30 ноября 2016Литература
208

«Мы работали на Нобелевскую премию Алексиевич»

Издатели. Борис Пастернак, «Время»

текст: Антон Боровиков
Detailed_pictureБорис Пастернак© Антон Луканин

В Москве открылась традиционная ярмарка интеллектуальной литературы non/fiction. COLTA.RU поговорила с главами издательств — постоянных участников ярмарки, с лидерами интеллектуального книгоиздания в России.

— Вы учились на физическом факультете, были советским журналистом, потом — журналистом в новой России. Теперь вы — книжный издатель. Как книги — самое, казалось бы, отвлеченное занятие — могут быть вам интересны?

— Смотря какие книги — и смотря какая повестка на дворе. Взять, к примеру, одно из самых важных для нас изданий — восьмитомное собрание сочинений Андрея Дмитриевича Сахарова. Очень даже привлечено к повестке. 30-томник Солженицына в работе — восемнадцать томов уже вышло. Очень актуальный автор, судя по тому, что идейные ненавистники повесили чучело с его лицом у дверей Музея ГУЛАГа. У нас собралась огромная поэтическая библиотека — около двухсот книг. Поглядывая на эту полку, понимаю, что поэзия бывает еще более актуальной, чем проза или публицистика. Когда массив такой большой, видишь динамику, понимаешь, что в моде, о чем пишут, чем души заняты.

— Очень редкая мысль, что поэзия актуальнее прозы!

— Для меня, по крайней мере, это так. Всегда были любимые авторы, у которых улавливал, как мне казалось, главное — нерв времени. К тому же среди поэтов мне почему-то яснее градация: гении, великие, выдающиеся, значительные, замечательные… Я несколько раз слышал упреки в том, что мы, дескать, выпускаем много поэтов второго, третьего ряда. Но не все ж печатать Мандельштама с Цветаевой! В любом ларьке на вокзале можно увидеть эту «большую пятерку» — как в Африке слона-носорога-льва: Пастернак, Цветаева, Ахматова, Мандельштам, Бродский. Они уже стали фактом быта: в таком виде, в сяком, в серии, маленьким форматом, большим, с картинками и без — десятки изданий. Здорово, замечательно! Но дерево растет верхушкой, надо заниматься и мелкими веточками — мы не обязательно знаем, во что они вырастут. Иногда по одному пронзительному стихотворению понимаешь, что человеку надо дать высказаться. Жизнь потом сама решит, к какому ряду он относится, к первому или третьему. В этой серии много таких тоненьких, маленьких книжечек…

— Да, вспоминаю на полке. Но как человеку опубликовать свои стихи у вас?

— Жива, слава богу, культура толстых журналов, которые с удовольствием печатают поэтические подборки. Мы обязательно интересуемся у потенциальных авторов: а как у вас с журнальными публикациями? Это важно — сегодня именно в журналах работают лучшие эксперты. Потом — семинары, литобъединения. Кто-то считает, что это отживающие формы, на смену им пришла Сеть. Думаю, это не так. Разговор лицом к лицу незаменим, некоторые вещи можно проговорить, только глядя в глаза человеку, который понимает тебя и твой язык. У [Сергея] Филатова в «Липках» обязательно есть поэтическая секция, очень хорошие поэты ведут занятия. Даже интернет-сайты поэтические, где на десяток более-менее приличных стихов приходится мешок белиберды, — даже они все равно полезны и важны.

— Вам присылают рукописи?

— Самотека почти нет. Авторы попадают к нам самым естественным путем — по знакомству. Кто-то говорит: есть поэт, очень рекомендую почитать — вот стихи. Или: в таком-то семинаре появился классный мальчик. Среда знает себя — понимает, кто чего стоит.

© Издательство «Время»

— Приходится ли вам держать баланс между новым и провокационным? Есть, скажем, альманах «Транслит»…

— Не уверен, что удержать такой баланс нам удается. Да и специальной цели такой нет. Но разделение, конечно, существует: есть места, куда лучше нести одни стихи, есть — куда другие. Мы достаточно консервативны. Хорошо быть частным, независимым издательством: нам эти стихи нравятся — и все тут. У нас такое направление мозгов, мы его готовы отстаивать. Если же мне стихи не нравятся, я совершенно не считаю, что их не надо публиковать — пусть! Но в другом, близком по направлению издательстве. Стихов, конечно, выпускают преступно мало — четыре-пять издательств на виду. Но они все-таки разные. Κolonna Publications — я понимаю, какие стихи там. «Новое издательство» — понимаю, какие там. «Воймега», «ОГИ» — это все на разные вкусы…

— Затруднительно ли распределять работу в издательстве?

— Все просто и не просто. У нас три учредителя: Алла Гладкова, Валерий Калныньш и я. С Калныньшем проще всего, он — главный художник и занимается своим делом. Остальные командирские обязанности мы с Аллой Михайловной делим пополам. Сознательно не вводили должность главного редактора — есть два директора. У одного больше административных и финансовых обязанностей, у другого — производственных. Иногда меняемся местами. Сегодня разделение такое: я занимаюсь больше административной работой, а она — производством. Есть несколько редакторов: прозой больше других занимается Татьяна Тимакова, детскими книжками — Регина Данкова, собраниями сочинений — Наталья Анатольевна Рагозина, редактор Солженицына, Роя и Жореса Медведевых. Поэзией чаще других заведует Лариса Владимировна Спиридонова. Всего нас 14 человек. Хотел сказать «вместе с уборщицей», но как раз уборщица не в нашем штате, приходящая.

— Редакторы занимаются уже тем, что вы выбрали к печати?

— Да.

— То есть редактор — всего лишь технический персонал?

— Не сказал бы. У редактора полная самостоятельность, хотя первое решение принято: книгу публикуем. Но редактор читает, потом приходит, размахивает версткой и говорит: «Что за ерунда?» И начинаем разбираться. Иногда с автором работать просто не надо. Есть, к примеру, прозаик Андрей Дмитриев. Ему запятую редактор пытается снять — а он на дыбы. И я понимаю, что не надо менять там ни одной запятой, потому что автор безупречно грамотен и безупречно требователен к своему тексту, нечего нам там делать. А есть писатели, которые гораздо менее аккуратны. Другая школа. Неряшливо — но цепляет, наблюдения точные. Редактору раздолье, трясет автора, как грушу: «Давай улучшать. Тут поправим, заменим, у тебя три раза одно слово в абзаце». А он: «Ну и что? У Платонова — пять раз». Начинается диалог.

— Много работы?

— Перестаем справляться. В ближайшее время придется принимать еще парочку редакторов.

— Сколько редактор занят в течение дня?

— Понятия не имею (смеется). Мы ему даем рукопись и говорим, что к такому-то числу надо бы сдать. Он говорит, что три дня его не будет, — и никто от него не требует, чтобы он сидел в соседнем кабинете, как Пимен в келье. У нас одна из верстальщиц работает в Италии — и прекрасно справляется. Редактор Тимакова только что родила третьего ребенка — из дому ей выходить и сложно, и неохота, сидит дома, ведет одновременно три книжки.

— Есть ли норма у редактора?

— Мы пока не вводим. Мы же видим: люди работают не за страх и не за зарплату, а за интерес и совесть. Зарплата, кстати, маловата, надо бы побольше — но жизнь пока не позволяет. Поэтому спокойно реагируем, если кто-то занимается чем-то еще для приработка. В начале месяца составляем план: 8—10 книг распределяем между редакторами, примерно представляя себе их трудозатраты. Если представления о нагрузке окажутся неверными — подкорректируем.

© Издательство «Время»

— Как вы нанимаете новых людей?

— Мы ни разу не объявляли конкурса «Требуется…» — люди как-то сами появляются. Рынок достаточно узкий, выбор очень небольшой — готовить редакторов в вузах практически прекратили. А требования все-таки высокие: нужна не только квалификация, но личная заинтересованность, культура, нужно, чтобы человек был знаком с книжным миром. К тому же каждый сотрудник у нас — универсальный солдат. Редактору не зазорно посидеть корректором или постоять у прилавка на ярмарке. Никаких вопросов.

— Если бы сейчас вам предложили войти в состав крупного издательства?

— Мы такие предложения получали неоднократно и всегда отказывались. Однажды, лет десять назад, бес попутал, почти согласились: нам назвали такую неадекватно большую сумму отступного — «понимаем, что нужна морковка, — получите». Мы дрогнули. И даже вступили в переговоры. Но потом одумались: поняли, что, продав эту «постылую свободу», все равно продешевим. Извинились, сказали, что погорячились. Что-то давно, кстати, ничего не предлагают — ситуация на рынке не та, кризис в отрасли.

— Вы переживаете кризис?

— Да.

— У вас есть прибыль?

— Да.

— Но кризис сильно ударил?

— Он большой, серьезный. Отрасль упала, по разным версиям, на 25—40 процентов. Но есть сегменты, где падение поменьше. Самое серьезное падение — в массовой литературе: Донцова, Шилова, Полякова… Самым издающимся в России писателем была и есть Дарья Донцова. Но если суммарный тираж ее книжек в 2008 году — почти десять миллионов экземпляров, то в 2014 году — всего полтора миллиона. А в 2015-м — еще меньше. Пострадали женский роман, детективы, всяческая попса. Мы в этих сегментах никогда не работали — да и не смогли бы, не умеем. Есть, конечно, и у нас книги с выдающимися результатами, тиражами больше ста тысяч, но их немного. Это, к примеру, роман «Ложится мгла на старые ступени» Александра Чудакова или детская книжка «Время всегда хорошее» Андрея Жвалевского и Евгении Пастернак. Но это приятные исключения. Обычный тираж — три-пять тысяч. Я шучу, что почти всех покупателей, которые разбирают эти наши тиражи, мы уже знаем в лицо. Наш сегмент качественных книг почти не съежился из-за кризиса. Отсеялись те, для кого книга не была предметом первой необходимости. «Массовка» ушла в электронную книжку. А нашу продукцию в гаджеты закачивают редко: есть некое тактильное тяготение, любимые книги люди держат в бумажном виде.

© Издательство «Время»

— Книги Светланы Алексиевич вы издавали до того, как она получила Нобелевскую премию?

— Да. Мы десять лет назад подписали с ней договор на все издания на русском языке. Истекли права на ее книги у других издателей, мы предложили Светлане свои услуги, и она сразу же согласилась. Это легко объяснимо: мы с ней дружим лет 45, не меньше, оба из Минска, работали в одной газете. «Вес» Светланы я хорошо себе представлял, ее довольно много издавали в советское время — «У войны не женское лицо» была одной из самых издаваемых книжек. Лауреат многих советских премий, включая Премию Ленинского комсомола. Почему кому-то показалось, что она будет менее интересна в наши дни, — не знаю. Мы выпускали в виде четырехтомника ее произведения, они хорошо раскупались до всякой Нобелевской премии. Она никогда не любила появляться на публике, но когда появляется, к ней выстраивается хвост — подписывать книжки. В Минске на книжной ярмарке — еще раз подчеркиваю: до присуждения Нобелевской премии — подписала 700 книг. А насчет Нобеля… Я был абсолютно уверен, что рано или поздно она эту премию получит, потому что достойна ее. Наш пятитомник, уже с заключительной книгой «Время секонд хэнд», сразу был сделан как бы под Нобелевскую премию — в суперобложках, с дорогим оформлением, со сложными лаковыми покрытиями: мы предполагали, что в эти обложки скоро придется вписывать слова «лауреат Нобелевской премии». Что и произошло. Мы, правда, считали, что премию она получит в 13-м году, сразу после выхода завершающей книги цикла. Все тогда об этом гудели на Франкфуртской ярмарке. Не получила в тот год, печально. Ну, через два года получила.

— Когда вы узнали об этой новости, совсем не удивились?

— Удивления — никакого, радость — огромная. Мы ведь тоже работали на премию Алексиевич, как и многие издатели в Европе. Чтобы книжки вышли почти одновременно в Москве, Стокгольме, Берлине и Париже, мы свое издание слегка придержали, а иностранцы ускорили переводы. Это был удар на весь читающий мир — всё успели, выпустили. Она была нарасхват — приглашали на презентации и встречи по всей Европе, там к ней очень хорошо относятся, вполне по ее заслугам. У нас же… Некоторые странные люди считают, что Нобелевская премия — это такой чемпионат мира по литературе. Собрались писатели — и меряются талантами. А академики оценивают, кто лучше пишет. Послушайте, у Нобелевской премии есть устав, и в этот монастырь нечего лезть со своим уставом. И своя история у премии: мы, к примеру, просто не помним многих лауреатов, особенно первых лет, когда награждалось неадекватно много скандинавов — шведская же премия.

Премия, разумеется, очень политизирована, что звучит и в формулировках: идеалы гуманизма, следование традициям великих национальных литератур. Конечно, очень важна гражданская позиция писателя, его линия поведения. Очень важно, насколько он известен в мире. Если это закрытый, герметичный поэт, который творит на своем языке, мало кто его знает — минимум шансов. Он должен быть переведен и известен в главных читающих странах мира. У Алексиевич эта позиция была безупречной. Мы были в Стокгольме на вручении, много с кем там разговаривали, в том числе и с членами академии. Часто слышали: нельзя позволять премии закисать, становиться чересчур традиционной, предсказуемой. Хочется выскочить в сторону. И мы видим: Нобелевский комитет пробует на зуб разные литературные направления и формы. В 13-м году премию получила Элис Манро, нам тогда говорили: «За рассказы никогда еще не давали. Давайте попробуем». Попробовали. Про Алексиевич говорили: она журналист, не писатель. А нобелевские академики оказались людьми незашоренными: «Давайте попробуем. Документальность — это явно расширение границ премии, следование общему тренду в культуре». Смотрите, какие фигуры стояли в первой десятке у букмекеров нынешней осенью: Филип Рот, фантаст, Боб Дилан, бард…. «Недолитература»? Посмотрим. Я у Алексиевич спрашивал: как по-твоему, кто получит? Она говорит: «Наверное, Мураками. Он 15 лет в очереди». А я помню разговор со шведским издателем, который хорошо осведомлен о делах Нобелевского комитета: «Чересчур коммерческий, слишком ориентирован на популярность, чего-то важного не хватает». Это позиция не академии, а конкретных людей. И если Мураками премию в конце концов получит, общественность будет говорить: «Вот видите, и коммерческая литература, но очень высокого качества, может быть удостоена». Правильно себя ведет Нобелевский комитет.

© Издательство «Время»

— Татьяна Толстая написала, что премия Алексиевич — это «серпом по яйцам»…

— На одном круглом столе сразу после присуждения Светлане премии сидела хорошая журналистка. Говорит: «Здесь среди нас — пятеро журналистов. И у каждого — по несколько книг интервью. И каждая из этих книг лучше, чем у нее». Даже спорить не стал — чего время терять, если не видит разницы… Когда же спрашивают: «Почему не Татьяна Толстая?» — я готов согласиться, что Татьяна Никитична, возможно, талантливее Светланы Александровны как художник. Но, пардон, на основании чего премию-то давать? Нужно, чтобы кто-то писателя выдвинул, обосновал это выдвижение. Широко известный писатель, творчество которого вызывает отклик у людей по всему миру, — это минимальное требование должно быть соблюдено. Татьяна Толстая, кстати, о себе и не говорит — она просто недовольна решением Нобелевского комитета, недовольна высказываниями лауреата по разным поводам. Ну что ж, имеет право, примем это к сведению.

А насчет книг, которые лучше, чем у Светланы… Алексиевич каждую свою книгу пишет лет по пять-десять. Кропотливая, ручная работа. На вопрос, почему взяла из интервью эту фразу, а не ту, отвечает: «Я так слышу». Идет тщательнейший отбор из сотен интервью. Выбирает один-два абзаца. Почему? Абсолютный слух — это тоже такой талант. Он не в цветистых метафорах, не в фиоритурах, а в слухе. Простая русская женщина произнесла монолог. Попав в книгу Светланы Алексиевич, он трогает тысячи других простых женщин в Америке, Японии и еще где-то. Она оказалась таким универсальным ухом…

— У вас есть свой читатель? Кто это?

— Можно выделить несколько групп. Мы работаем на аудиторию, которая интересуется новинками в прозе и поэзии, следит за литературными премиями, в курсе, кто получил Русский Букер, а кто всего лишь был в шорт-листе, кто лидирует в «Большой книге», за кого голосует интернет. Литературных премий у нас сейчас достаточно много, они охватывают, пожалуй, весь спектр современной словесности — и это хорошо. По общему объему выпуска «Время» не входит даже в первую сотню российских издательств. А по числу литературных наград мы, пожалуй, в первой тройке. Так что первая важная для нас группа — читатели «премиальной литературы», профессионалы книжного дела, литературная общественность.

Вторая часть нашей аудитории — взрослые интеллигентные люди, которые привыкли почитать перед сном, а не пялиться в телевизор. Их уже не сорок миллионов, как прежде, а миллиона четыре. Им мы предлагаем то, что на книжном рынке называют «качественной прозой». При этом прошу обратить внимание, что мы почти не издаем ни переводной литературы, ни отечественной классики — так что речь идет о современной русской прозе. Считаем большой удачей, если удается ввести в оборот новое имя. Пример — Елена Катишонок. Четыре ее романа регулярно допечатываются. А «Жили-были старик со старухой» удостоен премии «Ясная Поляна». Это особенно впечатляет, если учесть, что Елена Николаевна живет в Бостоне. Елена Минкина-Тайчер дебютировала у нас романом «Эффект Ребиндера», потом вышла книга «Там, где течет молоко и мед» — традиционная, серьезная качественная проза, далекая от примитивного дамского романа…

© Издательство «Время»

И есть третья часть аудитории, которую мы в значительной мере сами сформировали. Мы почти не занимались детской литературой… Но потом наши постоянные авторы Андрей Жвалевский и Евгения Пастернак — они очень удачно стартовали серией для взрослых «М+Ж» — начали писать для подростков. Сегодня трудно поверить, что всего лет десять назад эта ниша была почти пустой. Для малышей остались с советских времен Чуковский, Маршак, Барто — а подросткам советскую книжку «про пионера-героя» трудно уже было впарить. Пастернак и Жвалевский одними из первых эту нишу стали наполнять современными книжками. Теперь для издательства это «кормящие авторы»: благодаря продаже их тиражей мы можем выпускать других, не столь популярных пока авторов. Кто их аудитория? Мы считаем, что это продвинутый 6—11-классник, у которого ни кино, ни видеоигры не отбили охоту читать, который вертится в среде довольно умненьких и начитанных, готов воспринимать новую информацию про себя и свой круг. Не «стрелялки» и не «для вас, девочки» — розовые сопли, которые якобы положено читать. Серьезная, нормальная, проблемная проза — она и сама выросла, и сформировала свою аудиторию.

© Издательство «Время»

— Из-за чего интеллигентная аудитория так съежилась?

— Все, что произошло после 1991 года, сказалось. Те люди любили почитать, но не очень умели жить. Когда началась эра предпринимательства, активные люди ударились в зарабатывание денег — времени на чтение не оставалось. К сожалению, и оболванивание людей продолжается: привыкли смотреть телевизор, пережевывать масскульт, который выбивает книгу из рук.

— Ваши тиражи — три-четыре тысячи, а не четыре миллиона для той «интеллигентной аудитории», о которой вы рассуждаете.

— Мы же не одни на рынке! Разрыв, конечно, все равно большой — можно только погоревать. Но надо 10—15 лет плотно поработать со взрослой аудиторией, она же тоже воспитывается. Я оптимист — думаю, нынешняя дебилизация не вечна.

— Почему в советской стране роль писателя была престижнее, чем роль режиссера?

— Времена меняются. Но работа писателя лежит и в основе кино: где есть приличный сценарий, есть и хорошее кино, где нет — «ржачная» жвачка. Композиторы и художники могут, конечно, обидеться, но я считаю, что писатель — главный творец культуры. Сегодня визуальное искусство преобладает, но оно все равно мощно сопряжено с литературой, никуда от этого не деться. В мире это понимают. На Парижском книжном салоне или на Франкфуртской ярмарке непременно стоит по десятку телевизионных автобусов с тарелками. Идет непрерывный телерепортаж. У каждого серьезного канала есть там передвижная студия. Идет мимо писатель — его хватают, заводят в студию, и начинается серьезный разговор. Общество считает, что писатель достоин того, чтобы узнать, что он думает — и не только о своей книге, но и обо всем, что важно: о жизни, о морали, о политике. Вышел из студии писатель — поймали критика. Репортер-ведущий, как паук в паутине, плетет суточный эфир. У нас — не так. Посмотрите телевизор: о Московской международной книжной выставке-ярмарке, о non/fiction — пятиминутный репортаж о том, что открылась и что ее посетил какой-нибудь начальник. И под занавес такой же репортаж: «закрылась, было представлено 2000 издательств и 30 стран». Всё. Поставьте у нас несколько студий на ярмарке — пусть не только сериал вечером, а хотя бы минут пятнадцать серьезного разговора. И быстро поменяется атмосфера. На главных каналах исчезла литература как таковая — разве что в три ночи.

— Как вы распространяете книги?

— Через оптового партнера — торговый дом «Лабиринт». Половина книг продается через его интернет-магазин, у них по стране порядка 300 пунктов выдачи заказов. Вторая половина — через магазины. Самая насущная проблема сегодняшнего книжного распространения — отсутствие независимой и массовой сети продаж, чего-нибудь типа былой «Союзкниги». У нас главные сети принадлежат конкретным крупным издательствам. А им выгоднее торговать собственными книжками, нежели чужими. Они берут только те, без которых в приличном магазине нельзя обойтись, — ну, к примеру, ту же Алексиевич. А так… АСТ и «Эксмо» издают в сумме больше десяти тысяч названий в год — хватает своего продукта, чтобы заполнить полки любого магазина.

— Может ли помочь вам государство?

— В Петербурге оно на 90% освободило от арендной платы магазины сети «Буквоед». Хорошо бы и в Москве сделать что-нибудь похожее. Да и по всей стране. Понимаете, бакалея окупается, книги — нет. С квадратного метра площади книжного магазина денег снимается меньше, чем в продовольственном. Это не значит, что его надо закрывать. Или закрывать библиотеку, если в нее народу приходит меньше, чем в магазин за водкой. Книжный магазин нужно рассматривать как учреждение культуры, а не как торговую точку.

— На вашем сайте внизу написано, что вы получили поддержку правительства Москвы.

— Нам дали грант на выпуск дневников академика Богословского 1913—1919 годов и один раз оплатили стенд на книжной ярмарке — чтобы принять участие в ярмарке, надо заплатить 200—300 тысяч рублей за стенд, просто чтобы встать. Один из комитетов московского правительства рассматривает обоснованность просьб о помощи и помогает, если просьба резонная. Заявки на гранты мы подаем и в Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям. По программе «Культура России» одно издательство в год может получить три-четыре гранта. Мы их получаем регулярно.

— Должен ли быть канон книг?

— Да. Но таких канонов должно быть штук сто. Можно на сайте повесить «100 книг, которые необходимо прочесть каждому» — версия такого-то. Мне страшно интересно, какие книги, по мнению известного человека, должен прочесть каждый. Но если взять, к примеру, Ирину Прохорову, Бориса Куприянова и меня — дай бог, чтобы совпали 10—15 позиций. Разве плохо? Есть, правда, в книжной среде такое понятие — суперклассика. Вот у меня на столе лежит список…

— Читаю: Карамзин, Пушкин, Лермонтов, Грибоедов. Зачем вам они?

— Да вот подумываем, не выйти ли и нам на этот рынок. Только просто переиздавать как-то скучно, нужно придумать что-то новое в подаче, в сопроводительных материалах. Попробуем поискать некую «добавленную стоимость» в издании классики.

— Вы видите в России какую-то интеллектуальную моду?

— Да, конечно. Мне очень нравится мода на документальность. «Театр.doc» как направление кажется искренним и потому перспективным. Тяготение прозы к документальности уловил Нобелевский комитет. Новое кино привлекает дилетантов-любителей. Начинают снимать «с плеча», дрожащей камерой, телефоном — все идет под маркой «новой искренности». А вот когда огромные деньги вваливаются в какой-то насквозь фальшивый блокбастер — дай ему бог провалиться в прокате!

— Вы бы открыли сейчас издательство?

— Наверное. Мне интересно, хотя сегодня меньше степеней свободы, даже экономически трудно открыть, найти сбыт. В конце 90-х был очень жадный рынок: стотысячные тиражи проглатывались, шальные деньги вкладывались в авантюрные предприятия. Сейчас авантюрность исчезла. Риски очень большие, свободных ниш мало, воткнуться в рынок тяжело. Были и есть очень интересные и яркие предприятия, которые прекрасно начинали, но прогорали, банкротились — увы. Превосходное издательство «Амфора». И вот читаю: 16 судебных исков, не в состоянии рассчитаться по долгам. Понимаю, что в чем-то серьезно просчитались, схватили кусок не по зубам, вложились не в то. Мне будет ужасно жалко, если «Амфора» не вернется на рынок.

© Издательство «Время»

— Но тогда — как вы все-таки решили открыть издательство тогда?

— Я работал в многопрофильной фирме «Полифакт» в Минске. У нас было несколько направлений развития, в том числе и издательское. Мой товарищ Евгений Будинас, к сожалению, уже умерший, вел музейное направление — мы построили под Минском крупный музейный комплекс народного быта и ремесел «Дудутки». Вколотили туда огромные деньги. Музей состоялся, давно уже не нам принадлежит, развивается и набирает популярность. Автобусы с туристами, сувениры, платные экскурсии… Но первоначальные деньги, которые были вложены в создание «Дудуток», были заработаны именно издательским бизнесом. Музей был затратным предприятием, а издательство — зарабатывающим.

И в какой-то момент нам стало обидно: книжные деньги не идут на развитие издательства, оно тормозится. А тут как раз у «Полифакта» появился новый источник заработков — производство ценных и защищенных бумаг. И мы выделили издательство из общего предприятия. И тут же заложили на стапелях большой книжный проект «Итоги века. Взгляд из России». Планировали издать 21 огромную антологию, удалось же до всех дефолтов и кризисов выпустить только восемь. Тогда было очень грустно, что проект остановился, но сегодня я с изумлением смотрю на то, что сделано. Совершенно неподъемная вещь по нынешним временам. В той серии вышли великие книги: «Строфы века», «Строфы века — 2», «Самиздат века», «Сказки века», «Фантастика века», «Кухня века», «Детективы века»… Недавно в Чеховской библиотеке была встреча из цикла «Классики XXI века» — собрались те, кто работал над томом «Самиздат века». Так я с удивлением узнал, что принадлежу к классикам XXI века. Поразительно интересные вещи вспоминались и рассказывались — я просто развесил уши, половины не помнил.

Все, что я рассказываю, имеет прямое отношение к рождению издательства «Время» — именно на проекте «Итоги века» мы познакомились с Аллой Гладковой. Я ушел работать в издательский дом «Время», который выпускал газету «Время новостей», и организовал там книжное подразделение, директором которого стала Гладкова. Через год оно было выделено в самостоятельное издательство.

— Приходилось вкладывать свои деньги?

— Их не было. Но стартовали мы очень успешно — начали с четырехтомника Михаила Михайловича Жванецкого. Нам, кстати, книготорговцы тогда говорили, что это дело провальное: «Кому нужен Жванецкий на бумаге? Всем нужны записи, кассеты — это слышать надо!» Мы же считали и считаем Жванецкого большим русским писателем. И не ошиблись — несколько быстро раскупленных тиражей позволили сразу заработать и запустить конвейер.


Понравился материал? Помоги сайту!

Ссылки по теме
Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20243942
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20245443
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202412214
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202418733
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202422880
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202428187
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202428824