Квартирник

«Последняя семья» Яна Матушиньского — еще один пропущенный шедевр

текст: Василий Корецкий
Detailed_picture© Hubert Komerski

Тяжеловесная олдскульная психодрама в духе Ханеке, «Последняя семья» Яна Матушиньского — едва ли не самый важный польский фильм 2016-го. Хроника семьи очень популярного в Польше художника-сюрреалиста Здзислава Бексиньского (и его сына Томаша, популярного в 80-х диджея и переводчика фильмов), практически док, скрупулезно реконструирующий скандалы, происшествия и смерти, происходившие в типовой квартире Бексиньских на протяжении 30 лет; удивительно, но этот колосс — полнометражный игровой дебют молодого (32 года) режиссера. Бексиньский, человек особенный, мало чего стеснявшийся, подробно документировал всю свою частную жизнь: с 1957 года он вел фотохронику и записывал семейные разговоры на магнитофон, потом, с появлением доступных видеокамер, перешел на видеодневники (их фрагменты есть в фильме). Собственно, на этих материалах и основана картина Матушиньского, вводящая в хроникальные мизансцены фигуру самого Бексиньского (его играет Анджей Северин, постоянный актер Вайды), профессионального вуайера, саркастического наблюдателя обычного житейского инферно. В Польше «Последняя семья» стала фестивальным хитом, но за пределами страны ей повезло куда меньше: в Локарно ограничились актерским призом Северину, на киевской «Молодости» фильм получил Гран-при — и ноль отзывов в прессе. Зато на недавнем «Духе огня» в Ханты-Мансийске показ «Семьи» стал главным событием — и открытием — фестиваля (хотя фильм и получил второй по значимости приз). А с недавнего времени это выдающееся кино доступно и в сети.

Винил, прог-рок и бондиана — вот три самые страшные вещи в житейском хорроре Матушиньского. Да еще гаджеты, с обновлением которых (громоздкий кассетник меняется на Walkman, фотоаппарат — на монструозную VHS-камеру) происходит обратный отсчет жизни героев, в остальном утомительно одинаковой. Болезни, смерть, безумие, отчуждение и тесная безысходность были вечной константой для семьи Бексиньских по крайней мере с 77-го. В это время Здзислав, получивший две — для себя и взрослого, но психически нестабильного сына — квартиры в новостройках Варшавы, переезжает с женой, матерью и тещей из провинциального Санока в столицу. Не слишком просторные апартаменты в блочном доме на краю города превращаются в арену большой (ну, насколько позволяет метраж) трагедии. А маленькие мещанские радости и увлечения, новый LP или завезенная из-за границы видеокассета, становятся той соломинкой, за которую цепляются герои в попытках придать интересный смысл существованию, жанр которого для зрителя сразу определен как жестокий экзистенциальный абсурд.

© Hubert Komerski

Видеть на экране страдания не страшно — страшнее видеть, как они превращаются в скучную обыденность. Еще страшнее наблюдать, как герои «Последней семьи» пытаются спрятаться от тотальности этого страдания за эфемерностью поп-культуры. Рок, попс, голливудские хиты — на все эти некогда всеохватные моды фильм смотрит с высоты XXI века, знающего цену — и срок — любой популярности. И к живописи самого Здзислава Бексиньского фильм относится примерно с той же степенью ностальгического презрения. Здесь этот романтический, салонный «сюрреализм» выглядит какой-то мелкой моторикой души, уважительной причиной закрыться в комнате-мастерской от стонов умирающих старух, причитаний жены и разрушительных эскапад сына-психопата.

Но, умаляя искусство Бексиньского, «Семья» лишь увеличивает его масштаб как человека. Тапочки, живот, кряхтение, подтяжки — все это не мешает Матушиньскому видеть в своем герое фигуру эпического масштаба, патриарха, поднаторевшего в искусстве выживать, с присказкой и присвистом наблюдающего гибель своего клана.

© Hubert Komerski

История падения дома Бексиньских начинается с первого же визита в новый, еще пахнущий цементом дом — сцена заселения выглядит точь-в-точь как финальная часть «Романса о влюбленных» Кончаловского, где протрезвевший от морока любви и потери герой Киндинова с тихим отчаянием глядел из окна своей «панельки» на безбрежные снега Замкадья. Этот блочный дом, вмененная на всю жизнь жилплощадь, безусловно, является важной частью трагического сценария, хотя иностранные рецензенты, нечувствительные к советской фактуре, и видят в «Последней семье» историю исключительно частную. Коллапсирующее государство действительно никак не вмешивается в жизнь и работу художника Бексиньского, он волен делать что хочет — и даже свободно продает свои картины за границу. Но не рассмотреть за этим малометражным удушающим уютом железную руку генерала Ярузельского, экономический кризис и крах Народной Республики — то же самое, что не видеть экономической политики Конрада Аденауэра и Вилли Брандта за рюшечками и торшерами в фильмах Фассбиндера (или сенильности Брежнева за интерьерами рязановских комедий). Характер ландшафта всегда определяет характеры персонажей, его населяющих, а в случае «Последней семьи» — и сам метод постановки. Конвенциональный, старомодный реализм, способный отпугнуть нетерпеливого зрителя, у Матушиньского становится чем-то вроде корпусной мебели — в малогабаритной квартире с низкими потолками не место всяким формальным излишествам. А отлучаться из дома героям фильма приходится крайне редко — разве только на похороны друг друга, ведь все действие «Семьи» направлено исключительно в сторону смерти (как прекрасно известно заинтересованному зрителю, переживший всех Бексиньский умер от колотых ран, нанесенных ему сыном старшего по дому). Единственное, что вызывает у публики (да, кажется, и у самого Бексиньского) азартный интерес, — кто продержится дольше? Томек или его мать? Одна бабка или другая? Каждого нового умирающего в доме провожают без всякого пиетета, с нетерпением. Скоро ли? Уже? Ну, поздравляем!

© Hubert Komerski

Тут возникает логичный вопрос: зачем вообще понадобилось превращать эти жуткие семейные видеохроники в фикшен, ведь документальное свидетельство всегда эффектнее любого reenactment'а? Но Матушиньский вовсе не стремится запугать зрителя, и его фильм крайне далек от однозначности. В конце концов, сцены нервных срывов и семейных скандалов тут часто выглядят как фарс, а когда совершенно свихнувшийся и облысевший Томаш Бексиньский начинает щеголять в майках с Томом и Джерри или лого «Hitler. European Tour 1939—1945», «Семья» (ненадолго) превращается в откровенную комедию. Сам Бексиньский использовал видеокамеру как спасительное средство отстранения, выходя из житейской игры, превращаясь из участника спектакля в нейтрального, часто ироничного наблюдателя (его ремарки отличаются совершенно прозекторским цинизмом). Введение этого зрителя обратно в игру автоматически возводит эту отстраненность в квадрат, невозмутимый взгляд теперь переходит к профессиональной камере оператора — а почти фотографическое сходство актеров, Северина и Давида Огородника (он играет Томаша), со своими персонажами парадоксальным образом только подчеркивает условность творящегося на экране ада. В этом странном, невозможном вроде бы сочетании мимесиса и очуждения и проявляется режиссерский талант Матушиньского, снявшего картину одновременно курьезную и дидактическую. Невероятный, неправдоподобный избыток боли, смерти и коммунальной истерики заставляет смотреть на происходящее как на какой-то гран-гиньоль — а минималистическая, прозрачная манера съемки и точные бытовые детали заставляют польского (да и российского) зрителя ощущать все это как личное воспоминание о том времени, когда нуклеарная семья, «ячейка общества», была намертво и на всю жизнь привязана к железобетонной ячейке панельного дома и оказывалась единственно возможным ответом на квартирный вопрос. Воспоминание, прямо скажем, не из уютных.


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202319760
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325173