16 января 2019Литература
148

Реализм современного Олимпа

Вышла книга эссе Роберто Калассо «Литература и боги»

текст: Александр Марков
Detailed_picture© wikipedia.org

Знаток эзотерических трактатов барокко, переводчик Кафки, друг Иосифа Бродского, писатель и, главное, издатель Роберто Калассо предстает перед русским читателем с лучшими рекомендациями. Под его руководством миланское предприятие «Адельфи» выпустило множество книг — от пухлых томов по этнографии до полного собрания Ницше, от «Жития протопопа Аввакума» до стихов Готфрида Бенна, от солидных античных и ренессансных неоплатоников до карманных книг Жоржа Сименона. Более 1200 оригинальных и переводных книг, и к каждой Калассо написал краткое предисловие — или (жанр тут трудно определить) развернутую аннотацию. Вероятно, после византийского патриарха Фотия с его «Тысячекнижием» никто на такой подвиг в культуре не решался.

Если сравнивать Роберто Калассо с его знаменитым соотечественником Умберто Эко, различие видно сразу: Эко встает на сторону читателя, а Калассо — на сторону автора. Эко размышляет о том, что видел средневековый зритель в храме или что видит современный зритель на телеэкране, перед каким «вертиго», воронкой культурных образов, оказывается их конечный потребитель. Калассо показывает, наоборот, что начинает видеть автор, когда эпоха меняется и прежде само собой разумевшееся нельзя воспринимать с былой непосредственностью.

Как и Эко, Калассо — романист, и как Эко в «Имени розы», так и Калассо в «Браке Кадма и Гармонии» решает вопрос, как отличить подлинное от неподлинного в мире, где авторская власть над текстом, а значит, и установление автором истины текста поставлены под сомнение. Как мы помним, Эко обсуждает разные виды власти, которая дает право прочесть улики именно в таком, а не другом, ключе, отличив настоящие чудеса от поддельных. Калассо в мифологическом романе думает о другом: античные боги вечны, но их создания, люди, недолговечны. Человек с его кратким сроком жизни — лишь призрак, тень, симулякр себя. Герои гибнут во цвете лет в боях за Елену, которая, может, была и не сама похищена, а ее призрак. Но люди, самые уязвимые произведения божественного искусства, угрожают миру верховных богов: ведь если они могут реализовать себя в краткий им отведенный миг, в эротическом экстазе или творческом изобретательстве, значит, им известна тайна гармонии, неведомая даже Зевсу.

© Издательство Ивана Лимбаха, 2018

В другом романе (Калассо написал несколько романов), «Роза Тьеполо», о крупнейшем итальянском художнике галантного века, наш автор поставил вопрос, как возможно чувство истории в эпоху самодостаточных эстетических форм. И отвечает на вопрос сам — возможно как аристократическая беспечность, некоторая рассеянность, sprezzatura, которая и помогает обществу выполнять культурную миссию. Как бы ни были далеки Венеция, Вюрцбург и Мадрид Тьеполо от наших краев, это очень важно для нас, часто относящихся к культурной миссии слишком серьезно, хотя гений и предупредил нас об опасности «вакансии поэта».

«Литература и боги» — большое эссе, вышедшее в 2001 году. Хотя сам по себе жанр большого эссе знаком русскому читателю хотя бы по книгам Андрея Синявского, к которому Калассо всегда относился с большим вниманием, все равно надо дать несколько предуведомлений. В стиле Калассо нет ничего необязательного: если он приводит дату, то не чтобы блеснуть намеком на важное событие, но чтобы самому разобраться, что происходило рядом, что именно было влиятельным или значимым для развития культуры. Если он переходит от Гёльдерлина к Бодлеру или от Платона к Ницше, раскрывая смысл стыда или вдохновения, — то это не ссылка на авторитеты, но рассмотрение самих условий, почему стыд, страх, благоговение или доверие делается частью культуры. Наконец, хотя Калассо — знаток неоплатонизма с его пафосом комментирования как созидания умопостигаемого мира, он никогда не увлекается знаками и символами: он изучает увлеченность, а не разделяет ее.

Основная мысль книги Калассо такова. Возвращение богов в Новое время — не результат только гуманистических усилий или запроса на олицетворения. Боги классицизма — это образы, которым отведено свое место в общем государственном пейзаже, поэтому вернуться они не могут, они могут только пребывать в плену своей значительности. Тогда как боги романтизма — живые боги, возвращающиеся к нам и сами выбирающие, в какой форме им быть, а какую форму отменить. Поэтому Гермес на классицистском плафоне — бог из поучительного мифа, неспособный вернуться, а Гермес на ампирном фронтоне банка — вернувшийся могущественный бог, не менее могущественный, чем деньги.

Вслед за Моссом, Бурдьё или Бодрийяром мы бы сказали, что здесь происходит символический обмен: на деньгах появляется Гермес, а Гермес на фронтоне напоминает о могуществе финансовой системы. Но Калассо говорит не об обмене, а о вдохновении, которое предшествует любым обменам. Безумие Гёльдерлина, сумасбродство Бодлера, чернейший юмор Лотреамона, скандальность Рембо и провокационность Малларме — для него это ключи к вдохновению как свободе мыслить жизнь в присутствии богов, а не только в их отсутствие.

Близость Калассо к французской теории не только в том, что французами оказалось большинство героев его книги. Сами исторические категории, которыми автор пользуется, принадлежат французскому умственному опыту. Так, Калассо говорит о веке «абсолютной литературы» с 1798 года (год основания журнала йенских романтиков «Атеней») до 1898 года (год смерти Малларме). Но так же говорят о «веке» как об эпохе соединения вдохновения и нормы многие французские авторы. Так, Ален Бадью пишет о «веке поэтов» примерно с 1870 года (первые эпатажные выступления Артюра Рембо) до 1970 года (гибель Пауля Целана), когда поэзия только и может «мыслить мысль», сделавшись одновременно неожиданным экспромтом и стандартом философского отношения к мысли. Или Жиль Липовецкий — о «веке моды» как веке модного стандарта с 1857 года, когда в Париже открылся первый модный дом, примерно до 1957 года, когда наравне со стандартами сделались допустимы любые отступления от них.

Так и Калассо считает, что в век «абсолютной литературы» поэтическая импровизация оказывается стандартом, сохраняющим человека и человеческое перед лицом страшного мира, посылающим богов в помощь человеческому в человеке. Единственное отличие Калассо от французских коллег — он никогда не думает, что конец этого века оказался временем отчаяния. Здесь он близок к позиции недавней книги Барбары Кассен «Ностальгия», в которой на множестве примеров, от Одиссея до Ханны Арендт и Милана Кундеры, исследовательница показывает, что ностальгия — это не горечь утрат, но понимание, что у тебя есть язык, чтобы описать эти утраты, а значит, есть настоящее и будущее.

Калассо опирается на введенное Аби Варбургом понятие мнемической волны — времени, когда мифологические образы вдруг оказываются не менее важны, чем образы современности. Тогда в культурном языке путаются мифологические рассказы и описания происходящего сейчас; образцы на века из Овидия — с образчиками и казусами наших дней. Варбург увидел приближение мнемической волны на ренессансных фресках, где складки платья служанки развеваются как у нимфы: мир уже не будет, как прежде, состоять только из поручений, любая деятельность, даже служебная, — форма присутствия человека.

Так же Калассо, когда, например, находит в саркастическом гротеске Лотреамона нераздельное влияние высокого и бульварного романов или когда доказывает пародийность «Школы язычников» Бодлера, делает вывод, что литература освободилась от служебной функции в отношении не только социальной жизни, но и собственных жанровых предрассудков. Даже если мы привычно говорим о романтических жанрах, то лишь для удобства разбора отдельных произведений. Здесь Калассо следует сопоставить с самым выдающимся последователем Варбурга Эрвином Панофским, который так же точно доказывал, что Тициан в своей живописи руководствовался не оригиналом Овидия, а его простонародными пересказами и что лубочности в великих ренессансных сюжетах может быть не меньше, чем классического величия. При этом мало кто так прославлял величие гуманитарных наук в ХХ веке, как Панофский, — настоящими гимнами в прозе.

Мудрость Индии, увидевшей в поэтическом метре создание мира людей и богов, смыкается в книге Калассо с этим новейшим гуманизмом, для которого этика формы очень важна, гуманизмом Иосифа Бродского. С.Н. Зенкин в послесловии к этому изданию связывает мысль Калассо с большим культурным проектом превращения поэзии в форму гнозиса от романтизма до сюрреализма — добавим, в некое новое «искусство любви», как это и было в «веселой науке» трубадуров, когда знание метров представало и знанием самих условий понимания любви. Но гнозис исходит из непрерывности нашего опыта как данности, тогда как мысль Калассо прямо противоположна: век «абсолютной литературы» открыл непрерывность опыта как редкостный дар, который не сразу дается в бушующем гибельном пожаре жизни. Индийская акшара, Логос Евангелия от Иоанна и «вибрация или свечение фразы» поэта-модерниста — таковы для Калассо различные ипостаси этого дара (или этого «да», как он пишет, не зная, вероятно, что Набоков, располагавший роскошью русских созвучий, хотел назвать свой роман сначала «Да», а не «Дар»), и он пишет такие подробные толкования этих понятий, которым позавидовали бы экстатически-трудолюбивые неоплатоники и схоласты.

Стиль книги Калассо изгоняет всякую необязательность из эссе о культуре. Конечно, Калассо выбирает любимые примеры и торопится рассказать все, что знает об очередной любезной ему области культуры. Но любой его пример многократно проверен и измерен: ведь, чтобы такому эссе быть убедительным, нужно знать не только ближайшие культурные контексты, но и что еще в культуре работало сходным образом, а для этого знать и контексты отдаленных вещей, и контексты самих контекстов разговора. Если культурная эссеистика хочет научиться излагать только проверенные данные, точные этимологии и строгие выписки из книг ради «тех же эр сопоставленья», ей не обойтись без такого «варбургианского» умения захватывать контексты античного Олимпа или древнейшего Рима. «Записки издателя» Калассо уже доступны русскому читателю. Теперь мы можем только поблагодарить переводчика за прекрасный перевод и всех, работавших над книгой «Литература и боги», за труд, научивший нас мыслить немного иначе, чем раньше.

Роберто Калассо. Литература и боги / Пер. с итал. А.В. Ямпольской. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2018. 248 с.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ


Понравился материал? Помоги сайту!

Сегодня на сайте
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет»Журналистика: ревизия
Елизавета Осетинская: «Мы привыкли платить и сами получать маленькие деньги, и ничего хорошего в этом нет» 

Разговор с основательницей The Bell о журналистике «без выпученных глаз», хронической бедности в профессии и о том, как спасти все независимые медиа разом

29 ноября 202319752
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом»Журналистика: ревизия
Екатерина Горбунова: «О том, как это тяжело и трагично, я подумаю потом» 

Разговор с главным редактором независимого медиа «Адвокатская улица». Точнее, два разговора: первый — пока проект, объявленный «иноагентом», работал. И второй — после того, как он не выдержал давления и закрылся

19 октября 202325167