Разговор с невозвращенцем
Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 20249736В том, что сегодня происходит, легко заподозрить некую злую волю, корыстный интерес, вполне прагматическую, приземленную ангажированность. Действия политических элит (как принято сегодня выражаться) направлены на сохранение любой ценой собственной элитарности, то есть своеволия, самодурства, властной позы зарвавшегося барина. Вполне возможно, так оно и есть. Но дело не в этом. То есть не в корысти, хотя куда же без нее. Когда процесс приобретает глобальный характер, то есть когда разрозненные явления складываются в общую закономерность, когда подобное притягивается к подобному — частности отходят на второй план. На первом — закономерности «роевой» (говоря в терминах Льва Николаевича Толстого) жизни. И не стоит думать, что «роевая жизнь» — понятие, относящееся исключительно к благу и добру. Нет. Ведь и сам Лев Николаевич ответил на половину безразличного к добру и злу вопроса: «Почему массы людей двинулись сначала с Запада на Восток, а затем с Востока на Запад». Зло может обрести и очень часто обретает силу процесса, тенденции (достаточно взглянуть на историю прошлого столетия). Здесь работают уже другие законы, качественно другая инерция, если угодно. Появляются черты безликой, безóбразной силы (Левиафана), которую просто так не остановить, которой, кажется, невозможно сопротивляться и уж тем более бесполезно — противопоставлять личную волю. От этого чудовища можно спрятаться, скрыться, затаиться или убежать. Вступать с ним в борьбу бессмысленно — как плыть вверх по водопаду.
Укоренный философски и нравственно в XVIII столетии, Лев Николаевич исходил из того, что в каждом человеке заложено «непосредственное нравственное чувство», которое, к сожалению, искажается любовью к себе. Толстой был убежден, что человеку дана не только бесконечная духовная, но и бесконечная физическая сила. Только на силу эту наложен страшный тормоз: «это мысль о себе, или, скорее, память о себе». Когда человек не помнит о себе, поступает не в соответствии с «умом ума», а в соответствии с «умом сердца», им руководит непосредственное нравственное чувство. В действиях нет ничего рассудочного, придуманного, искусственного. Поэтому, в частности, Толстой говорит о «скрытой теплоте патриотизма». Всякое нарочитое проявление патриотизма ложно, не согласуется с законами роевой жизни, то есть, по существу, ей противостоит, вступает с этими законами в диссонанс.
Все это прописные истины из школьной программы, и говорю я об этом только потому, что в нынешних условиях всеобщего невежества и цинизма школьная программа или вовсе неведома даже тем, кто выступает в ранге властителя дум и мастера слова (вроде Шаргунова и Прилепина), или отбрасывается за ненадобностью.
Мы живем в другой, постмодернистской, реальности. Мы не можем положиться на «непосредственное нравственное чувство» — просто потому, что оно осталось в прошлом и сегодня им можно пренебрегать. Потому что ложь (сознательная, культивируемая) сегодня сильнее правды. Смешно сегодня говорить о «скрытой теплоте патриотизма», поскольку любая скрытость подозрительна. Как раз напротив. Сегодня патриотизм должен быть громогласно манифестирован, и эта громогласная манифестация развязывает руки. Под знаменем официального (то есть как раз придуманного и насаждаемого) патриотизма позволено все — от разгрома выставок до вынесения обвинительных приговоров. В нашу эпоху цифровых и политических технологий «дубина народной войны» управляема и равна, как нас убеждают, 86 процентам. А война народная идет, ведь мы в окружении врагов. И у нынешнего врага — виртуальное лицо. Он, в отличие от армии Наполеона, присутствует незримо, в бесплотном образе проникает в наше существование. Нужно усилие, чтобы его обнаружить, особое зрение. Эта особая оптика и пропагандируется, и утверждается с возрастающей суггестивностью.
Мы воюем не с Украиной, как можно было бы подумать, и не с Америкой — с собой. Бомбим Воронеж. Россия воюет с Россией. Любопытно только, в чем эта война состоит. И здесь тоже без виртуальности не обходится.
Каждый патриотический вопль, каждый гротескный пассаж о радиоактивном пепле или о чем-нибудь в этом роде становится черным заговором. И то, к чему взывают, придет, будьте уверены, и помочь будет некому.
Война с собой — в гротескном возвращении советскости, в мрачной и тупой игре в стилизацию и реконструкцию, в магическом возрождении падших идолов. И цель этой войны — уничтожение ради уничтожения, всеобщая жертва великому Ничто (в чем честно признается господин Дугин, новейший апостол Небытия). Проще говоря, это настойчиво провозглашаемый апологетами Небытия суицид. Влечение к смерти, как мы знаем, — страшная сила, и странно, что, например, Григорий Ревзин удивляется этой массовой зачарованности катастрофой, этому безвольному, гипнотическому движению к ней. Темный рой обретает мощь на наших глазах.
Рыба гниет с головы — это мы знаем. Но также и зверь есть рыбу начинает именно с головы. Первое, что подвергается уничтожению, — тонкая сфера (надстройка, говоря по-марксистски). И даже странно, что только сейчас дошли руки до Википедии, с этого надо было начинать. Уничтожается все: наука, культура, образование, медицина, медиа, право. Это намеренное, планомерное выжигание всего, что имеет безусловную ценность. По существу это жертва, гекатомба, магическое действо, ритуальное приближение катастроф, призвание беды. И оно уже приносит и будет приносить плоды. «Протоны» не будут летать, поезда ходить, будут леса гореть, а саранча — пожирать посевы. Вызванный из ничтожества Зверь неминуемо будет воплощаться в реальности.
Уничтожение продуктов — такой же магический призыв, призыв голодомора, тотального бесплодия (хотя в сознании тех, кто это поддерживает, наверное, это возвращение райских времен брежневского дефицита) и все то же запрограммированное самоубийство.
Все помнят притчу о мальчике, который кричал: «Волки, волки!». И когда приходили ему на помощь, то видели, что никаких волков нет. А когда волки действительно появились и мальчик закричал — никто ему не поверил. Но ведь эту историю можно прочесть не как притчу об обмане, но как о заклинании зла. Мальчик звал волков, и они пришли. И если ты призываешь зло, то вряд ли стоит надеяться на помощь. Каждый патриотический вопль, каждый гротескный пассаж о радиоактивном пепле или о чем-нибудь в этом роде становится черным заговором. И то, к чему взывают, придет, будьте уверены, и помочь будет некому.
Вампир не может войти в дом, если его не впустить, — столь же известное поверье. Все предыдущие годы множество умных, интеллигентных людей, утонченных эстетов не просто впускали, а настойчиво приглашали вампира в гости: привечали злобных карликов, издавали «Господина Гексогена», принимали участие в политтехнологических играх, радостно утверждали культ посредственности, дебилизма и пошлости. Потакать большинству (и делать на этом деньги, разумеется) не считалось зазорным, напротив, казалось само собой разумеющимся. А если это большинство — калеки и мутанты советского времени — так и черт с ними. Все это казалось выгодной и забавной игрой. Ведь слово ничего не значит и постмодернизм на дворе. Мели, Емеля! Но постмодернизм — опасное оружие, тем более если это оружие направлено на непросвещенную публику. Может быть, поэтому и выгодно удерживать ее в невежестве.
Слово — странная вещь и странную имеет природу. Можно быть уверенным в исчерпанности его силы (достаточно вспомнить хрестоматийное стихотворение Николая Гумилева), слово в сознании человека может превратиться в пустой знак («звук пустой»). На самом же деле это ощущение или убежденность — указание на то, что люди потеряли знание, навык, умение словом пользоваться. Слова — трупы только в наших головах. Но само слово не изменилось, не изменило своей силе. И если уж в этом небольшом тексте я столь часто обращаюсь к хрестоматийным максимам, поверьям и притчам, то можно вспомнить и еще одну — притчу о попугае, который жил у монаха. Монах, как ему и положено, денно и нощно творил Иисусову молитву. А когда монах умер, попугая выпустили на волю, и в небе на него налетел орел. От страха попугай закричал: «Боже, милостив буди мне грешному». И Господь его спас.
И если так действенно даже механическое, неразумное слово о спасении, неужели менее действенным следует считать сознательное заклинание гибели, настойчивое обращение к небытию? Можно не сомневаться: оно столь же, если не более, эффективно.
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиМария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
20 августа 20249736Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
9 августа 202410916Быть в России? Жить в эмиграции? Журналист Владимир Шведов нашел для себя третий путь
15 июля 202413973Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
6 июля 202414933Философ, не покидавшая Россию с начала войны, поделилась с редакцией своим дневником за эти годы. На условиях анонимности
18 июня 202419480Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова
7 июня 202420242Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»
21 мая 202421958