезжать снова, но куда? Разве что в Париж, на ретроспективу Твомбли. Кругом христианская пакость, рождественские концерты. В левом ухе треск и писк.
Перечитываю дневник Ильянена в поисках лишних запятых. Договорился с Нугатовым о переводе «Атлантического острова» Дювера и посылаю заявку в Minuit. Я, как старая обезьяна в брошенном зоопарке, прыгаю в незапертой клетке.
Перевожу пять страниц разговоров с Боулзом (смешные истории про танжерских психопатов) и иду на фильм Эвы Котятковой о безумном художнике Якобе Море. Красные нити привязаны к его спине, перформанс поставили в психбольнице Богнице недалеко от моего дома. Эва Котяткова говорит чрезвычайно быстро, как взволнованная птица, понимаю от силы треть ее чешских слов. Пью имбирный чай в «Лувре» с С. и обсуждаю политические тревоги. Госсекретарем вроде бы назначают путинского лоббиста.
Слишком поздно обнаружил, что Варликовский показывает «Аполлонию» в Варшаве. Билетов, разумеется, нет. Зато оказалось, что он ставит «Ифигению» в Гарнье в конце декабря, и почему бы мне не съездить, а оттуда — на новый спектакль Адасинского в Дрезден?
Суд над Буковским: в компе — тысячи фотографий и фильмов с мальчиками 6—12 лет. Он говорит, что это было хобби, вроде собирания марок. Покупаю права на «Атлантический остров». ИГИЛ (организация запрещена в РФ. — Ред.) снова взял Пальмиру.
Просыпаюсь поздно, опаздываю на урок чешского, зато перевожу еще две страницы Боулза. Госсекретарем назначен Рекс Тиллерсон. Ухо не прошло.
С Г. в тайском ресторане, потом в NOD, выпиваем, как и собирались, много розового вина. В Берлине он три дня тусовался с Брюсом ЛаБрюсом: клуб Ficken-3000, амфетамины, беспорядочная е*ля, в Праге уже выписал русского врача и провел с ним день в постели. Принимает таблетки от биполярного расстройства и похож на меня в юности.
Пришлось вставать в 5, голова трещит от вчерашнего розового, не выспался. Самолет в Амстердам задерживают на 40 минут. По дороге в аэропорт узнаю, что вчера вечером умер Юфит.
Но почему я лечу в Амстердам? Это безумие, мне нужно в Брюссель, оттуда полчаса до Антверпена, а из Амстердама два. Покупаю пончик и вываливаю на куртку всю сахарную пудру. По дороге читаю «Черную вуаль пастора». На вокзале, как Трентиньяна в фильме «Трансъевропейский экспресс», меня дожидаются Лиля и Костя. Едим суп из порея в веганском ресторане. Музей современного искусства ужасен, 5 этажей убогих фотографий 70-х годов, какой-то белиберды из картона, иранского самиздата и хлебных масок, сделанных художницей из Антверпена, путешествовавшей по Северной Осетии. Куда они дели Энсора и Магритта? Идем с Лилей по бутикам, покупаю брюки Drykorn и куртку David Nyman, все это влезает в бездонный рюкзак. Ужинаем возле того же музея, кастрюля мидий и бельгийское пиво. Появляется и уходит Карина Караева со свитой, появляется и присоединяется к нам Корниенко. Чуть не опаздываем в церковь, где устраивает перформанс Кастеллуччи, нужно входить со двора на другой улице. Уиллем Дефо появляется в черной вуали, нам всем выдают молитвенники, поем гимн. Дефо читает проповедь, написанную сестрой Кастеллуччи Клавдией. От пива, мидий и бессонницы у меня тоже черная вуаль перед глазами. Ужасно ослаб и скоро умру, так что новая куртка достанется циничным мигрантам из Йемена. Сидим в первом ряду прямо перед Дефо, который рассказывает с амвона, что его навестило крылатое существо и передало ключ. Повторяем вслед за ним слова молитвы, он уходит, и за его спиной каскадом гаснет свет.
Два часа пьем кофе и спорим о политкорректности. Обнаруживаю в мусорной почте письмо о том, что в гостинице нет портье после 23 часов, а я, в отличие от Дефо, так и не удосужился взять ключ. Телефон не отвечает, но появляется мятая ведьма и отпирает дверь.
Сплю 10 часов и пропускаю гостиничный завтрак: к лучшему, потому что рядом оптимистичное кафе, озаренное зимним солнцем.
Сын Андрея теряется в Индии, но потом находится.
В музее Рококсхаус удивительная кукломадонна Фуке, эротичный распятый Варавва, потемневший сыр «Гауда», похожая на Krazy Kat кошка в сцене грехопадения. В соборе — скучнейший Рубенс и отличные «Семь скорбей Богоматери» 1910 года. Снова кастрюля мидий по-провансальски и пиво. Отличный Музей Майер ван ден Берг с Иисусом, любовно обнимающим апостола Иоанна, и залом Брейгеля с «Безумной Гретой» — я знаю с детства всех ее жаб. Два часа с пересадкой еду до Схипхола. Нужно покупать билеты в Париж, Дрезден и на «Пражскую весну» (на перформанс Гёббельса раскупили за несколько часов в первый день продаж). Сколько весен увидит старик?
Всюду фотографии умершего внезапно Юфита (тромб). В 1985 году у него была совершенно пустая комната, а на красных обоях висела заметка из журнала «Суд идет» с историей ганноверского душителя. Потом, во времена буржуазных свобод, они ездили в all-male турпоходы с Сокуровым и возвращались смущенные, но ничего не рассказывали, хотя мне было страшно интересно.
Вчера поленился купить билеты в Париж, а сегодня поплатился — они уже на 3000 крон дороже. Но никуда не деться, потому что уже есть билет в Гарнье на Варликовского.
Доделываю правку Боулза, а потом начинаю чихать. Все хуже и хуже: кажется, я заразился в самолете, вирус ломает, переворачивает, выбивает переборки. Вечером собирался ужинать с Г., но теперь приходится отменить, и думаю, что это высшие силы специально не дают нам общаться по какой-то причине: в прошлый раз они даже сломали его поезд.
С утра еще хуже, температура под 38, об ужине с Г. можно забыть, завтра он улетает. Покупаю билеты на «Пражскую весну». Может быть, высшие силы повелели, чтобы я выпустил 69-й номер журнала (как раз сегодня доверстали) и умер? Это было бы изящно.
Просыпаюсь вполне здоровый. Начинаю смотреть первый фильм Улли Ломмеля, в нем нет никакого смысла, Фассбиндер бродит в сиреневой рубашке, Эдди Константен что-то смешивает в пробирках (кажется, это пародия на «Альфавиль»), но все вместе роскошно, с тех пор красивых людей сняли с производства. Нужно доделать журнал, дочитать Жуандо, но могу только смотреть в потолок. В голове неумолчный гул станков.
Фильм «Tickled» о сумасшедшем маньяке-миллионере, который, выдавая себя за женщину, шантажом вынуждал мальчиков щекотать друг друга. На это есть спрос, и другой интеллигентный человек, снимающий порно со щекоткой, купил себе приличный домик с бассейном. Люди, которые могут реализовывать все свои сексуальные фантазии, сразу сходят с ума (так говорил Боулз Бишоффу).
В приемной окулиста вывесили портреты именитых клиентов, неведомых мне поп-звезд, телеведущих и актрис, знаю только дирижера Белоглавека. Некоторые позируют прямо у приборов, измеряющих близорукость и давление. У меня 16х18, и я от скромности скрываю от врача, что в очках для чтения мне неудобно читать. Кажется, начинается дальнозоркость.
В «Архе» черное буто: перформанс Мин Танаки и его подруги, которую я сначала принимаю за изможденного мальчика. Они мучаются среди камней и колючей проволоки. Ужинаем с Толей в Chez Marcel: крошечный луковый суп, словно для куклы.
В Анкаре элегантный мужчина застрелил российского посла на открытии выставки, а в Берлине прямо возле Цоо, где я пять тысяч раз проходил, злодей на грузовике врезался в рождественский рынок. К тому же умерла 99-летняя Жа Жа Габор.
Умерла и Мишель Морган.
За весь день не сделал совершенно ничего: как только начинаю заниматься чем-то осмысленным, в голове начинают жужжать провода. Решил отправиться в Берлин, где ловят убийцу, и пойти на скрипичный концерт в филармонию. Заодно посмотрю фильмы Омера Фаста, Boros Collection и инсталляцию Таррелла на кладбище.
Фильм Костылевой о Сосноре, он и в старости красив, но уже превратился в куст или цветок. Ходит в памперсе, 80 лет. Зачем мне такое? Надо купить нембутал поскорее. Засыпаю, потом просыпаюсь и хочу что-то сделать, но не делаю ничего.
Нужно сдать отпечатки пальцев в полиции, я там еще никогда не был, это за парком, но с утра плохо себя чувствую, и мне кажется, что перейти пешком парк не удастся: не знаю, фантазия это или в самом деле недуг. Иду пешком по улице Милады Хораковой, покупаю по дороге в азиатском магазине две коробки кексов-mochi и чай из артишока. Это отделение полиции для получающих убежище, маленькое приемное отделение, все занимает 10 минут, у меня до 2026 года на карточке будет идиотское лицо, но не рассчитываю дожить. Теперь нужно снова делать американскую визу.
Сбегаю с работы на фильм Тома Форда о страдающей галерейщице и насилии по дороге в Марфу, неплохо.
24 года со дня смерти Витткоп, покончившей с собой или просто умершей от отвращения за день до Рождества. Переиздали сборник ее стихов. Целый день редактирую книгу Жуандо о животных. Читать все сложнее: в голове грохочет оркестр, что-то булькает и пищит. Я так и не смог выздороветь, насморк и слабость. Разглядываю куртки из новой коллекции Acne. Лучшая стоит 2200 евро. Когда-то это казалось гигантской суммой, сейчас уже не поймешь.
Оказалось, что мой рейс — последний в рождественскую ночь. До аэропорта ходит только один кривой автобус в зимней пустоте, и я — единственный пассажир; все закрыто, и магазины, и рестораны. Целый день болит голова — кажется, отравление орехами, а может, что-то с давлением. Погода меняется, мелкий дождь.
Рамка в пустом аэропорту пищит, мой билет не читается сканером: возможно, это предупреждение, что грядет какая-то пакость. Надо сидеть дома, купить роскошный матрас и целыми днями читать Чехова.
Сложными путями добираюсь до Сакре-Кёр точно к полуночи. Наверху звонят рождественские колокола, а внизу молодые арабы слушают рэп и курят марихуану: не знаю, вызов это неверным или им нет дела до младенца Иисуса и его приключений.
Встречаюсь с Марусей и Лилей. Они хохочут, нарушая рождественское благолепие. На мессе не так уж много людей. Наверное, робкие христиане боятся терактов. Много индусов и латиносов; неистово трогают куклу младенца Иисуса в вертепе, суют пальцы в чашу с водой, щупают статую Богоматери: тактильная вера, как у Фомы. Вылезает недо*банная американка, похожая на воблу в сиреневом свитере, и молится в микрофон по-английски. Пора спать.
Разбился военный самолет с хором Александрова, журналистами трех телеканалов и доктором Лизой, потом умер Джордж Майкл. Я же иду пешком до Помпиду, единственного работающего в городе музея. Выставка Сая Твомбли гениальна, хожу, как кот вокруг сметаны, по залу, где висит цикл о злодеяниях императора Коммода, 50 лет назад возмутивший критиков. Выглядит это так, словно маньяк напал на картины Бэкона и долго лупил по ним шваброй. Еще четыре часа смотрю сначала советское искусство из коллекции Потанина (Пригов ест курицу и поет арию; сколько стоят теперь «гробики стихов», которые он мне дарил?), выставку египетского сюрреализма, а потом работу, которая получила приз Дюшана: фильм и инсталляцию, посвященные воображаемым конечностям и фантомным болям. Только к четырем часам, когда снова начинается мигрень, понимаю, что забыл пообедать. Заказываю овощной суп и ризотто в бессмысленном месте, приходит Маруся, двигаемся к опере, разговаривая о судьбах всемирных фриков. Веселкин просит милостыню, Донских фон Романов хотел жениться на Татьяне Никольской, Франсуа Жибо уже 90 лет, но у него новые любовники.
Мигрень с адской силой начинается в опере, ко второму отделению делается нестерпимой, а потом резко прекращается. Варликовский перенес действие из храма Дианы на курорт для старух 50-х годов, разгородил сцену огромным зеркалом и раздел призрак красивого Ореста догола. Никогда еще не слышал столь сокрушительного свиста и буканья.
Очень воодушевлен и по дороге на площадь Клиши подпрыгиваю от восторга: я еще жив! Правда, от эспрессо бешено начинает стучать сердце, но решаю не обращать внимания. В телефоне пристают страшные люди, в том числе серопозитивный индус в гротескных очках.
Хочу дойти пешком до Северного вокзала, но сворачиваю на Монмартрское кладбище и фотографирую могилу Виктора Браунера. Вот пугающая судьба: он несколько раз рисовал себя с вытекшим глазом, а потом ему и впрямь выбили глаз, правда, другой. Такая прямая шутка тех, кто над нами надзирает. Голова не болит, но чувствую себя ужасно, почти как в Бергамо (сглаженная форма панической атаки после крепкого чая). Самолет задерживают на час из-за спущенного колеса, и я представляю, что мы валимся в море, как вчера путинские музыканты. Но успеваю доехать до дома, купить в пустом после праздников ресторане пиццу, а потом, засыпая на ходу, добраться с Серебряными в Дрезден (наконец-то открыли весь автобан, который строили 30 лет, и теперь ехать всего полтора часа). Ужинаем в Хеллерау, выпиваю два бокала розового чилийского вина. Derevo продает барахло в комнате, превращенной в блошиный рынок, бродит Адасинский в костюме бомжа, и никто на него не обращает внимания. Труппа исчезла, он превращается из клошара в мнимого покойника, прародительницу Еву, Демиса Руссоса, сгорает на адской сковородке и становится новым существом, сотворенным из звездной пыли. Кажется, это уже конец, прощальный спектакль, но черт знает.
Из Баварской оперы пишут, что Варликовский ставит у них «Женщину без тени» и «Меченых» в июле. Придется ехать туда из Карловых Вар. Жизнь еще теплится в остывающих печах.
Доделан журнал, все исправления внесены. Наверное, это последний номер, нет сил собирать еще один. Звоню Божене Рынской, которую хотят лишить гражданства, как Троцкого.
В кунстхалле города Эмден выставка Николая Аструпа, о котором я читал в «Гардиан». Рядом Бремен, так что можно навестить Суперфина. Больше ехать некуда, Европа закатилась. Засыпаю, так и не доделав Жуандо.
Кастеллуччи ставит «Тангейзера» в Мюнхене. Обама высылает российских дипломатов, целую стаю. Говорю с финансовым аналитиком Демурой, который больше не предрекает падение рубля до 125, потом иду стричься и беседовать с парикмахером, потрясенным смертью Джорджа Майкла. Весь день туман.
Начинаю читать замысловатого педофила Энгуса Стюарта о Танжере и воспоминания Марины Абрамович. Опять мигрень непонятной природы.
Сбегаю с работы в кино, на фильм «Arrival» про инопланетян, думаю, что впереди старость, а вокруг идиоты, ужасный Путин, ужасный Трамп.
Ужинаем в ресторане Carmelita, который летом мне нравился, а зимой разонравился. Закрываются они в 23:30, идем на берег Влтавы, нет шампанского. Скучные люди отпугивают свою смерть, запуская шутихи. Поскорее домой.
Неужели удалось дожить до 2017 года? Анальная клоунада не кончается.
Продолжение следует.
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиМария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 20249606Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
9 августа 202410786Быть в России? Жить в эмиграции? Журналист Владимир Шведов нашел для себя третий путь
15 июля 202413808Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
6 июля 202414823Философ, не покидавшая Россию с начала войны, поделилась с редакцией своим дневником за эти годы. На условиях анонимности
18 июня 202419360Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова
7 июня 202420130Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202421866