7 июня 2019ИскусствоА—Я
225

«Его глаза уставали от почти неразличимой близости цветов, с которыми он работал»

Ян Раухвергер вспоминает Владимира Вейсберга

текст: Евгений Коган
Detailed_pictureВ мастерской Вейсберга на Арбате. 1972. Владимир Вейсберг, Юрий Фрейдин, Ян Раухвергер

Сегодня, 7 июня, исполняется 95 лет со дня рождения художника Владимира Вейсберга. Совладелец книжного магазина «Бабель» в Тель-Авиве Евгений Коган поговорил с художником и коллекционером Яном Раухвергером, учеником Вейсберга, о том, как получилось, что первая персональная выставка Вейсберга прошла в Израиле, о тяжести и легкости традиции и о том, чего боялся знаменитый нонконформист.

— Как вы стали учеником Владимира Вейсберга?

— Обычно люди приходят в высшее учебное заведение и попадают к какому-то мастеру. И тогда речь не идет об ученичестве — ты же не выбирал учителя, и не факт, что между вами образовался творческий контакт. У меня случилось иначе. Я вырос в Киеве, только после армии приехал в Москву учиться, но совершенно не представлял, куда и к кому. Думал о Дейнеке, но спустя некоторое время понял, что это не то, что я ищу. И однажды оказался среди приглашенных в мастерскую Вейсберга.

В. Вейсберг. 1973. Фото Яна РаухвергераВ. Вейсберг. 1973. Фото Яна Раухвергера

— Как так получилось?

— Я, может быть, слышал его имя, не более того. Но однажды дядя моей тогдашней жены рассказал, что встретил на улице Вейсберга, они разговорились. Это был примерно 1965 год. Дело в том, что Вера Степановна Житкова, сестра Бориса Житкова, была бабушкой моей жены и в эвакуации работала с Вейсбергом, они дружили. А моя на тот момент 17-летняя жена была начинающей художницей. Ее Вейсберг и пригласил в свою мастерскую.

Мастерская была маленькая, может быть, четыре на четыре метра, располагалась в коммуналке и вся была завешана картинами. Мы посмотрели то, что висело, потом Вейсберг стал снимать картины и показывать их уже на уровне глаз. И, в общем, моей жене он сразу предложил у него учиться — может, потому, что она была очень похожа на бабушку. А я учился в институте, преподаватели ко мне очень хорошо относились, мы были друзьями, но я не чувствовал, что они могут мне что-то дать…

— А кто из художников вам тогда нравился?

— Я только начинал жизнь в искусстве — мне нравились Нестеров, Эль Греко, я был знаком с работами Модильяни, меня однажды на семь минут отвели в запасники Третьяковки, где были работы Ларионова. Ни о каких нонконформистах я даже не слышал. Мой отец был художником, мы жили в коммуналке, и он очень боялся за мое будущее — ему нравились мои работы и то, чем я занимался до четырнадцати лет, но на меня оттепель как-то влияла, а отец был испуган на всю жизнь. Когда я увидел работы Вейсберга, я понял — вот! Я попросил жену сказать ему, что тоже хочу у него учиться.

Группа деревьев. 1973Группа деревьев. 1973

— Что такого вы увидели в его работах?

— Это как влюбленность: ты не можешь точно определить, что ты любишь, но чувствуешь — это оно, это мое… Невозможно выразить словами, но я понял: этот человек знает путь. Я позвонил, мы договорились о встрече. Я принес ему свои работы, штук двенадцать-пятнадцать. Он посмотрел и сказал: «Ян, вы хороший художник…» У меня сердце остановилось — я подумал, что он так говорит, чтобы отделаться от меня. Я же ночи не спал! «Единственное, чего вам не хватает, — это эксперимент, — продолжил он. — Давайте вы каждый месяц будете мне показывать работы, и мы будем с вами говорить». Так что моя жена начала ходить к нему на уроки, а я просто приносил работы — он выбрал такой способ обучения. Он смотрел и говорил, на что обратить внимание. И так продолжалось два года.

— Вы ему платили за обучение?

— Он получал пенсию по болезни — 24 рубля в месяц, жить было трудно, и его ученики ему, конечно, платили. Но с меня он денег не брал.

Голова натурщицы. Конец 1940-хГолова натурщицы. Конец 1940-х

— Бывало так, что вы с ним не соглашались?

— Никогда! Это же было на уровне алфавита, он учил меня буквам! Когда я к нему пришел, у меня не было уверенности в том, что я делал. Я пришел с готовностью воспринимать. Он долго держал меня на рисунках, акварелях, и мы стали общаться каждый день, просто разговаривали. При обилии учеников у него было мало внешнего общения.

— Вы говорили только о живописи?

— Нет, конечно. Он говорил (и не только мне) очень многое из того, за что могли посадить. Он был близким другом Надежды Яковлевны Мандельштам, все понимал про то, что происходило вокруг, и совсем не боялся об этом говорить. Он подписал письмо в защиту Александра Гинзбурга — не мог не подписать, они дружили, Гинзбург ему позировал, это же все один московский круг, — и после этого его перестали выставлять. Выставляли одну его работу в год, и около нее все время дежурили его ученики. Причем Вейсберг всегда показывал не новые работы, а написанное три-четыре года назад, потому что боялся, что кто-то украдет у него идеи…

Портрет В. Калугина и А. Амальрика. 1964Портрет В. Калугина и А. Амальрика. 1964

— На кого он ориентировался из художников, кого любил?

— Сезанна, Сёра, Тициана, Рембрандта, читал Монтеня… Он любил классику, но совсем не был академистом. Ведь умение рисовать, умение писать — это не академичность. Он опирался на традицию высокого искусства, но шел в противоположную сторону.

К 1957 году, к Всемирному фестивалю молодежи и студентов, Вейсберг был уже сложившимся художником. Он был очень насмотренным, очень знающим — и очень сильным живописцем.

Он был фигурой для левых художников, нонконформистов, которые хотели, чтобы он был в их рядах, но ему все это было неинтересно. Он выделялся на фоне существовавших тогда художников и знал это. Называл их «жульем» — в том смысле, что они серьезно не занимались живописью, но умели продавать свои работы, а для него имело значение только служение живописи.

Владимир Вейсберг и Ян Раухвергер у входа в дом Вейсберга на Арбате, 44. 1973Владимир Вейсберг и Ян Раухвергер у входа в дом Вейсберга на Арбате, 44. 1973

— Как начиналась ваша коллекция?

— Денег у меня не было, вешать работы тоже было некуда, так что ни о какой коллекции я не мечтал. Но мы много говорили о его работах и о том, куда они денутся после его смерти, — он же был нездоровым человеком, без детей, со старенькой мамой. Однажды он сказал мне: «Ян, вам нужно уехать, вы здесь не сможете развиваться как художник». Но, когда я уже решился на отъезд, он сказал, что мне нужно еще год проучиться. Так что я проводил в Израиль родителей и брата и остался в СССР еще на год.

Но через какое-то время приняли закон о том, что при отъезде нужно возвращать деньги за государственное «бесплатное» обучение. И я понял — все, я не смогу уехать никогда.

Прошло несколько месяцев, и я получил сообщение, что приехал незнакомый мне человек, с которым я должен встретиться в гостинице «Россия». Мы встретились, он мне передал конверт, где лежали 400 долларов — много денег по тем временам! Их я и должен был заплатить при отъезде.

Три шара и яйцо. 1963Три шара и яйцо. 1963

Что касается Вейсберга, то он никогда за свои работы не брал валюту, только рубли — боялся, потому что валюта была подсудна. Иностранцы, которые хотели у него что-то купить, бегали и меняли свои доллары, теряя деньги. Так вот, 400 долларов я потратил на картины Вейсберга, потому что тот закон вдруг отменили. Я отдал ему деньги, но картины не забрал, потому что держать их мне было негде; они лежали у него. Я их забрал только незадолго до отъезда. Пошел в Третьяковку, чтобы оценить их и заплатить пошлину, чтобы вывезти, но получилось очень дорого. Тогда я поехал в Киев, где тоже можно было оценить работы, но там отказались иметь дело с работами Вейсберга — они боялись такого искусства. Они сказали: «Мы тут ничего не видим и оценить не можем».

Я вернулся обратно в Москву, в Третьяковку, где оформил несколько разрешений. А через какое-то время работы Вейсберга запретили вывозить без всяких объяснений.

В общем, по частям, с разными людьми, неофициально удалось вывезти то, что составляло коллекцию. Приходилось рассказывать этим людям о Вейсберге и о том, как важно вывезти его работы. И мне никто не отказал! За два года я вывез порядка двадцати больших, важных работ маслом и много маленьких акварелей, которые однажды Вейсберг мне просто отдал, вынув их из шкафа, — работы, которые я никогда не видел. Помню, как он, держа в руках какой-то пейзаж, попросил меня принести с кухни нож и стал шкрябать эту работу — что-то ему не понравилось, какая-то груда кирпичей в углу.

Утро. 1949Утро. 1949

— Расскажите, как получилась его первая выставка.

— В Израиле в это время никто про Вейсберга не знал. Но в 1973 году мне удалось показать его картины директору музея в Хайфе. Он сказал: хороший художник, но не для моего музея, надо ехать в Тель-Авив или Иерусалим. А тут как раз началась война Судного дня, да и вообще — я только приехал, меня здесь никто не знает, надо как-то зарабатывать, искать работу, какие музеи?! Я же себя не чувствовал коллекционером, надо было выживать! Но я все же как-то связался, приехали какие-то люди — и в иерусалимском музее в 1975 году прошла первая персональная выставка Вейсберга. Не в Израиле первая, а вообще! Вейсберг, живя в Союзе, боялся, что будет звучать его имя, так что мы назвали выставку «Двенадцать картин из коллекции Яна Раухвергера»: фамилия Вейсберга была написана ниже и мелкими буквами.

А спустя пять лет, когда до меня доехали все картины, состоялась большая выставка в тель-авивском музее, там еще были акварели, которые Вейсберг прислал.

Архитектурная композиция. 1970Архитектурная композиция. 1970

— Но с момента вашего отъезда вы с ним виделись?

— Мы должны были увидеться в Париже. Я там был в 1982 году и умудрился влюбить в Вейсберга хозяина одной галереи. Он покупал живопись из СССР, у него была возможность ее ввозить, и в 1983-м он решил сделать выставку — а Вейсберг, как любой художник из России, мечтал о выставке в Париже. Он должен был приехать на открытие. У меня в это же время открывалась выставка, я получил большую мастерскую, так что Вейсберг должен был жить у меня. Но незадолго до открытия его жене запретили выезд из СССР. А он не мог быть без нее. В общем, выставка состоялась без него. И через полтора года он умер. Галерейщик же потом пропал где-то в Москве, а коллекция осталась в Париже.

Ян РаухвергерЯн Раухвергер© Галит Раухвергер

— Сейчас, спустя годы, вы поняли, в чем его величие, почему вы тогда выбрали именно его?

— Он однажды спросил меня: «Ян, кто я больше — учитель или художник?» Что я мог ответить? И тогда он ответил сам: «Учитель…»

Вейсберг был художником, который все время совершенствовался, все время уточнял и выстраивал собственный метод. Тонкость его работы с цветом не поддается описанию — скажу лишь, что после сеансов живописи он шел в темную комнату и лежал, потому что его глаза уставали от почти неразличимой близости цветов, с которыми он работал. Мне сложно рассуждать о его живописи, но ни один разговор об изобразительном искусстве для меня не обходится без его имени. Есть большая книга о нем, называется «Влюбленный в классическое искусство». Мировое искусство прошло огромный путь: витражи Нотр-Дама, Раннее Возрождение, ван Эйк, Сезанн, Сёра, русский сезаннизм и так далее и в конце — большой цветок искусства Вейсберга. Так построена книга. Видишь его живопись — и в ней видишь одновременно тяжесть и легкость традиции, а еще огромное счастье наследования этой традиции без боязни потерять себя в ней.

Ню. 1975Ню. 1975


ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных, внутренних и внешних, пространствах

14 октября 2024985
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202410711
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202415790
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202421004
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202422688