16 февраля 2015Литература
694

Владимир Голышев: «Прилепин вовремя и грамотно себя продал»

Публицист, драматург и блогер, разочаровавшийся в Путине, любит Проханова, Лимонова и Порошенко

текст: Евгений Домрачев
Detailed_picture© Из архива Владимира Голышева

— Вы представляетесь драматургом, но известны как политолог и журналист, причем достаточно одиозный. Вернемся в 90-е. С кем вы начинали?

— Я начинал с Проханова и Дугина. Они тогда не были ископаемыми с болотной тиной в бороде. Резкие, как «нате», на кураже. Замечательный математик и мыслитель Миша Вербицкий заметил, что всякий авангард в нашей удивительной стране через 15 лет становится мейнстримом. Нынешний мейнстрим («ватники») — это унылая и кривая калька с того, что в 90-е было радикальным нонконформизмом.

Сам я пришел в эту среду с пятилетним опозданием. Передо мной стояла дилемма — НБП или церковь. Ну я и пошел знакомиться с Дугиным, Летовым и Лимоновым. Куда-то в район метро «Савеловская» — там в каком-то затрапезном ДК должен был состояться «художественно-политический концерт» с их участием. Прихожу. Темно. Егор стоит в оконном проеме на втором этаже и что-то орет. Молодых неформалов оттесняют от входа менты. Потом они начали за нами гоняться. Я понял: это судьба — и выбрал церковь. Тогда казалось, что навсегда.

— Разве воцерковленность тогда считалась актом нонконформизма?

— К 1990-м уже не было системы, так что нонконформизм как таковой был неактуален, но душа просила метафизики. Исчерпав стандартный набор — дзен, суфизм, дао и прочий гербарий, все равно ищешь нормальную зеленую траву — что-то живое. Забористая смесь, которая перебродила и сегодня стала «ватой», тогда была неотразимая для советского юноши вещь. Но суровые эсхатологические ожидания, романтика монашеских подвигов и прочего «умного деланья» были круче.

— Каким казался и оказался церковный мир?

— В начале 90-х он был прекрасен! Конечно, «бабка с тряпкой у подсвечника» и тогда была самой многочисленной фракцией. Но кроме нее были, например, попы-украинцы со всеми уютными особенностями своей церковной традиции. Было очень много таких, как я. И самое ценное — были живые носители «церкви выживающей», «тихоновской», «катакомбной». Если коротко: для этих людей все церковное начальство было «чекистами в рясах», но они не считали это поводом не ходить в церковь. В алтаре московского храма, в котором я провел на различных послушаниях около пяти лет, прислуживала пожилая монахиня, еще в молодости принявшая тайный постриг. Всеми своими церковными университетами я обязан ей. Не в плане пения-чтения. Главное — серьезное отношение ко всему: к молитве, к исповеди, к таинствам, к словам, которые говоришь, к эмоциям, которые испытываешь. Она научила меня ненавидеть сатану, а не его слепые орудия. И с гибельным восторгом ждать зримого воцарения «сына погибели».

По-моему, фигура «писателя» в России полностью себя исчерпала.

— Надо полагать, шагу за церковную ограду к Дугину способствовали потусторонние лекции Евгения Головина? Это же типичная история, да?

— Нет, конечно! Я сначала вообще не понял Головина. То ли дело Дугин — все четко, как в уставе гарнизонно-караульной службы: примордиальная традиция, манифестационизм-креационизм, хартленд-атлантизм... Все слова яркие, блестящие, как куклы из китайской пластмассы. 15 лет спустя до них доросла столичная публика с айфонами. И даже такой недалекий персонаж, как Путин... А Головин меня в свое время озадачил. Сидит такой заурядный с виду поклонник спиртного и, прикрыв глаза, бормочет что-то, не обращая внимания на аудиторию. На мое счастье, записи лекций Дугин поручил редактировать мне. И вот, сто раз перечитав один абзац — бац! — и сатори.

— Сложно не заметить очарование смертью в русской мысли, хоть книжной, хоть бытовой. Как Борис Шергин говорил: «Я — детям утеха, я — старым отдых, я — рабам свобода, я — должникам льгота, я — трудящимся покой».

— Я же в церкви несколько лет пономарем был. Почти каждый день — венчания, крестины, отпевания. Это проходит где-то на второй сотне покойников. Постепенно перестаешь относиться к смерти как к чему-то особенному. В том числе и к своей — у меня было два опыта умирания. А чужим мыслям я не доверяю. Тем более русским. Тем более о смерти.

— Церковный опыт оказался востребованным в вашей первой газете?

— В газету «Завтра» я пришел по «путевке Дугина» в 1998 году как верстальщик. Однажды Проханов подвозил меня на своей «Волге». Разговорились про Успение. Я поделился своими соображениями о том, что табу на теме смерти — нездоровое явление. И про мексиканский «День мертвых» рассказал. А когда мы доехали до места, я уже пообещал ему раз в неделю рассказывать читателям газеты «что-то такое». Название для колонки про церковные праздники и народные традиции Проханов придумал сам — «ВРЕМЕНА и СРОКИ». Мне оно не понравилось, но Проханову я об этом не сказал. С Прохановым вообще не было принято спорить. Хотя мне приходилось это делать. Один раз даже кричали друг на друга.

— Бывшие коллеги Вячеслав Шурыгин и Егор Холмогоров сейчас вспоминают о вас как о провинциальном персонаже, который сидел тише воды ниже травы.

— Вообще-то Шурыгин и Холмогоров — это две версии одного персонажа Уильяма Шекспира — Фальстафа. Какая разница, что они «вспоминают»? Меня во многом, наверное, можно заподозрить. Но уж никак не в «тише воды ниже травы». А если мне с 1988 года так и не удалось стать «столичной штучкой», то я готов поставить себе за это жирный плюс.

— На тот момент у вас оказалось много общего, иначе бы вместе не работали.

— С Шурыгиным у меня никогда не было ничего общего. Мы практически не разговаривали. Моим добрым приятелем был тогда Саша Бородай — главный ненавистник и насмешник Шурыгина в редакции «Завтра». Я потом в различных проектах Бородая работал и в Ростове оказался из-за него... Холмогоров тоже не сам по себе. Была целая тусовка «младоконсерваторов», ближе всех из них мне был Михаил Ремизов. С его подачи я стал в «Русском журнале» публиковаться и с тех пор написал для различных интернет-СМИ очень много текстов.

— Что это были за проекты у Бородая?

— В начале нулевых это были в основном крупные корпоративные клиенты — например, страховые компании. Или, скажем, бывший губернатор Санкт-Петербурга, а потом вице-премьер по ЖКХ Владимир Яковлев. В 2004 году, когда его назначили полномочным представителем президента на Юге России, я переехал в Ростов — делать для него интернет-СМИ...

— Вы могли представить в будущем себя или Бородая в камуфляже на покоренных землях Украины?

— В 2004 году Саша решал два фундаментальных вопроса: «Вольво» или «Мицубиси», арманьяк или виски. В итоге купил «Вольво» и стал коллекционировать арманьяк. Идейность его в тот момент находилась примерно на таком уровне. А сегодня я не могу себя представить с Бородаем даже на одном гектаре, на корточках, с мятой газеткой в руках. Мы лет десять не общались. И, я думаю, никогда не начнем. Впрочем, если собрать вместе таких «бывших приятелей», как Бородай, из них может получиться небольшой город. Что-то вроде Содома или Гоморры... А про Холмогорова я вообще без смеха говорить не могу...

— Чья вообще была идея «русского мира»?

— Само словосочетание придумал [глава РПЦ патриарх Кирилл, в миру Владимир] Гундяев. Идея нехитрая — под контроль РФ должны перейти все «канонические территории» Московского патриархата. Другой автор всего этого кошмара — Сурков, который вычитал у Дугина что-то про «экспансия — нормальное состояние государства» и про то, что, мол, «движение — все, цель — ничто»... Хотя нет. Это, кажется, Троцкий сказал... Что же касается самого Путина, то тут, по-моему, на страх перед экономическим спадом наложилась жажда мести (Украина пару раз его сильно обидела). И как-то все это сошлось в одной точке.

Сегодня в Украине со стороны России добра не ждут. И, в общем-то, правильно делают.

— Какое впечатление они оставили о себе — Дугин, Проханов, Лимонов, Гундяев и Сурков?

— Дугин мелочный и по-бабьи мстительный. Проханов щедрый и великодушный, это все искупает. Лимонов — вредный старикашка, на которого невозможно злиться. Гундяев — рафинированное лицемерие. А с Сурковым я никогда не встречался. Думаю, он очень закомплексованный человек, которому трудно ужиться самому с собой.

— Что произошло с литературной атмосферой? Сегодня многие публицисты, писатели, в том числе и пострадавшие от советской власти, наперегонки заявляют о лояльности властям.

— По-моему, фигура «писателя» в России полностью себя исчерпала. Когда человек, на двери кабинета которого красуется такая табличка, появляется в социальных сетях, он мгновенно сдувается. Почитайте Прилепина-блогера. Надутый косноязычный дурак. И все. Почему он — «писатель»? По двум причинам. Во-первых, он достаточно глуп и бездарен для того, чтобы в век социальных сетей с умным видом «писать роман». Во-вторых, в «культурной палитре» страны нужна была такая краска. Прилепин вовремя и грамотно себя продал. И его купили — как кресло под гобелен. Не для того чтобы читать — чтобы стояло.

Что же касается русского литературного языка, то ему никакие специальные «писатели» не нужны. Мы все — кто складывает слова художественно и обменивается ими — писатели. Наше творчество мимолетно, а аудитория — от одного человека до миллионов (если речь идет об удачном меме). Денег, правда, этим не заработаешь.

— Писательство неактуально, откуда тогда интерес к драматургии?

— Драматургия — это тексты для создания зрелища. Зрелища все еще актуальны.

— Работая в ФЭПе, вы ощущали себя создателем зрелища?

— В Фонде эффективной политики Глеба Павловского все себя ощущали авторами Владимира Владимировича Путина. Мол, это мы — скромные клерки Кремля — слепили из глины Голема и с помощью заклинаний обеспечили ему феноменальный рейтинг. Меня эти внутрикорпоративные понты очень раздражали. В 2001—2002 годах Путин был удивительно похож на нынешнего Порошенко. Война, теракты, самодовольные олигархи, наглые ублюдки из олигархических СМИ, жирные региональные бароны. В общем, пейзаж очень напоминал нынешний украинский. В свою очередь, Путин после 11 сентября из штанов выпрыгивал, чтобы понравиться Западу. Он тогда заявил целый список либеральных реформ, одну из которых — судебную — даже довел до конца. Такой Путин мне очень нравился, а враги его — нет. Почти год я и мои подчиненные делали для него «ежедневный утренний продукт» — цветной двухсторонний документ формата А3 с картинками: сводка событий плюс аналитика по «угрозам и вызовам». Тогда нашему маленькому Путину было очень трудно. Я изо всех сил старался уберечь его от всякого зла и дать дельный совет. Золотое было время!

— Взрывы домов не смущали?

— Нет. Это сегодня все крепки задним умом. А тогда хотелось верить в хорошее. Человек всегда верит в то, во что хочет верить.

— Чем закончилась карьера в ФЭПе?

— Увольнением по собственному желанию в начале 2004 года — сразу после ареста Ходорковского. ФЭП тогда работал одновременно и на Кремль, и на «ЮКОС». Я не смог мириться с таким двурушничеством. Сейчас смешно об этом вспоминать.

— Вы это расценивали как предательство по отношению к Путину или к Ходорковскому?

— Измена Родине в лице Путина, конечно! Ведь он начал восстанавливать попранную справедливость — возвращать народу награбленное. И в этот исторический момент, можно сказать, у него под носом сотрудники его штаба втихаря обслуживают врага!.. В общем, возмущению моему не было предела. Окончательное прозрение наступило примерно через год. Глаза открыла «оранжевая революция». Путин тогда до смерти перепугался, и наша бодрая тусовка «молодых консерваторов» написала доклад «Контрреформация» — о том, как избежать Майдана. Главный креатив там был от Константина Крылова, но и остальные, как могли, поучаствовали. Кремль мгновенно воспользовался нашими идеями: вместо реформ заговорил о «национальных проектах», по крыловским лекалам скроил несколько «путинских комсомолов». А потом вместо обращения к нации в духе «Отечество в опасности» Путин обратился к олигархам: «Миша — частный случай! Больше никого не трону! Давайте жить дружно!» Я почувствовал себя обманутой гимназисткой, которая дала потрогать себя за сиськи в надежде, что на ней женится иностранный матрос...

— А что, по-вашему, должен был строить Путин? Что-то вроде СССР с загранпаспортами? На что рассчитывал «советский юноша»?

— Основная идея была — справедливость. Отнять и поделить. Защитить русских от нерусских. Социальные лифты чтобы заработали. Об экспансии тогда не говорили. Чеченская война только-только закончилась. Нефть только начала дорожать — деньги в госбюджете еще не завелись. Олигархи были не особенно довольны Путиным и нарождающимся классом бизнес-силовиков. Украина после «оранжевой революции» внушала ужас. А тут еще монетизация льгот вылилась в стихийные народные бунты. Казалось, небольшое усилие — и страна развалится.

— После Павловского с вашим соавтором по книге «Бизнес Владимира Путина» Станиславом Белковским вам работалось проще?

— Павловский — он хоть и доступный, общительный, но как чеширский кот. Вроде есть. Оп! — и нет его. Я несколько лет работал в его структурах, но полноценного диалога не было ни разу. На самом деле это у него такая маркетинговая стратегия: глубокомысленность и ускользание — отличный способ продать себя дороже, чем ты стоишь на самом деле. Белковский, конечно, его антипод. Во-первых, совсем другое поколение (мы с ним ровесники). Во-вторых, он не нуждается в вуалях, потому что ярко мыслит и ярко выражает свои мысли.

А еще Белковский — очень сердечный и щедрый человек. Этим постоянно пользовались многочисленные паразиты. Лимонов, например... Я уже в Ростове жил, когда делал Nazlobu.ru. Однажды неудачно упал, и мне поставили диагноз «компрессионный перелом позвоночника». Собрался ложиться в больницу, о чем сообщил в своем ЖЖ. На следующее утро в Ростов прилетел Белковский — «чем я могу помочь?» Такие вещи не забываются.

Владимир Голышев и Станислав Белковский во время презентации своей книги «Бизнес Владимира Путина»Владимир Голышев и Станислав Белковский во время презентации своей книги «Бизнес Владимира Путина»© Юрий Машков / ТАСС

Nazlobu и другие ресурсы Белковского откровенно намекали, что время Путина вышло в пользу Медведева. Были такие надежды?

— Еще бы! Возвращение Путина в президентское кресло не было предопределено. Под второй срок Медведева уже выстроились все элиты. В частности, против возвращения Путина открыто выступил высокий ареопаг «Единой России» — то есть де-факто региональное начальство. Сложившаяся под Медведевым система кормлений всех устраивала. Сам он был понятный и нестрашный. В каком-то смысле Медведев — это президент-мечта. Лет через десять именно 2008—2012 годы будут признаны «золотым веком». На президентское кресло Путин прорывался с боем. Скажем, непокорных единороссов он наказал двумя проектами своего главного штабиста Володина — Объединенный народный фронт (ОНФ) и масштабная информационная кампания «Партия жуликов и воров» (ПЖиВ), для продвижения которой наняли молодого политика Алексея Навального.

— Тем не менее при нестрашном Медведеве случилась война с Грузией.

— Понятно же, что в августе Медведев еще только начинал вступать в должность. В этом и состояла путинская хитрость: сделать все из-за медведевской спины — так, чтобы в случае неудачи или слишком болезненных последствий на него все свалить. Но вроде обошлось.

— При этом Путин в вашей же пьесе выступает довольно несамостоятельной фигурой, которой морочат голову царедворцы.

— Я собирался написать продолжение — про то, как Путин, находящийся в «измененном состоянии», подгоняет под него реальность и превращает кукловодов в послушные орудия. Несколько раз пробовал начать. Было два разных замысла. Но в итоге писать не стал... Путин, на самом деле, совершенно неинтересен. Это был чисто литературный прием — изобразить его как Мальволио, который мнит себя Ричардом III. В действительности Путин — просто заурядный «маленький человек», который попал туда, где не должен находиться. Он как Бунша на троне. Герой фильма там находился недолго. А представьте, что управдом завис в прошлом, вошел по вкус, избавился от Жоржа Милославского и... Ну вот и Путин у нас что-то такое.

— Тем не менее манипулировать у него получается эффективнее, чем у предшественников. Откуда взялось это «переиграл», которым злоупотребляют даже его ненавистники?

— Как раз наоборот. Не получается совершенно. А если у нашего Бунши что-то не получается, он вопрос решает просто — как с Кемской волостью. Например, лишает россиян информационного вещания. Вообще. Полностью. Вместо него теперь Кашпировский в различных ипостасях дает одну и ту же установку. Правда, на население этот гипноз не особенно действует. Украина со всеми ее «хунтами» и «шухевичами» мало кого волнует. Ватники — это же ничтожное меньшинство. Остальные настроены мрачно и настороженно... Когда Павловский [в 2004 году] с треском проиграл в Киеве, он пожаловался на Кучму — мол, «надо было вовремя дать революции в зубы». Путин дал. Если это называется «манипуляцией», то да, Путин — великий манипулятор. А если бы положил пару сотен болотных клоунов из пулеметов — был бы еще круче! Никто бы и пикнуть поперек не посмел. А если б разбомбил Воронеж…

— Ваши пьесы вызвали небольшой переполох, но потом как-то заглохло все…

— Было дело. Дебютная пьеса стала финалистом конкурса «Премьера.txt» и была поставлена в Центре им. Мейерхольда в 2009 году. Вторая — «Пребиотики» — была со скандалом снята с фестиваля в Ростове. LifeNews мою читку в Политехническом музее снимали и связывались с Березовским (он ведь обещал помочь с постановкой в Лондоне).

— «Пребиотики» были первым опытом, сейчас на журналистский фикшен издатели начинают обращать внимание.

— Российскую журналистику я для себя похоронил, когда сам из нее ушел — в 2008-м, у нее уже и кости побелели с той поры. Я же несколько раз кардинально менял ипостаси. Сначала — аналитика/политтехнологии. Потом интернет-СМИ — редактор-публицист. Потом — драматургия (пьесы/сценарии). Теперь чувствую, что все закольцевалось, надо «возвращаться в ФЭП». У меня острейшее ощущение, что никаких пьес сейчас писать не надо и статей на сайты. Надо — как грузины — идти спасать Украину: в правительство, АП, где возьмут.

— С прошлого года вы активно пишете на украинскую тему уже безо всякой зарплаты. Вот недавно стало известно, что в мае вы предлагали сотрудничество правой руке Коломойского — Борису Филатову.

— У меня нет никаких хитрых стратегий. Просто смысловой центр пространства, которое я продолжаю считать своим, в конце 2013 года переместился в Киев (раньше он находился в Тбилиси, потом какое-то время в Москве). И мое внимание вслед за ним. Потом революция. Потом война началась. Я и попытался как-то переместиться физически в ту же сторону. В кучу мест тогда свое резюме разослал. В основном в Киеве. С первого раза не получилось. Это нормально. Сегодня в Украине со стороны России добра не ждут. И, в общем-то, правильно делают.

— Почему не получилось в Тбилиси и Москве?

— Ну, Тбилиси-то остался при своих. Новое руководство разрушить созданное при Саакашвили не в силах. Страна остановилась и немного отползла назад. Но все это не фатально. А в Москве в общем-то ничего и не было. «Праздник непослушания» в первых числах декабря 2011-го да пара оккупайских недель в мае 2012-го. Остальное вообще не считается. Ну представьте, что в Киеве все закончилось еще в ноябре. «Почему они проиграли?» А разве кто-то собирался выигрывать?

— Так выходит, что вы последовательно сжигаете все свои личные проекты — церковный, евразийский, медведевский. Первым выступили в защиту и первым разочаровались в Pussy Riot. Теперь в своем блоге разъясняете украинцам, что Коломойский, Семенченко — главная угроза украинскому проекту. Но Порошенко, как и Путин образца 2001 года, пока в соляре?

— Я много раз это слышал, но так и не привык. Каждый раз нервничаю... Ну вот, скажем, панк-молебен Pussy Riot. У меня ни на грамм не изменилось отношение к нему. Но оно изменилось у самих участниц данного мероприятия. После освобождения они назвали его ошибкой и последовательно отказались от всех табу, ранее составлявших идею Pussy Riot: анонимность, нестяжательство, радикальный феминизм, отказ от любых форм сотрудничества с властью и бизнесом, концерты только на несанкционированных площадках, политический протест. Сегодня Толоконникова и Алехина — две стремительно тускнеющие поп-звезды, промоушеном которых занят мужчина-импресарио. Так кто изменился: я или они?..

Недавно жена пыталась меня вот так же Путиным попрекнуть, которого я якобы «разлюбил»... Вы мне приписываете какие-то чувства, которые я испытываю к персоне. А у меня их нет и никогда не было. Меня интересует не актор, а его акции — действия, поступки. В начале нулевых акциями Путина были реформы, борьба с региональными баронами и олигархами. Эти акции мне были по душе. Сегодня акция Путина — война в Украине. Изменилось ли мое отношение к Путину? Нет. Потому что у меня этого отношения никогда не было. Изменились его деяния...

То же самое могу сказать и про Коломойского, который яростно защищал свои инвестиции от надвигающейся «русской весны», а сейчас воюет с Украиной за право безнаказанно ее грабить. И с Порошенко та же история. Я могу, конечно, испытывать к нему личную симпатию. Но мне и Проханов по-человечески дорог, и к Лимонову я очень хорошо отношусь. Однако это ничего не меняет. Потому что я интересуюсь не актором, а его действиями. Действия Порошенко на посту президента Украины вызывают у меня огромный интерес и глубокое уважение. Я пристально слежу за ним с Майдана. И, поверьте, не упускаю из виду ничего. Мне кажется, здесь присутствует что-то сверхъестественное, связанное с Божественным вмешательством в судьбу Украины. Могу ли я разочароваться в Порошенко? Странный вопрос. Я же не очарован, просто оцениваю то, что есть. Будет другая картинка — изменятся и оценки. Но почему эта картинка обязательно должна меняться?


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20243627
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20245148
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202411919
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202418506
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202422656
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202427977
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202428636